Томас Сван - День минотавра
Икару стало плохо от этого зрелища, а я – я сбежал вниз по лестнице, размахивая луком и выкрикивая все пришедшие мне на ум проклятия: «Мясники! Волчьи прихвостни! Северяне!» Я хотел тут же, без щита, бежать на поле и отомстить за гибель друзей.
Стрела вонзилась в землю у моих ног, и я остановился.
– Именно это им и нужно, – крикнула Тея, опустив лук. – Выманить тебя на открытое пространство и зарубить до смерти. Закрой дверь и возвращайся на стену!
В ее голосе слышалась суровая решимость амазонки[22], но по щекам лились слезы, и походила она больше на девочку, потерявшую куклу. Ярость в моей душе уступила место нежности к этой смелой девушке, которая, несмотря на горе, спасла мне жизнь. Я запер дверь и вернулся на стену. Ахейцы уже успели забраться в свою гармамаксу и вновь двинулись в сторону нашей крепости. На поле остались десять их товарищей, погибших от стрел и клешней тельхинов.
Икар, прикрыв глаза ладонью, посмотрел на небо и указал рукой на запад. Едва видневшиеся там точки выросли и превратились в девять пар трий. Каждая пара несла ветку, на которой висело большое ведро. Над самым нашим домом они стали опрокидывать ведра и выливать содержимое прямо нам на головы. Янтарные, коричневые и желтые струи, как тяжелые канаты, падали на нас сверху, но это было не масло – оно не такое густое, – это был мед. Раскаленный мед шипел, соприкоснувшись со струей воды, бившей из фонтана, и, не успев остыть, разлетался в разные стороны брызгами или лентами; они опускались на нашу кожу, как огромные жалящие москиты. Несмотря на ожоги, мы все же старались поточнее прицелиться из лука, но образовавшийся туман не позволил нам это сделать, и трии, опорожнив ведра, скрылись из поля зрения, так и не понеся потерь.
Тем временем гармамакса добралась до самой стены и будто приросла к двери, как большой древесный гриб. Послышался сильный стук топоров, от которого земля под нашими ногами задрожала. Ахейцы проделали в парусине отверстия и, не выходя из-под прикрытия, взламывали нашу дубовую дверь. Теперь, когда из-за гибели их товарищей внутри стало свободнее, они могли сильно размахнуться топорами.
– Икар, – попросил я, – помоги мне поднять печь на стену. – Глаза его заблестели. – Мы сбросим печь им на головы!
Мы подтащили ее к стене, поставили вертикально, подняли по лестнице наверх и установили прямо над гармамаксой. Печь была хоть и пустая, но весила немало.
– Давай!
Крыша из парусины, сдержавшая десятки стрел, провисла под тяжестью печи. Глухой удар. Стоны искалеченных. Суетливая толкотня, скрытая деформированной, однако не разорвавшейся тканью. А затем вновь хруст дерева, в которое, подобно голодной кунице, вгрызается топор, и с каждым разом укусы его становятся все более жадными, а насыщение наступит, лишь когда дверь распахнется настежь.
Печей больше не было, и я стал думать, что еще можно предпринять. Осыпать их градом стрел, когда они сорвут дверь? Выйти навстречу с боевым топором? Но внезапное возвращение трий разрешило все сомнения.
– Отступаем, – закричал я. – Нельзя драться сразу с двумя противниками.
Мы кубарем скатились с лестницы и, ежась от боли каждый раз, когда на спины нам падали раскаленные капли, побежали к успокоительной прохладе моего дома. Перед тем как спуститься вниз, я обернулся и взглянул сквозь туман на свой разоренный сад, на разорванный в клочья зонт, валяющуюся на земле лозу и голое фиговое дерево. Любовь к саду у зверей так же сильна, как любовь к себе подобным, ведь сад для них – живое существо. Кто знает, может, мак мечтает о бабочках, окруженных аметистовым облачком, а фиговое дерево боится появления прожорливых пчел, выедающих отверстия в его плодах, может, виноград радуется солнцу, а когда ему становится жарко, дремлет в добравшейся до него тени зонта? У них свои мечты, страхи, радости, отдых и, конечно, любовь, всегда любовь. Вместо тела – стебли и листья, но те же сердце и мозг, личность и индивидуальность. Для того чтобы любить, не обязательно передвигаться.
Во рту у меня появился горький вкус утраты.
Спустившись вниз, я нащупал под лестницей рычаг, который заставил сработать тщательно спрятанную наверху панель, завалившую землей вход в дом. Египетские фараоны, стараясь сберечь от воров мумии, саркофаги и катафалки-ладьи, используют подобный механизм для защиты своих гробниц. (Как вы думаете, от кого египтяне узнали этот секрет? Конечно, от моих предков.)
– Они могут откопать нас, – сказал я, – но вряд ли у них есть лопаты. Ахейцы воины, а не землекопы.
