Дмитрий Бондарь - Другой путь 5 (СИ)
Мне не хватило квалификации для определения ближайших перспектив слету, и я передал копии этой программы с тщательно вымаранными отметками Фролова на экспертизу в аналитические управления своих банков - от Лондона и Берлина до Тайбэя и Сиднея. Мне пообещали подготовить детальные прогнозы за неделю-другую. Мне было интересно, что может произойти с нашими совместными предприятиями на базе советских НИИ, что станет с моими банками в свете новых веяний в Москве, что произойдет с теми десятками тысяч людей, которые проходили сейчас стажировку в различных фирмах по всему миру - я пытался сообразить сам, но ответа в программе Баталина не нашел. Приходилось положиться на профессионализм имеющихся аналитиков и консультантов, ведь не зря их зарплаты исчислялись подчас шестизначными числами, а в багаже некоторых имелись докторские диссертации и обширные связи - пусть напрягутся. А до тех пор нужно было просто ждать и смотреть на происходящее в Москве шоу.
На следующий день в советской прессе всплыла годичной давности история с ельцинским заплывом по речке с мешком на голове. Нашлись свидетели, утверждавшие, что столь экзотическим способом с ним пытался расправиться обманутый муж-рогоносец, выловивший свою жену в бане ельцинских знакомцев в подмосковной дачной деревне в обществе будущего кандидата в Президенты. Чуть меньше года назад историю удалось замять - и немалую роль в этом сыграл будущий кандидат в Президенты, а в то время министр внутренних дел Вадим Бакатин, но теперь она снова всплыла с новыми животрепещущими подробностями. Центральное место в ней уже занимали голые комсомольские активистки, наркотики, азартные игры, связи с чеченскими и грузинскими мафиози и все остальные возможные грехи правоверного партийца.
Странным образом второе подряд обвинение - после Горбачева - еще одного партийного функционера было замешано на сексе. Помолодел Центральный Комитет со времен Леонида Ильича, помолодел. Лет пять назад никому бы и в голову не пришло придумывать “аморалку” в отношении особ подобной высоты полета просто из-за возрастных причин.
Баталина выбрали со второй попытки простым большинством голосов. Рыжков, в числе первых поздравивший с избранием первого Президента СССР, выглядел удрученным и слегка опешившим от подобной развязки. Даже ему было понятно, что теперь он лишился надежд не только стать первым лицом в государстве, но и остаться премьер-министром. У Баталина была своя команда, на которую им возлагались большие надежды.
События понеслись вскачь, и, кажется, уже вообще никто не управлял процессом. Так часто бывает, когда на одном поле сталкиваются несколько противоборствующих сил, у каждой из которых нет откровенного перевеса. Побеждает в таком случае обычно та сторона, которая вступает в дело последней - она может выступить и как примиритель и как судья. Все козырные тузы команды Горбачева сыграли, когда на арене появились новые, отнюдь ей не принадлежавшие. Но теперь началась подковерная возня, отзвуки которой иногда мелькали в передовицах “Правды” и “Известий”. А уж “Московский комсомолец” вообще не стеснялся в выражениях, публикуя новые фантазии своих журналистов, предсказывавших все сразу: от Третьей Мировой Войны до присоединения обновленного СССР к НАТО.
Сразу по окончании Съезда народных депутатов планировался внеочередной пленум ЦК КПСС, на котором должны были рассмотреть отставку Горбачева и выбрать нового Генсека, обновить состав Политбюро и Секретариат ЦК КПСС. Некоторые народные депутаты даже не стали уезжать из Москвы.
Газеты от Москвы до Вашингтона и Токио захлебывались воем всех демократических глашатаев о том, что в России вновь победили силы темной реакции, к власти вернулись коммунисты и все демократические преобразования почти святого Горби будут свернуты в ближайшее время.
Однако Баталин в своем первом же публичном выступлении вдруг заявил о своем выходе из КПСС. Для прессы всего цивилизованного мира это заявление прозвучало как удар пыльным мешком по голове: по инерции они еще что-то продолжали печатать, но хор обличающих голосов определенно расстроился и выглядел растерянным.
Надвигались новые времена, к которым никто ни на Западе, ни в доживающем последние дни лагере СЭВ не готовился.
Глава 6.
— Зак, - сказала Осси, - я беременна. Шестая неделя.
У нее был невероятно печальный вид, такой, словно она только что узнала о смерти горячо любимой бабушки.
