Александр Солженицын - Красное колесо. Узел II Октябрь Шестнадцатого
Berliner Tageblatt: “Штюрмер принадлежит к кругам, которые смотрят на войну без особого воодушевления”. Kolnische Zeitung: “Штюрмер не будет препятствовать возникающему в России желанию мира”. Neue Freie Presse: “Как бы ни обрусел старик Штюрмер, всё же довольно странно, что иностранной политикой, которая вышла из панславистских идей, будет руководить немец. Он не обещал, – господа, заметьте!- что без Константинополя и проливов никогда не заключит мира”.
Откуда же берут германские газеты уверенность, что Штюрмер, исполняя желание правых, будет действовать против Англии? Из сведении русской печати. В московских газетах была напечатана в те же дни записка крайних правых,
голос оратора ожесточается, это – те самые тёмные силы, кто мешает свободе, победе и Англии,
опять, господа, записка крайних правых, всякий раз записка крайних правых (Замысловский: “И всякий раз это оказывается ложью!”), доставленная в Ставку в июле. В этой записке заявляется, что хотя и нужно бороться до окончательной победы, но нужно кончить войну своевременно, а иначе плоды победы будут потеряны вследствие революции. (Замысловский: “Подписи! Подписи!”)
Да не знает Милюков никаких подписей, он такой газеты не видел, но тут приходится правдоподобно клеить из мозаики, ибо
это старая для наших германофилов тема.
Замысловский: Подписи! Пусть скажет подписи!
А несчастный Варун ещё и не понял, где ему опасность, он себе позвякивает:
– Член Думы Замысловский, прошу не говорить с места.
Милюков: Я цитирую московские газеты.
Какие газеты? за какое число? Отчего бы не сказать? Да ведь газет много, календарных чисел ещё больше, всего не пересмотришь, а Павел Николаевич был за границей, потом недосуг, вот Neue Freie Presse – пожалуйста, от 25 июля.
Замысловский: Клеветник, скажите подписи, не клевещите!
Варун: Член Думы Замысловский, покорнейше прошу…
Замысловский: Дайте подписи, клеветник!
Варун: Член Думы… призываю вас…
Вишневский 1-й: Мы требуем подписи, пусть не клевещет!
Варун: Член Думы Вишневский-первый…
Вот прицепились с этими подписями! Ведь сидит же спокойно Прогрессивный блок, сидят спокойно левые, никаких подписей не требуют, всё объективно. Большинство зала – против тёмных сил, и отступленья уже нет, теперь вся уверенность – в твёрдости голоса. И, продувая топырчатые усы:
Милюков: Я сказал вам свой источник – это московские газеты, из которых есть перепечатки в иностранных газетах…
Не сказать прямо – в газетах другой воюющей стороны, неудобно, но немцы-то, аккуратные люди, неужели же будут неправильно цитировать? Наверно, промелькнуло где-нибудь. Ну, может быть, не именно точно так. А в археологии как? необразованность! по каким-нибудь там безымянным черепкам восстанавливают, складывают…
Я передаю те впечатления, которые за границей… Я говорю, что мнение иностранного общества такое, что в Ставку доставлена записка крайних правых,
(и, как все документы Ставки, опубликована в московских газетах)
что нужно поскорее кончить войну, иначе будет революция.
Замысловский: Клеветник, вот вы кто!
Марков 2-й: Он только сообщил заведомую неправду.
Голос слева: Допустимо ли это выражение с мест, господин председательствующий?
Варун: Я повторяю, член Государственной Думы Замы…
Милюков: Я нечувствителен к выражениям господина Замысловского. (Голос слева: “Браво!”) А кто делает революцию? Оказывается, её делают городской и земский Союзы? Военно-промышленный комитет? съезды либеральных…
Ведь вот же напраслина! вот придумают!… От этой записки правых поскорее уйти:
Господа, вы знаете, что кроме приведенной записки существует целый ряд отдельных записок… Idee fixe: революция, грядущая со стороны левых!
Ну, действительно, чего не придумают: революция – и вдруг со стороны левых! Да где это видано?
Идея фикс, помешательство на которой обязательно для всякого члена кабинета. И этой идее фикс приносится в жертву высокий национальный порыв и зачатки русской свободы!… Продолжая своё путешествие… Доехав до Лондона и Парижа… Прочность доверия с союзниками… Соглашение о Константинополе и проливах… Когда министерством управлял Сазонов…
а на него влиял Милюков… И вдруг пост занимает – кто же?… Не Милюков, а Штюрмер.