– А если попытаются?
– Тогда мы уйдем через запасной выход.
– Запасной выход? – хором воскликнули Тея и Икар.
– Да, – сказал я и, чтобы произвести больший эффект, замолчал.
Всегда приятно при трагических обстоятельствах раскрыть подобный секрет.
– Неужели вы думаете, я стал бы жить в доме, имеющем только один выход? Помните мою пещеру? Там две двери. Здесь то же самое. Сейчас я вам покажу.
В дальней стене спальни между корнями виднелся большой, шириной с мои плечи, серый камень, ничем не отличающийся от всех остальных. Я сильно ударил по нему копытом, камень, внутри которого находился стержень, повернулся и открыл узкий проход – минотавр мог в него войти, лишь встав на четвереньки.
– Подземный тоннель прорыт под полем и выходит на поверхность в лесу. Завтра или послезавтра я выберусь из дома и посмотрю, ушли ли ахейцы из нашего ствола. Не останутся же они здесь навсегда. На Крите столько богатств, надо успеть награбить как можно больше. Когда вернусь, я постучу шесть раз, и тогда вы можете открывать.
– Пора ужинать, – сказала проснувшаяся Пандия, вставая с подстилки из мха, точнее, вставая вместе со мхом. В таком виде она стала похожа на ходячий куст. – Вы уже разбили врага?
Я рассказал ей о нашем отступлении.
– Надеюсь, у нас есть продуктовые запасы?
– Да, но не очень много.
– Придется посидеть на диете.
Мы приготовили скромный обед. Корни, обычно такие добрые и уютные, сегодня, освещенные одним единственным светильником, выглядели мрачными и угрожающими, будто они сейчас упадут на нас и обовьются, как тугие кожаные веревки, вокруг шеи. Обед состоял из сыра, гуроса – хлеба с чечевичными добавками, и бурдюка с пивом. Для Пандии мы поставили чашу с водой. Ей захотелось сладкого, и Икар принес из мастерской кувшин с мятой, но вид кузнечного горна и столов, лишившихся своих работящих хозяев, так расстроил его, что он не мог ничего есть.
– Эвностий, – попросил он, – скажи что-нибудь в память о Бионе и остальных тельхинах.
– Попробую, – ответил я и быстро сочинил небольшое стихотворение, весьма несовершенное, но написанное с любовью.
Некому теперь наш кров охранять,
Некому теперь грибы собирать,
И недоена коровушка-тля…
Пухом будь тебе, друг-тельхин, земля.
Мы долго молчали, а затем попытались завести разговор.
Я дотронулся до руки Теи и сказал:
– Мы здесь в полной безопасности. Чтобы попасть сюда, им придется долго нас откапывать, мы услышим шум и успеем уйти через потайную дверь. Даже если они перекроют фонтан, высушат стены и подожгут их, все равно корни не пропустят огонь в наше укрытие.
Тея попыталась улыбнуться:
– Ты говоришь, корни. Мне кажется, они стали ядовитыми и следят за нами.
– Под землей тебе нечего бояться, во всяком случае здесь. Бояться надо того, что на поверхности.
– Ахейцы и эти злые трии. Все это из-за меня, Эвностий. Если бы я не отвергла домогательств Аякса, ничего бы этого не случилось. Он сделал бы меня своей наложницей, отвез в Микены – говорят, ахейцы очень хорошо обращаются с женщинами у себя дома – и воспитал бы Икара как своего сына.
– Но тогда ты никогда бы не попала в лес. И не узнала бы о своей матери.
– И не познакомилась бы с тобой, Эвностий. Я вовсе не жалею о том, что попала в лес. Я жалею о том, что привела сюда за собой людей. Я раскрыла двери.
– Лес – как змея, – сказал я. – Время от времени ему надо менять кожу, ему нужны перемены. Иногда эти перемены связаны с временами года, а сейчас он меняет кожу по-другому, более мучительно, но делать это необходимо. Ему надо избавиться от своего благополучия и спокойствия, чтобы оно не превратилось в загнивание. И в новом обличье он наверняка будет сильным и прекрасным.
– Твои слова очень добры, но не совсем верны, – сказала Тея.
Пандия, похоже, задремала. Глаза ее закрылись, а рот слегка приоткрылся. Остальные пытались разговаривать, чтобы отогнать от себя тревожные мысли.
– Мне кажется, – сказал Икар, – ахейцам нужны не только мы, но и твоя мастерская. Я имею в виду золото.
– Да, – ответил я. – Чтобы переплавить его у себя дома. Знаешь, они отличные ювелиры, если не обращать внимания на отвратительные сюжеты. Ты бы видел погребальные маски, которые они делают.
– Погребальные маски, – сказала Тея печально. – И мертвые корни над головой. Добрые змеи умерли. Или кто-то убил их.
