Владимир Моисеев - Букашко
В кабинете кроме товарища А. находился руководитель его аппарата Киселев. Атмосфера была страшно накалена — шел разнос. Товарищ А. был разъярен: стояла тишина, но в воздухе витало что-то неуловимое, позволяющее безошибочно утверждать, что недавно здесь орали нечеловеческим голосом.
Товарищ А. увидел меня и обрадовался.
— Здорово, Григорий. Хорошо, что ты зашел. А то я уже хотел посылать за тобой гонца. Сейчас я разберусь с этим червяком, и мы с тобой поговорим. А пока радуйся — я кое-что за тебя сделал.
Я насторожился. До сих пор товарищ А. еще никого при мне не называл червяком.
— Ну, Киселев, — грозно спросил товарищ А. — Что скажешь?
— Ваше задание выполнено!
— Как же оно выполнено, если я его в помойное ведро бросил? Разорвал и бросил.
— Но, товарищ А…. Я сделал все, как вы сказали.
— Вот это и видно. Ни-че-го не добавил! Кому нужна такая дрянь? Поэтому я твое творчество разорвал и выбросил. А надо бы и тебя…
— Но я не понимаю, в чем я провинился?
— Лишу-ка я тебя премии?
— Не надо!
— Многого тебя еще надо лишить, чтобы ты не задавал идиотских вопросов и творчески относился к порученному делу.
— Товарищ А.!
— Если ты, гаденыш, захотел на лесосеку или на Белое море канал копать — могу поспособствовать. Вижу, что не хочешь! Иди и все переделай!
— Слушаюсь!
Мне казалось, что в обязанности секретаря-референта не входит присутствовать при казнях, допросах и поедании человечины.
— Зайду попозже, — сказал я, покидая помещение. Лицо мое пылало — не каждому понравится вот так, между делом, вымазаться дерьмом.
* * *
Товарищ А. заглянул ко мне буквально через пятнадцать минут — он был удовлетворен и лучезарен. Есть у меня один знакомый из оккультистов, однажды он прочитал мне целую лекцию о биовампирах, для которых чрезвычайно важно высасывать из людей жизненную энергию. Насосется и радуется, а обделенный соответственно сохнет. Что это за жизненная энергия такая — я не понял. Но прием, с помощью которого легко таких биовампиров выявлять, запомнил. Первый признак — обращение с подчиненными, как с людьми второго сорта, и абсолютное самоуничижение перед руководителями. Сейчас я припомнил наш разговор и сразу сообразил: боже мой, да это же большевики!
— Пляши, Григорий, — обратился ко мне товарищ А., пританцовывая, наверное, много добротной биоэнергии высосал из несчастного Киселева. — Сделал я за тебя огромную работу, побеседовал с деятелем, который в нашем списке значится под номером два — с Флорским.
— Флоренским?
— Нет, у меня написано Флорский. Хотя, чертяки, могли и перепутать. Доставили его по этапу из лагеря специально по нашей заявке, обсудить возможность оживления с эзотерической точки зрения. Я не стал тебя отрывать от работы: знаю, как ты нервничаешь, когда слышишь про перевоспитуемых. Вот я его сам и допросил. Я ведь, Григорий, специальные курсы заканчиваю, теперь допросы буду профессионально проводить. Скоро это умение очень даже пригодится. Рассчитываю, что уже летом будет введен новый орган советской демократии — особое совещание. Тут тебе и расследование, тут и приговор — удобно. Меня решили подготовить к этой работе. Я согласился.
— А суд?
— Суды перегружены, сам знаешь. Надо разгрузить. Так вот, допросил я заключенного Флорского и установил, что для нашего дела он человек ненужный. Знаешь, что он заявил? Есть только один путь возродиться из мертвых в нашем бренном мире — для этого надо быть сыном божьим и пройти заново путь Иисуса. Нам это не подходит.
* * *
Домой я пришел в ужасном настроении. Мне впервые пришло в голову, что я занимаюсь подлым делом. И никакие смягчающие мою моральную вину аргументы, которыми мой изощренный интеллект щедро снабжал мою совесть, не помогали. Я принимал участие в оживлении вождя мировой революции — от этого никуда не уйти. Конечно, я взялся за проект, ни на секунду не сомневаясь в бессмысленности данного мероприятия. Слабое утешение, тем более, что события давно вышли из-под контроля и развиваются абсолютно непредсказуемо. Моя вина в том и состоит, что я должен был предугадать такой поворот. Кому, как ни мне знать, что у большевиков гипертрофированно развита способность получать выгоду из самых невинных и бессмысленных вещей.