Но я и сам не знал, как к этому отнестись. Мы по-прежнему не были женаты и увлеченные своими делами, виделись от силы раз в неделю. Она полностью взвалила на себя все заботы по строительству в Андорре самого просвещенного абсолютизма, какой только может быть, возглавила сразу несколько фондов и сейчас вела переговоры с французами и испанцами об учреждении в Андорре самостоятельного Центробанка.
Я же, занятый подчас по восемнадцать часов в сутки, проводящий совещания с некоторыми директорами прямо на борту самолета где-нибудь между Римом и Лондоном, а то и над Индийским океаном, тоже как-то выпустил из вида, что мы пытались быть семьей.
— Не знаю, что делать, - она хлюпнула носом. - Но на аборт я не пойду. Я добрая католичка и Бог мне этого не простит.
Это такое странное чувство - вдруг неизвестно откуда появившаяся ответственность за того, кого еще нет. Я не обрадовался, ничуть, но все же что-то неожиданно изменилось, в жизни появилось еще что-то, что нужно учитывать.
— Никто и не говорил об аборте, Осси, - я обнял ее и поцеловал поочередно в мокрые глаза. - Не понимаю, почему ты расстроилась, разве не об этом мечтает каждая женщина? Неужели ты боишься, что мы не сможем его вырастить?
— Столько дел, - она повернула голову и теперь я видел перед собою только ее рыжеволосую макушку. - Университет, банк, мистер Трамп в Мадриде, дороги, мадам Перишон согласилась открыть у нас частную школу для девочек, театр, фонды, Пьер просил меня поработать с …
— Брось, Осси, неужели ты думаешь, что мы позволим тебе надорваться и заставим теперь все это делать? Найдутся другие люди, маленькая, не реви…
Я хотел сказать, что попытаюсь оградить ее от посторонних забот, но вышло то, что вышло - она разревелась еще сильнее:
— Я так и знала, что ты без меня легко обойдешься, - в голосе не было упрека, только простая констатация и какое-то едва выраженное сожаление, - что ж…
— Дура, - я прижал ее голову к груди, - обошелся бы - тебя бы здесь не было…
И снова я ляпнул что-то не то, потому что поток жидкости из глаз существенно усилился, так, что говорить она уже не могла и только вздрагивала.
Я присутствовал пару раз на ее переговорах со сторонними партнерами и был тогда приятно удивлен смесью разумности, воли, обаяния и жесткости, которые она проявляла в нужные моменты. И тогда я никак не мог себе представить, что однажды увижу ее такой - будто разобранной на части. Видимо и вправду, гормональный шторм творит с женщиной чудеса.
Я не знал, вернее сказать, боялся произнести еще что-то, что могло бы вызвать новый водопад слез и поэтому просто гладил ее по голове до тех пор пока она не засопела, заснув у меня на руках.
Еще какое-то время я сидел рядом с ней, потом переложил Осси на кровать, а сам отправился к секретарю Гвидо, подававшего мне мигающим зеленым фонариком над дверью сигналы о необходимости моего срочного присутствия в приемной.
У меня так и не появилось никакого дворца, но мы выкупили небольшую гостиницу, немного ее перестроили и теперь второй этаж был отведен под личные покои короля карликового королевства, а на первом расположилась канцелярия и кабинет. Каждый раз подъезжая к своему новому жилищу я вспоминал сказки немецких сказочников, писавших о маленьких немецких королевствах, где дворцы монархов располагались так недалеко друг от друга, что они запросто могли пожелать друг другу “доброго утра”, даже не повышая голоса.
Так пока было и у меня: маленькое королевство с очень маленьким дворцом, в котором даже не было помещения для охраны - бодигарды жили в доме напротив. Все так лубочно и патриархально - словно и нет в мире врагов у андоррского короля. Люди Тома, конечно, присутствовали в здании постоянно, но были так незаметны, что иногда мне казалось, что мою драгоценную тушку никто не охраняет.
Гвидо даже притоптывал от нетерпения, когда я показался на пороге:
— Ваше Величество, - выдохнул темпераментный баск, - срочный звонок!
Его выбрал для меня Пьер из пары сотен кандидатов с хорошими рекомендациями. Гвидо совсем не был похож на английских камердинеров и его горячность, энергия и говорливость выдавали в нем местного уроженца. Однако, к двадцати шести годам парень владел шестью европейскими языками, включая венгерский и польский, имел степень бакалавра испанского права и успел недолго поработать в MAE, что на площади Санта-Крус. Магистратуру по романской филологии он собирался окончить в новом андоррском университете, который мы хотели открыть уже в следующем году.
