Виктор Дубровский - Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ)
Однако погода была прекрасная, самое начало бабьего лета, солнышко светило, птички чирикали, и Сашкино настроение качнулось в обратную сторону. От избытка чувств он запел песню «Плывут туманы белыя, с моей тоской не знаются…». Голосом и слухом его бог не обидел, приятный мощный тенор, отягощённый семью годами музыкальной, и не самой плохой, школы, разнёсся над дорогой.
К бане Саня успел. Но больше всего его удивило не это. У него чуть глаза на лоб не полезли, когда он увидел мирно беседующих Ярослава и старика Романова. Прям какая семейная идиллия! Старик обладал несносным характером, ни Славу, ни Сашу, ни в грош не ставил, и, казалось, терпел в своём доме только из милости. Несколько сгладила острые углы их причастность к огнестрельному оружию, но не до конца. А тут благолепие какое-то, дед в очередной раз в постели с простудой, а Славка за столом, строчит что-то там в тетрадь. И когда он наловчился гусиным пером писать?
— Изздрассти вам, — поздоровался Сашка, — хвораете, Ефим Григорьевич?
— Кхе-кхе, да вот… — ответил старик.
— О, Саня! Вернулся, совсем пропащий. Как дела, срочно рассказывай!
— Лукиановой пустыни мельницу отремонтировал. В зачёт двух станков ткацких. Устал, жрать хочу. Охота, как я понимаю, накрылась?
— Накрылась твоя охота, да я тебе скажу, немного ты потерял. Ефим Григорич, мы вас покинем ненадолго?
Старик лишь вяло махнул рукой. Сашка метнулся в баню, пока вода горячая ещё была, а потом уселись они за стол, делиться наболевшим. Пришла Анна, зарядила Глашку накрывать неурочный ужин. Сашка вкратце рассказал, как он профукал рубль, и о монастырском подряде.
А Славка, пока Александр трудился на благо компании, занимался сущей ерундой. То есть они со стариком наносили визиты к соседним помещикам.
— Нынче, — сказал он с постным лицом, — мнится мне, что зима будет снежная. Берёза не облетела, а осина уже голая. Несомненно, Дарья Матвеевна. Значить и озимые хороши будут. Сам-три, даст бог, возьмём в следующем году.
Ярослав не выдержал и рассмеялся.
— Как тебе концерт? А мне эту оперу чуть ли не каждый день исполнять надо. Чудовищно всё. Такие же нищеброды, как и мы. И интересы вот такусенькие. У богатеньких свой клуб, да и тусят они в основном в столицах, мы для них так, прах под ногами, разве что не христарадничаем. Такое ощущение, что тебе норовят корку хлеба в карман сунуть, чтобы отвязался поскорее. Прощупываю почву под создание АО, так вот и ездим.
Вздохнул.
— Только КПД никакущий. Невместно, дескать, пачкать дворянскую честь презренным ремесленничеством или торгашеством. Тьфу, — сплюнул он, — сидят, как индюки, иной раз в доме жрать нечего, а им, видите ли, невместно деньги зарабатывать. На паперть скоро пойдут, смех смехом, а всё равно не почешутся. Гоголь гений будет, однозначно. Все эти Плюшкины, Коробочки…
— Ну не все ж такие? — спросил Саня.
— И это хорошо, что не все. Есть люди, есть. С мозгами. Но тоже со своими клопами в голове. Всё равно, пока выгоды не увидят, не пойдут. Закон природы. Как начинать дело — так нет желающих. Стоит только на ноги встать — так сразу и желающие прибегут, и доброхоты, и всяк захочет к успешному делу присосаться. — Он передразнил кого-то, — деды так наши жили, и негоже старый порядок нарушать.
— В поместьях, в основном старики сидят, вроде нашего Ефим Григорьевича, ветераны, так сказать, либо не способные по состоянию здоровья служить. Сейчас, правда, потихоньку начали офицеров со службы отпускать, в связи с оскудением казны. Нам бы любых. Пусть и нищих. Просто уровень другой. Дворянин, даже нищий — это дворянин. Ну ладно, я с ними работаю. Когда жрать нечего будет, сами придут. А может, у кого раньше соображалка сработает.
— А ты со стариком, чё, закорешился? — спросил Саша.
— Ну дык. Костя попросил, ветеранские воспоминания записать. А потом самому интересно стало.
Слава никогда бы не подумал, что у такого флегматичного и немного замороженного Кости могут быть какие-то страсти. Но оказалось, что есть.
— А вообще сейчас я готовлюсь школу открывать. Нам люди нужны, сам понимаешь. Грамотные. Учебник вот пишу, — он кисло улыбнулся, — не разгибаясь.
— Ты давай, амиго, не унывай, — ответил Сашка, — я тоже вот никак ума не приложу, как с кадрами быть. Но бог не выдаст, свинья не съест. Прорвёмся.
