Татьяна Апраксина - Изыде конь рыжь...
- Закончите тут! - и наружу выбежал, даже дверью хлопнул, против обыкновения.
Регистратор вызвал конвой, показал им на недобитую грушу, велел забрать. Спросили - куда, он подумал и ответил: да откуда взяли. Не возразил никто.
***Города едят время. Большие города едят его, плотно набивая серые щербатые рты, растягивая губы, покрытые трещинами улиц. Жадно чавкают. Петербург оставался очень большим городом даже после войны, желтухи, тифа, исхода, голода. Штабс-капитану Зайцеву казалось, что северная столица просто засосала их войска и теперь, урча, переваривает со всем отпущенным Господом временем. Без четверти три. Как сказал бы подполковник - стрелки сели на шпагат.
С округом вышло даже лучше, чем думалось. О чем уж там Ульянов говорил с начальством, Зайцев не знал, только после доклада сделался подполковник заместителем командующего Северо-Западным военным округом и старшим по операции, с базы выехал уже не замом, а временно исполняющим обязанности, а городскую черту пересек - командующим. Положенное время между приказами выдержали до минуты. Вот вам и казус. Московское правительство из военных мало кто признал, но до сих пор даже в Сибири командующие округами наследников себе не назначали. Передача власти по прямой. Прецедент.
Коммуникаторы работали безупречно, Комитет был сговорчив и толков, люд разбойный при виде тяжелой техники разбегался, а люд рабочий встречал радостно, жандармерия сопротивлялась неохотно, недолго, как бы для порядка. Ульянов взял этот город, взрезал ножом, словно пирог, - а город взял его людей и технику и сделал начинкой. В без четверти три Зайцев вышел из бронемашины навстречу людям, знакомым по голосам.
Он редко пытался угадать внешность по голосу или профессию по внешности. Слишком большой простор для ошибок. Человек, которого Зайцев некогда принял за воровского бухгалтера, оказался математиком, очень хорошим связистом, и, как выяснилось, тоже фронтовиком. Просто протез ступни ему делали в университетской мастерской - и подогнали так, что, не зная, не догадаешься. Но люди на перекрестке были похожи на свои голоса: огромный бородатый человек лет сорока, и действительно явно медицинского вида, и женщина, напоминавшая всех птиц сразу, - между прочим, будущий министр труда в будущем правительстве, помилуй нас всех, Боже, потому что эта дама не помилует никого...
Люди за их спинами, носилки... Парфенова, по словам комитетчиков, крепко контузило, когда полтора часа назад его "Лягушка" подорвалась на радиоуправляемой мине-ловушке. Снег - отличное маскировочное средство, а тактика уличных боев сильно изменилась с 1905, благословенного, года. Это генеральный штаб ничему не учился, а радикалы наши вовсю осваивали немецкий и южноамериканский опыт, невооруженным глазом видно... Зайцев сильно подозревал, что часть плана кампании была рассчитана как раз на то, чтобы показать армейским: им не стоит ссориться с нынешними союзниками. Не по карману выйдет. Что ж, если они продолжат, как начали, никто и не подумает о разводе.
А определяться начнем сейчас.
Подполковник всегда посылал Зайцева туда, куда потом должен был пойти сам. Как зонд, как передовую машину. Если ее накроет огнем, это тоже многое скажет. Зайцев не обижался - он любил свою работу.
- Прежде чем я приму у вас пленных, - сказал он, обращаясь к обоим, - если вы намерены наводить порядок в городе, вам сразу же станет тесно. Начинайте думать - что для вас занять.
***- Занимаете, простите, вы, а мы... - начала Виктория Павловна. Из-за краснолицего военного с расплывчатыми чертами - ожог, старый, степень небольшая, но на все лицо, - выдвинулся кто-то в полушубке с высоким воротом.
- Для начала вы все так или иначе занимаете здание лаборатории. - Реформатский узнал его по голосу: заместитель директора, из немцев.
- Здание вам зачем? Тоже вывезете на юг? В кармане? - спросил военный.
Виктория Павловна спросила: "Куда?", заместитель: "Кто?", а сам Реформатский: "Вы о чем?" Все смешалось во дворе Петроградского университета, а потом размазалось по машинам и стенам, вместе с грязным снегом, пролитой соляркой и обрывками горелой бумаги.
- Я о том, что здание принадлежит лаборатории. И заведует им - как и лабораторией - доктор Рыжий. И вопросы эти следует решать ему. Так что мне хотелось бы его видеть.
