ХОВАРД ФАСТ - ПОСЛЕДНЯЯ ГРАНИЦА
Сначала он бешено мчался навстречу индейцам, а потом, когда они повернули на восток, к своим женам и детям, – в сторону от них. Теперь Вэнест был один. Его рослый серый конь перешёл на рысь, затем на шаг и наконец совсем остановился. Вэнест висел в седле. Его воспоминания о зелёной тёплой родине в Джерси были очень неясными; такими они оставались до тех пор, пока его пальцы под тяжестью тела не разжались и не соскользнули с луки. И тогда для него наступила ночь, хотя солнце, как лучезарный ангел, поднималось над прериями. Рослый серый конь пошёл дальше и начал щипать траву, таща за собой тело Вэнеста, одной ногой застрявшего в стремени.
***
В Додж-Сити, в театре «Леди Веселье», прошла уже половина представления, когда конферансье Франк Хеник вышел на авансцену и поклонился зрителям.
Приняв робкий и смиренный вид, стоял он против рампы с шестьюдесятью свечами в жестяных подсвечниках и, сжав руки, наконец заговорил:
– Сограждане Додж-Сити, соотечественники, я обращаюсь к вам сейчас не для того, чтобы развеселить вас. Есть время и для веселья, и вы не ошибаетесь, когда, уплатив за вход в наш театр, ожидаете услышать здесь шутки наивысшего качества, так же как танцы и пение. Но сегодня не до шуток. Об этом я и буду говорить. Я имею в виду грозную опасность, которая охватывает Канзас, подобно безудержному пожару в прериях. Я хочу сказать о краснокожих дикарях, которые жгут, грабят, убивают. Я хочу сказать о мужественных людях, притаившихся в своих забаррикадированных домах, о женщинах и детях, стоящих рядом с ними на коленях и возносящих к небу свои молитвы, в то время как их мужья, братья, отцы посылают в окно пулю за пулей, чтобы отогнать свирепого врага, стремящегося уничтожить всё, что им дорого. Можете ли вы, граждане Додж-Сити, сидеть здесь, оставаясь равнодушными к их страданиям? Или, быть может, гнев и ужас уже закипают в ваших верных сердцах? Можете ли вы сидеть здесь и не испытывать желания взять в руки ружьё, пойти уничтожать это бессердечное первобытное чудовище варварства, не знающее, что такое любовь и христианская кротость, но умеющее только скальпировать и терзать людей до смерти? Можете ли вы позабыть не только храбрецов, служивших под командованием генерала Кастера и отдавших свои жизни всего только несколько лет назад, но и таких честных и отважных мужчин и женщин, которые, подобно Фуллерам, Логанам и им подобным, лежат теперь оскальпированные и окровавленные? Я только платный конферансье и, может быть, мои слова ничего не значат для таких закалённых бойцов, как вы, но я знаю, что если вы дадите мне ружьё и коня, я первый отправлюсь с вами… Крайне признателен вам за любезное внимание, леди и джентльмены!
Оркестр попытался исполнить военный гимн республики, но шумные овации заглушили звуки музыки. Франк Хеник всё отвешивал и отвешивал поклоны, но бесполезно было пытаться успокоить зрителей или же продолжать представление. Люди, стоявшие ближе к сцене, выхватили из подсвечников горящие свечи, и Франк Хеник, которого вознесла волна энтузиазма, так умело им пробужденного, двинулся из театра во главе факельного шествия, направившегося по Главной Улице в салун «Длинный сук». К этому времени волнение перекинулось во все уголки Додж-Сити. Мужчины и женщины толпами спешили в «Длинный сук», который был скоро битком набит людьми, и они кричали, ревели и вызывали Бэта Мастерсона.
Мастерсон взобрался на стойку и заорал:
– Погодите! Погодите минутку! Дайте мне разобраться!
– Слушай, Бэт, мы за тебя, Бэт! – вопила толпа.
– Ладно. Вы теперь рветесь в бой с индейцами. Я понимаю вас. Вы наслышались о том, что индейцы громят Канзас, и, естественно, на стену полезли. Но это не шестьдесят шестой и не шестьдесят восьмой год. С индейскими войнами покончено, и если есть ещё какая-нибудь бродячая и бесчинствующая шайка, то войска справятся с ней.
Свист, крики: «Долой этих маскарадных солдат!»
– Ладно, – продолжал Мастерсон, – может, вы и не любите солдат, но они – закон!
– Закон – это ты, Бэт! Объявляй набор!
– Подождите минутку. Мне не нужна беспорядочная толпа граждан, которая стреляет во что попало. Уж если вы решились взяться за дело, его следует делать как полагается и по-моему. Иначе я вас к чертям пошлю!
– К чертям! Ладно! Объявляй набор!