Мне не хотелось в этом сознаваться, но стало ясно, что любой непредвзятый человек со стороны имел отныне веские основания утверждать, что я — настоящий соучастник коммунистического строительства. Сознавать это было невыносимо.
Еленка сразу догадалась, что у меня неприятности и принялась, как могла, утешать меня: за ушком чесала-чесала, чайком ароматным поила-поила, пледом укутывала-укутывала, наконец, не выдержала:
— Ну-ка, рассказывай, что у тебя стряслось?
Я посмотрел на нее. Слова встали поперек горла и не желали произноситься. Мои страдания окончательно уверили ее в том, что у меня проблемы.
— Говори, говори…, — настаивала Еленка.
Но тут в комнату ворвался Алешка и издал традиционный индейский клич. Его переполняла гордость — он знал нечто такое, чего никто не знал, даже его папа.
— Я подружился с девочкой Машей. Она ходит в первый класс и очень много знает.
Алеша затих, по-взрослому огляделся и почему-то зашептал:
— Маша сказала, что люди произошли от обезьян. Это правда?
— Да, сынок…
— Тебя родила обезьяна?
— Нет. Меня родила твоя бабушка Катя.
— А-а-а… А ее — обезьяна?
— Нет. Ее родила твоя прабабушка Варя.
— А ее — обезьяна?
— Нет. У прабабушки Вари была своя мама.
— А?..
— Нет, нет. У той бабушки была своя бабушка, а у той — своя. И так далее. История уходит в глубь веков.
— Но самая первая бабушка была обезьяной?
— Наверное, да.
— А я знаю, папа, кто был первой бабушкой—обезьяной.
— И кто, сынок?
— Ленин.
* * *
Мои отношения с Нилом развивались достаточно быстро и именно так, как этого бы мне хотелось. Мы оба нуждались в свободном обсуждении интересующих нас тем, в свободной критике взглядов собеседника и оттачивании своего умения убедительно формулировать свои доводы. Как без этого можно заниматься научной работой — не представляю! Иногда, на секунду, мне приходило в голову, что наши взаимоотношения вполне можно рассматривать, как тайное общество, подпольный дискуссионный клуб, но я успокаивал себя, абсолютной нашей аполитичностью. Наша деятельность ни в коей мере не была антисоветской, поскольку нас интересовал Мир в целом, а не государственное устройство его части. Но может, это и есть антисоветчина? Успокоил я себя простым доводом — если заинтересованным лицам это понадобится, антисоветчиной будет признана даже моя манера сморкаться, а уж наличие собственных взглядов, какими бы невинными они не представлялись на первый взгляд, без сомнения является государственным преступлением. С этим не поспоришь.
Нил был года на три меня младше, но по своему отношению к познанию мира напоминал меня чрезвычайно — такой же страстный исследователь, как и я сам. Но если меня больше всего интересовали дикие муравьи, он посвящал свои свободные часы разрешению проблемы существования Вселенной. Оказывается, есть и такое направление в познании Мира.
Интересно, как дикие муравьи представляют себе Вселенную?
Наши разговоры с Нилом, которые мы часами вели всякий раз, когда он являлся доложить мне о контактах с посетителями "комнаты свиданий", касались в основном общих принципов научной и исследовательской работы. Это были крайне увлекательные и поучительные обсуждения. По крайней мере, я, благодаря нашим беседам, во многом изменил методику своих исследований диких муравьев.
О его работе болваном обычно упоминали вскользь. Правда, были и забавные случаи, о которых Нил докладывал мне подробно.
Однажды его навестил Максим Горький. Он разрабатывал новые методы отлова и перевоспитания граждан, недовольных порядками, исторически сложившимися в Союзе ССР.
— Больше всего меня поразило как раз то, что Горький по-настоящему потрясен тем, что таковые люди есть, — растерянно сказал Нил. — Он разъяснял мне свой проект около сорока минут, и все это время с его лица не сходило выражение крайнего удивления. Самое интересное, что Алексей Максимович уже обращался со своими идеями к Сталину, но тот к перевоспитанию относится как к забаве. Он любит повторять: "Нет человека, нет проблемы". Вот Горький и обратился как бы к вам, чтобы таким образом протолкнуть свой проект.
— Пусть работает…, — пошутил я. — А у нас с тобой есть дела важнее. Как ты относишься к идеям Федорова о воскрешении отцов?
— Это дело далекого будущего.
— А если попробовать это время приблизить?
— Как это?
— Мне поручено заняться воскрешением, скажем, Иванова Ивана Ивановича. А без твоей помощи мне, пожалуй, не справиться. Поможешь?
