На лыжне попаданец Ломаев (СИ) - Леккор Михаил

— Конечно, — слегка улыбнулся декан, — один из пострадавших, ты знаешь, такой здоровенный парень, прямо-таки Илья Муромец советского разлива очень жаловался на одного прапорщика. Я быстро понял, что это именно мой студент. Как ты сумел его побить?

М-да, а еще горделиво говорят, Москва очень большой город. Поймали в два счета, словно здесь деревушка в четыре двора! А ведь я только защищался против нескольких хулиганов. А вот то, что они были биты, говорит лишь об их низкой квалификация. Если, конечно, она у хулиганов есть вообще.

— Выгоните из вуза? — чуть угрюмо спросил я. Разумеется, я уже был готов к этому, и главным принципам я не изменю. Но все-таки жалко, блин. Прошел в вуз, добился много, и вот такое фиаско. И ведь не только выгонят теперь, еще и негативную характеристику пошлют по месту работы (мне в армию, в ВОСЛР). Все рухнет. А, ничего, что я, последний раз, что ли падаю в жизни? Не умер еще!

От этих мыслей я горделиво осанился, а декан Аркадий Борисович усмехнулся:

— По лицу вижу, решил, что я тебя выгоню и вознамерился показывать из себя этакую жертву событий?

«Это он сейчас завуалировано говорит о жертвах сталинских репрессий, — сообразил я, — не-не, не будем втягивать меня в политику, я всего лишь обычный спортсмен и нечего тут!»

1988 — 1989 годы — это небольшой временной раздел истории нашей страны, когда радикальная политика верхушки государства потихоньку начинает перерастать в радикальную политику всего общества. Горбачев здесь был эдакий вот дяденька провокатор со спичками, а общество из себя изображало маленького малыша.

— Возьми спички, подожги стог сена, их в поле еще много, — предлагал «добрый» дяденька.

А малыш медлил, робел. Он даже не зажечь боялся, он самого дяденьку очень опасался. Сколько уже так было — государство само провоцировало общество, потом что-нибудь случилось — верхи ли побоялись излишней радикализации народных масс, или происходила смена лидера, но через мгновенье исторического времени государство, этот добрый дяденька провокатор, уже не предлагало спички, а крепко било по голове малыша.

Вот товарищ Гвоздев и застал это историческое время, когда уже можно было говорить про советскую историю отрицательно, государство это позволяло, но самому было боязно. Это было небольшую секунду истории, какие-то месяц — два, а потом уже начнут действовать политические провокаторы, не понимая, что они начинают короткий путь в пропасть и скоро все гибельно кончится и для провокаторов, и для советского общества.

Хотя, бог с ним, что ему Гекуба, что он Гекубе? Если человек хочет, прямо так жаждет ломать себе руки, пусть ему. Лучше надо обговорить сегодняшнюю ситуацию, которая сегодня базировалась на субъективном факторе, то есть мнении одного человека.

И пусть это, ух, не женщина, а сравнительно уже пожилой мужчина, привыкший принимать взвешенные важные решения, от которых может зависеть судьба, по крайней мере, сотен человек, но все же это мнение человека, а человек, как известно, может ошибаться.

— А почему вы хотите меня оставить? — осторожно спросил, понимая, что не просто хочу идти по голому льду водоема, там вообще нет льда, открытая холодная вода зимнего периода!

— Да потому что этот молодой человек, его, кстати, зовут Денис Иванович Неменьшин, хотя окружающие просто зовут его Харя и он, как это не странно, отзывается. Так вот будучи единственным ребенком в семье, с детства был балован. А с учетом, что родители много закладывали за воротник и совсем его не воспитывали, то вырос он в здорового хулигана, от которого достается не только папе с мамой, но и всем соседям, в том числе даже и мне.

Да мне! — окрысился декан, хотя я не сделал ничего неуместного ни жестом, ни словами. Он вызывающе посмотрел на меня, но увидев, что я сижу спокойным, не смеюсь и не издеваюсь на над ним, сделал вывод: — так что, хоть это и непедагогично, но я его избиение одобряю. Совсем Дениска берега попутал.