Слов "если он, конечно, жив" немец не произнес. Возможно, из деликатности. Игру в загадки безо всякой деликатности прервали басовитый рев и рвущий нервы треск льда, раздираемого армированными покрышками, а секунд через пять - и залп снега из-под оных. Дверь распахнулась, с пассажирского сиденья спрыгнул любитель рискованной езды. Медведь в зимней маскировочной форме. Полярный медведь: бело-серо-голубой, в разводах. Обменялся какими-то масонскими жестами с краснолицым, сдул иней с роскошных усов.
- Что обсуждаете, господа... и уважаемая дама?
- Судьбу человека, уполномоченного распоряжаться этой площадью. - Дословно точный правильный ответ. - По нашим данным, полученным от перебежчика, он был арестован вчера днем.
Военный скривился, но не так, как морщатся привыкшие к власти люди, когда их занимают мелочами не их уровня. Не как подполковник, а лично.
- Кем арестован? Откуда перебежчик? Где сейчас? Какие меры приняты?
- Жандармерией. Оттуда же - и как раз из-за этого. Следователю, который вел дело, не понравились методы допроса. Сейчас там же. Меры военного характера приняты не были. Основания - приказ Лихарева: ни по каким причинам не ставить согласованную операцию под угрозу. Частным образом мы пытались прихватить какого-нибудь чина для обмена. Поскольку первым к нам попал Парфенов лично, мы просто потребовали включить в приказ о прекращении огня пункт об обращении со всеми задержанными. - Виктория Павловна не похожа на пулемет. У пулеметов функциональность много ниже.
- Парфенова сюда, - скомандовал медведь прямо через головы. - А он все-таки жив, ваш Лихарев?! Могу я его видеть?
- Нет, он... - начал говорить Реформатский, собираясь сочинить на ходу что-нибудь вроде "погиб, но позже", "ранен, без сознания", и тут с носилок донеслось бодрое кряканье:
- Пока что помещен под надлежащий присмотр.
- Вы его тоже арестовали? - весело удивился медведь такой каверзе. Шутка хороша - первые лица у воюющих сторон, каждый - у противника под замком.
Но черт бы побрал этого пижона. Этого вспышкопускателя. Этого хирурга беспробудного. Жизни ему нет без попыток сэкономить, особенно, если дело с риском сопряжено. "Он же не раскололся, - думает Реформатский. - Если бы раскололся, нас бы тут раздавили. Он Парфенову просто сказал. Сам сказал. Утром, наверное. Пытался договориться..."
- На том же месте, в тот же час, - торжествующе уточнил жандарм, и Реформатский пожалел, что не придушил его, пока осматривал. Много ли там при контузии надо... - И при помощи одной пары наручников.
***- Я должен был догадаться. - Александр Демидович услышал собственный голос и сильно этому удивился. Самим словам, впрочем, тоже. - Просто обязан был, - и пояснил уже для всех: - Стихи совершенно чудовищные все-таки. Такое от хорошей жизни не пишут.
И подумал, что манерой шутить он, кажется, все же заразился от младшего коллеги. Тот, впрочем, сам заразился ею от Павловского, так что трудно сказать, как на самом деле шло опыление. Но помогать - помогало. Маловыносимая ситуация, сделавшись смешной, сразу теряла вес и объем, ее можно было разбить на цепочку простых действий и начать решать пошагово.
Но Владимир Антонович, черт его побери!.. "В момент убийства председателя Совета министров я находился на месте убийства. Как и еще тысяч пятьдесят москвичей и гостей столицы. И прямо в разгаре гуляния..."
- Господин подполковник, мне нужна бумага от вас и транспортное средство. И сопровождающий. Лучше - два. Я поеду на Очаковскую и сам разберусь.
- Да что уж там, - рявкнул господин подполковник, и хорошо было понятно, что только присутствие женщины, похожей на галку, мешает ему высказываться от души. Галантность, доведенная до рефлекса. - Сейчас вызовем броневик, - кивок Зайцеву, - и вместе поедем. Все равно здание принимать.
- А мне показалось - хорошие стихи, - сообщил городу и миру господин жандарм. И когда успел-то...
- Куда, - поинтересовался Штолле, - катится этот мир...
***Ульянов вспомнил - вернулся мыслями ко вчерашнему дню, когда ввечеру, за час до выхода колонны, не выдержал и, честя себя мальчишкой, сопляком и дураком, все же поднялся на холмик, кинул снежком в уже не чужое, не случайное второе слева окно. Она вышла через пару минут, в наброшенной на плечи шубке, теплая и бледная, с припухшими губами. Ульянов взглянул ей в лицо, и захотелось ему сказать, что будет у нее мальчик. Давно еще подслушал, как теща говорила жене: мол, если у женщины лицо сильно меняется, значит, беременна мальчиком - у матери, как в зеркале, все будущие сердечные привязанности сына отражаются; а Анна была сейчас совсем не такая, как утром, как накануне вечером.