С утра Саша снова шёл в Александрову слободу, с хрустом зевал и раздражённо думал: «Блондинок, однозначно, надо было ещё в прошлом веке расстрелять. Нет, не расстреливать, это слишком гуманно. В концлагерь всех загнать, за колючую проволоку. Всех загнать в один лагерь, пусть там разговаривают между собой». Его кровожадные мысли были оттого, что Глашка почти до полуночи грузила его долгими, занудными, с никому не нужными подробностями, деревенскими новостями. Сашка хотел было уже двинуть ей в ухо, чтоб замолчала, раз простых намёков не понимает, но когда уже развернулся, оказалось, что Глашка спит сном младенца. Зато Саня потом долго не мог заснуть, кляня говорливую девку. Оттого он был зол, несмотря на обильный завтрак.
В Свято-Успенском монастыре он встретился c братом келарем. Тот огорошил Сашку новостью:
— Столярня Ерофея сгорела.
— А я сам эту хибару хотел поджечь, вместе с этим алкоголиком, — мстительно сказал Саша, — чтоб неповадно было.
— Что такое алкоголик?
— Тот, кто злоупотребляет алкоголем, в ущерб всему прочему. Аль кохоль — это по-арабски значит «нежнейший», то, что в браге содержится и делает человека пьяным и счастливым.
— Тебе арабский язык ведом? — удивился отец Онуфрий.
— Нет. Но слова и понятия приходят к нам из разных языков, — Саша выкручивался, как мог, — у нас в Америке все так говорят.
— Впредь более такого не говори, — сказал ему монах.
— Что именно? — не понял Сашка.
— Что замышлял. Я-то знаю, что ты со мной был, а другое услышат, донесут. Век потом не отмоешься.
— Хорошо, — сразу согласился Сашка, — а что, намерение есть действие?
— Именно так, — совершенно серьёзно ответил брат келарь.
Сашке сразу стало не до шуток. Сразу вспомнилось слово «замышлял» и сопутствующие инструменты — испанский сапог, дыба, раскалённые щипцы. «Да, — подумал он, — молчание не только золото, но и залог здоровья».
— А сам-то Ерофей жив?
— Жив. Соседи говорят, скакал вокруг дома наг и бос, словеса непотребные лаял.
«Белочку словил», — диагностировал Сашка и вспомнил свою собаку. Как она там? Ерофея было жаль.
Дошли они до матушки Манефы. Она сразу стала расспрашивать Сашку, что это он надумал? Нет ли там бесовского? В отличие от отца Онуфрия, в ткачестве она разбиралась, и оттого вымотала Сашке всю душу, что и как там летает, не ангелы ли небесные? Или не дьявольской непотребной силою носится тот челнок?
Сашка отвечал заученными словами, дескать, ногой толкаем, рукой дёргаем, оттого ткачиха не встаёт, перегибаясь буквой «зю», чтобы протолкнуть челнок, а сидит ровно на лавке. Оттого всё быстрее и получается.
Похоже, этот разговор был так себе, на Сашку посмотреть, оценить и сделать выводы. Решено всё было давно, а если челнок не залетает, так то проблемы не матушки Манефы, а неудачливого изобретателя. Тогда в шею его, и впредь более на порог не пускать. В этом мире всё просто.
— А не вы ли нам миски с тарелками продали заморские? — вдруг вспомнила она.
— Мы, — не стал отпираться Сашка.
— А что? Зачем?
— В дороге поиздержались, — ответил Саня, — жить-то надо на что-то.
— Ещё что надумаете продавать, идите сразу ко мне, — приказала матушка, — неча меж холопов толочься.
Саню проводили к Трифону, сестра келариня обсказала тому, что следует сделать, а более того не делать ничего.
— И кузнеца тоже надо, — встрял Саня, — крючки отковать. Немного.
Матушка Манефа зыркнула на отца Онуфрия, но сказала:
— Я скажу ему, чтоб сделал.
Вообще, Сашка к обеду понял, что сегодня они не построят ничего. Трофим сначала смотрел на чертежи, как баран на новые ворота, потом, после пространных Сашкиных объяснений, отправился в дровяной сарай, выбирать подходящую древесину. Нет, не в тот дровяной сарай, что рядом с монастырём, а в тот, который был в Заречье. Чтоб ненароком кого-нибудь не оскорбить, Шубин отправился к кузнецу, на ознакомление с будущим полем битвы. Туда же, в Заречье.
Вообще, Александрова слобода по тем временам представляла собой редкостное захолустье. Ярмарки и то здесь не было, только торжище, где по мелочи торговали купцы не самого высокого полёта, да местные крестьяне. И народ такой же здесь жил, без полёта мысли, придавленный ежедневными заботами. Поэтому Сашка не удивился, что в кузнице нет ни токарного станка, ни тиглей для выработки легированной стали, ни просто тиглей. Но Сашке кровь из носу нужно было наладить с кузнецом взаимопонимание, но, похоже, это было ни к чему. Самые сложные задачи, что здесь решались — подковка лошадей, да правка топоров. После всех реверансов и замечаний о погоде, Сашка спросил кузнеца, отольёт ли он несколько деталей из бронзы.