Теперь, Олег, о другом событии, где ты тоже виноват. Ты почему не сказал, что участвуешь в армейской спартакиаде, да еще, оказывается, так блестяще. Сегодня золото на стрельбе автоматом Калашникова на 200 метров, да еще с таким хорошим результатом. А родной факультет здесь, оказывается, и не причем, студент Ломаев⁈ Твои объяснения по этому поводу я совсем не считаю уважаемыми.

— Я уже тоже, — тихо ответил я и сделал, как и положено военному: — разрешите, я исправлюсь всем своим поведением.

— Вот это уже лучше, — одобрил Аркадий Борисович, мы сейчас зависим друг от друга. Ты, студент Ломаев, от факультета, но и факультет начал зависеть от тебя. Поэтому давай начнем то самый разговор по второму кругу.

Ты согласен участвовать в армейской Спартакиаде в команде факультета? Причем я сразу и четко говорю, что ни твоя 18 армия, ни, тем более, общество ЦСКА, никак не пострадают. Это совершенно разные сферы. Команда тренерского факультета в ЦГОЛИФК соревнуется только с другими институтамии университетами и все! Она даже не существует физически, просто как общая составная, понял ли?

— Ну, если так, — с облегчение сказал я, — то, конечно, согласен. Где подписать?

— Ха, ты и шутник! — облегченно сказал Гвоздев, — от тебя просто не надо возражений, что ты в списках еще одной команды, самому говорить, что ты в ЦГОЛИФК. Кажется, ничего тяжелого. Взамен ты будешь открыто ходить на Спартакиаду, как белый человек, а не украдкой бегать от занятий.

— Не-не-не, — отказался я от таких обвинений, — я по заявлению, вот, честно-пречестно, товарищ декан!

И положил перед Аркадием Борисовичем свое заявление, на котором он сам вчера наложил согласительную резолюцию.

Этот момент был самым положительно-смешным, ради которого я даже был согласен на всякие жизненные гадости. Гвоздев минут пять смотрел на нее, как классический баран на такие свежесделанные классические ворота, что-то бухтя, потом, не выдержав, заорал:

— Люба, это что еще⁈ — концовка громогласной тирады была съедена, но, судя по всему, там находились одни матерщинные выражения.

Секретарь тоже это поняла и, пользуясь положением записной красотки, обиженно завила:

— Вы это сами писали, я вам целую пачку студенческих заявлений отдала, вы их подписывали, почти не глядя, да еще о чем-то оживленно говорили с Михаилом Митрофановичем.

— Точно! — буквально стукнул себя по лбу рукой декан и вдруг обвинил меня: — опять ты виноват!

— Я! — изумился я от неожиданного обвинения и постарался порешительнее отбиться: — да меня здесь вообще не было, ни в деканате, ни даже в учебном корпусе!

Михаил Митрофанович Чернышев — заведующий кафедрой биатлона и лыжного спорта. О чем они там говорили, не важно, но мне лучше быть подальше.

Аркадий Борисович согласился с моими самыми страшными опасениями:

— Мы говорили с Михаилом Митрофановичем именно о тебе. о своем таланте и о скольком характере. И ведь как чувствовали!

— Я могу идти, Аркадий Борисович? — с чувством глубокого оскорбления сказала Люба, в то же время ослепительно улыбнулась и выгнула аппетитную грудь. Ах, как они выглядели в своей тоненькой блузке!

Гвоздев, хотя и был почти стареньким, почти около 50 лет, тоже не выдержал, вместо того, чтобы обозлится, только улыбнулся. Когда секретарь вышла, ворчливо заметил:

— Так когда-нибудь я собственное заявление подпишу об уходе по глупости. И ведь концы, как всегда, не найдешь, все кругом светлые и милые, один я дурак! — декан в сердцах хлопнул по-моему завлению, затем предупредил меня:

— Надеюсь, несмотря на эту трагикомическую сценку, правильно смотришь на роль и важность деканата на факультета.

Я-то, ха-ха, конечно. Сам работал больше двадцати лет в оном учреждении сначала заместителем декана по учебной работе, потом и самим деканом. Правда, это было я XXIвеке и в другой реальности, но полномочия такие же.

Я поднялся по стойке смирно, отрапортовал:

— Товарищ декан, прапорщик Ломаев свои дела завершил, полномочия понял и принял полностью и без ограничений. Разрешите идти?