– Хорошо! Вы отправитесь за индейцами. Но вы не можете выступить сегодня ночью. Во-первых, если вы начнёте стрельбу в темноте, то убьёте больше горожан, чем индейцев. Во-вторых, вы же не знаете, где эти индейцы. Судя по донесениям, они чуть не в двадцати разных местах штата. Надо подождать, пока мы не узнаем точно. Сегодня ночью выступила рота пехотинцев верхом на мулах, чтобы сцапать их. Надо подождать сведений из форта. А покамест комитет граждан займется набором ополчения. Завтра же утром, если вы не передумаете, я приведу вас к присяге.
Мастерсон слез со стойки среди одобрительного воя, в котором потонули отдельные выкрики недовольных, желавших отправиться немедленно. Большая часть присутствующих почувствовала облегчение, узнав, что до утра ничего решительного предпринято не будет.
Толпа в «Длинном суку» растаяла, многие перешли в другие салуны. Техасский скотовод, ненавидевший индейцев так, как только могут их ненавидеть техасцы, трижды бесплатно угощал виски всех присутствующих, шулер Роудей Кейз – дважды. Начались танцы, игра в карты. Уполномоченные отправились в заднюю комнату, и запись желающих вступить в ополчение началась.
***
Участники ополчения нервничали, суетились, возмущались. Накануне их было почти триста, а сегодня утром не насчитывалось и сотни. Состав также изменился. Исчезли мелкие фермеры и мелкие владельцы ранчо, а также семейные. И произошло это всего лишь за какие-нибудь десять часов. Одно дело – выступить против индейцев после нескольких стаканов виски, нескольких речей, в общем порыве очистить страну от заразы, и совсем другое – отправиться в поход и быть убитым при Ярком и трезвом свете утра. Не лучше ли было бы разойтись по домам, не покидать насиженного местечка, а запереть скот в хлев и закрыть ставни? В случае же появление индейцев – сражаться с ними на своём собственном клочке земли.
Другой причиной, охладившей всеобщий пыл, было появление старика Фуллера. Он не только не был убит, согласно слухам, но, наоборот, полон жизни и энергии. Вооружившись старинным ружьём системы «Шарп», он горел желанием уничтожить хоть нескольких Шайенов на свой страх и риск. Когда его спросили о битве, в которой он якобы пал, то он признался, что бой действительно был, но не у него на ферме, а между войсками и Шайенами где-то на Реке Целительной Палатки. Об этом ему мало известно, но он слышал, что индейцы направляются к Доджу. Поэтому-то он и явился сюда.
Это ещё больше охладило граждан. Если Фуллер не убит, то возможно, что слухи о десятке других смертей также вымысел. В результате дезертирство среди ополченцев увеличилось. А затем кучка техасских ковбоев отыскала метиса Микки, слабоумного, безобидного индейца, под прилавком в универсальном магазине Бриггса. Он был совершенно безвреден, кроток, как кролик, боялся собак и готов был выполнять самую грязную работу. Он не только не общался с Шайенами, но смертельно боялся индейцев и всегда избегал их.
И вот техасцы выволокли его, облили креозотом, который украли на товарной станции, и, желая выразить своё презрение к нему, повесили за одну ногу на телеграфном столбе, вместо того чтобы линчевать, как они линчевали бы белого. Затем они поскакали по Главной Улице и, дав несколько залпов, удалились, раньше чем несколько более разумных граждан раздобыли лестницу и, перерезав веревку, сняли Микки. Тот был едва жив, а прилив крови к его уродливой голове вызвал шок. И вот он лежал, силясь улыбнуться Бэту Мастерсону, который явился слишком поздно. Бэт знал Микки уже много лет. И теперь он ругал техасцев и клялся, что убьет их при первой же встрече. Невзирая на свою хвастливую храбрость, техасцы, зная Мастерсона, вовремя убрались из города, а шерифа понемногу удалось утихомирить.
Это событие также увеличило дезертирство из ополчения.
Уайт Эрп плюнул на всё это дело и отправился в контору Мастерсона делать свои бумажные стрелки. Шериф объявил, что если ополченцы всё ещё намерены выступить и быть убитыми, он пойдёт с ними хотя бы для того, чтобы они не перестреляли друг друга.
Так проходило утро. Число ополченцев сократилось ещё вдвое; осталась лишь кучка бродячих ковбоев, жаждавших похвастаться своим участием в битве с индейцами или же скальпом, пришитым к отвороту куртки, да несколько воинственных техасцев – шулеров и барменов, которым надоело увертываться от пуль во время драк в салунах и захотелось пострелять и самим. Было тут также несколько приказчиков из бакалейных лавочек, видевших во всём этом весёлое, занимательное приключение; два глуповатых англичанина, младшие сынки знатной фамилии, также считавшие всё это безделицей, чем-то вроде пикника; шериф и четверо его помощников; телеграфист, мечтавший писать статьи для газет, и, наконец, пять-шесть скотоводов, готовых на всё, только бы выгнать индейцев из прерий.