Какая может быть вера русским послам, когда за ними становится Штюрмер? В деликатном деле дипломатии есть кружевное шитьё и есть топорная работа… Господа, я видел разрушение деликатнейших фибр… Вот что сделал господин Штюрмер – и может быть недаром он не обещал нам Константинополя и проливов!
С этими проливами хорошо хоть не напоминают: до войны объезжал Милюков страну с пацифистскими лекциями. Но это вздор, молодцу не укор.
Потом я поехал дальше, в Швейцарию, отдохнуть, а не заниматься политикой.
Читая думские отчёты, ведь как приятно будет узнать тем же русским солдатам-окопникам, что не остался без летних вакаций лидер партии Народной Свободы и даже заглянул погулять на швейцарские курорты. (А в рождественские вакации собирается на свою милую дачку в Крым). А в Швейцарии-то – наших революционных эмигрантов!… Кое с кем и встречался.
Но и тут за мной тянулись те же тёмные тени. На берегах Женевского озера я не мог уйти от департамента полиции. Знаете, поручения особого рода, которые вызывают к себе наше особое внимание.
Так тайные сыщики ходили за Милюковым по пятам? Нет, они развлекались:
Чиновники департамента полиции оказываются посетителями салонов русских дам, известных своим германофильством,
а уже Милюков ходил по их пятам, жертвуя отдыхом.
Господа, я не буду называть вам имени той дамы…
Интригующе звучит, и даже роковей гораздо, чем если имя назвать. Одновременно и тонкий флёр – знать, он допущен к дамам… Однако, для конкретности:
…той дамы, перешедшей от симпатии к австрийскому князю к симпатии к германскому барону…
Неизбежные личные подробности, женщины всегда притягивают их в политику… Когда сейчас в кулуарах обступят и будут чествовать оратора, жать руки и восторженно благодарить, конечно будут и жадно спрашивать…
Салон на Виа-Курва, а потом в Монтрё был известен открытым германофильством хозяйки. Теперь эти дама переселилась в Петроград. Газеты поминают её ими. Проездом через Париж я застал… Парижане были скандализированы, и я должен с сокрушением прибавить, что это – та самая дама, которая начала делать карьеру господина Штюрмера…
Такой тонкий дамский материал, что уже и правые не рычат, не кричат. А между тем как раз тут небольшие простительные ошибки. (Летом 1917 благодушно и честно признается Милюков:
Для меня впоследствии выяснилась невинность этой дамы, Е. К. Нарышкиной.
Тем более, что эта Нарышкина, Лили, совсем и не возвращалась в Петроград, а в Петрограде газеты упоминали совсем другую Нарышкину, Зизи, старушку-гофмейстерину, у которой чуть сердце не разорвалось от милюковской речи. Впоследствии Павел Николаевич разобрался. Но тогда, с думской трибуны, только тревожное подозрение, только жгучий слух мог толкнуть Историю – а какую политическую выгоду принесло бы добросовестное сомнение? Народные массы, вся Россия, весь мир ждали от Думы чего-нибудь такого-такого-этакого…)
Что я хочу сказать этими указаниями? Господа, я не утверждаю, что я непременно напал на один из каналов общения. Но это – одно из звеньев… Чтобы открыть пути и способы… Тут нужно судебное следствие…
Шутки шутками, а как напряжён зал! – никакую детективную пьесу не смотрят с таким захватывающим волнением. Кажется, вот уже, вот уже приоткрывается завеса над страшными тайнами! Да какой же проницательный этот Милюков! Да ведь он намного больше знает, чем высказывает! И вот уже он называет не даму, но зловещее имя:
Когда мы обвиняли Сухомлинова, мы ведь тоже не имели данных. Мы имели то, что и теперь: инстинктивный голос всей страны и её субъективную уверенность! (Рукоплескания).
Боже мой! Мы тут сидим, или там гниём в окопах, – а мы преданы! Россия – предана! Куда нас ведут?
(И о Сухомлинове скоро выяснится, и скажет Павел Николаевич в доверительной обстановке, когда его слова уже не будут делать политики:
Несоответствие с серьёзностью момента; не столько предательства, сколько полного рамолисмента, неспособности стать на высоту положения… Лично я был далёк от предположения, что тут что-нибудь другое, кроме простой глупости; предательство и измена – мне и в голову не приходило).
