Олег Мазурин - Убить отступника
Так и получилось. Даша была недовольна приездом влиятельного жениха, но вынуждена была согласиться принять его. Дубов – напыщенный горделивый мужчина лет пятидесяти шести с ледяным тяжелым взглядом – весь вечер восторженно смотрел на Дашу, говорил ей пышные витиеватые комплименты, намекал о серьезности своих чувств и намерений, а она откровенно зевала и сухо ему отвечала. А потом вздохнула с облегчением, когда его сиятельство, недовольный и обиженный, решил откланяться.
Даша, увидев в окно, как карета министра выезжает из ворот особняка, радостно воскликнула:
– Слава Богу, что он уехал! Терпеть его не могу!
– Эх, Даша, – поморщилась Вера. – Это весьма уважаемый и знатный человек. К тому же достойный для всякой столичной барышни жених.
– Еще скажи завидный.
– Я полагаю, всякая приличная девушка мечтает о таком женихе.
– Он стар для меня. Самодоволен и важен. К тому же не забывай, Верочка, у меня уже есть жених. И я люблю его, а он – меня.
– А вдруг твой жених не вернется из вояжа?
– Как ты можешь так говорить! – сердито воскликнула Даша. – Что бы ни случилось, я буду ждать Александра Дмитриевича. Я не предам его, как некоторые!
– Что? Кто это некоторые? Сей укол в мою сторону? Это ты про меня так насказала? Да как ты смеешь разбрасываться такими подлыми словами, дерзкая девчонка! – возмутилась Вера.
Княжна покраснела и замолчала. А Вера разбушевалась не на шутку: так ее задело замечание сестры.
– Ты ничего не понимаешь, глупая! Голевский не знатен, не богат, как мы. А родство с нами сделает его значимым в обществе. Как ты этого не понимаешь! Может, он тебя и не любит вовсе! Поди, ему нужен твой титул, а не твоя распрекрасная душа. Ах, как неумно с твоей стороны верить в вечную любовь! Тоже мне Тристан и Изольда!
– Ты не вправе так говорить, Вера! Возможно, это для тебя много значат титулы и богатства женихов. А для меня вполне достаточно, что мой суженый – незаурядная личность и то, что я люблю его. Сие немаловажно. Александр Дмитриевич красив, мужественен и благороден. На него можно положиться, – княжна перешла в наступление. – Он не жалок, как твой Переверзев, не пьет как последний сапожник и не изменяет направо и налево…
– Замолчи, немедленно замолчи, слышишь! Я, право, не желаю об этом знать!.. – задергалась Вера. – Прекрати сию клевету!
А Даша, зло сверкнув глазами, кинулась добивать сестру колкими фразами:
– И что толку от твоей выгодной партии, Верочка! Посмотри на себя! В кого ты превратилась! Ты угасаешь на глазах! Ты только мучаешься в этом будто бы счастливом замужестве…
– Замолчи! – не выдержала графиня. – Как ты смеешь! Прекрати немедленно! Слышишь?!
Сестры обижено отвернулись друг от друга, и в комнате воцарилось тягостное молчание. Но оно продолжалось недолго. Вера поняла, что зашла слишком далеко и тут же сменила гнев на милость. Она кинулась обнимать Дашу, целовать.
– Прости, сестренка, я не хотела. Прости, моя дорогая! – приговаривала Вера.
Но Даша явно не собиралась прощать свою сестру. Она обиженно молчала и отворачивалась. Графиня после безуспешных попыток вымолить прощение у сестры сказала в сердцах «Ну, как знаешь!» и уехала домой.
Княжна, вытерев мокрые глаза платком, достала стихи и письма Голевского и принялась их перечитывать. Постепенно горькая обида на сестру сошла на нет, и у Даши улучшилось настроение.
* * *20-го октября Голевский, переправившись через широкую реку Кама, прибыл в губернский город Пермь (настоящая глушь!). Пермь – бывшая (до 1723 года) деревня Ягошиха, а затем поселок вокруг медеплавильного завода. Отсюда купцы Строгановы отправляли на завоевание Сибирского ханства отряд Ермака Тимофеевича. Пермяки порадовали капитана своей приветливостью и открытостью. Помогали вытаскивать из луж застрявшую коляску: накануне прошел сильнейший дождь со снегом, улицы города превратились чуть не ли в грязевое болото, и проехать было проблематично.
За Пермью верст через сто пошли Кунгурские лесостепи. Проехали сам городок Кунгур, пустились вдоль широкой реки Сылва. Затем лесостепь сменил гористо-холмистый ландшафт. Припустил нудный дождь. Причем надолго. Впору было похандрить. Но придаваться унынью не давала красивая уральская природа. Да и было на что взглянуть. Вековые сосны, ели, березы. Скалистые горы, покрытые изумрудной травой. Холмы безбрежного леса. Светло-зеленые, темно-зеленые, ближе к горизонту иссиня-черные. Виднелись хребты Среднего Урала.
Вдруг колесо отскочило, и кибитка, вздрогнув, накренилась набок.
– Тпру-у-у! – натянул вожжи ямщик. Лошади покорно остановились. – Эх, язви ее, это проклятущее колесо. Не выдержало дороги.
– Эх, барин, оказия какая! – воскликнул сокрушенно Игнат. – Надо чинить.
– Чините, голубчики, чините, – вздохнул Голевский, вылез из экипажа и осмотрелся…
Какая здесь дивная, чудная природа! Прямо-таки девственная. Кажется, что сюда не ступала нога человека. Огромные сосны, ели… Прохладный сумрак, солнце едва пробивается сквозь кроны деревьев. Человек просто маленькая букашка перед такой темно-зеленой громадиной.
Капитан подошел к исполинской сосне, вокруг которой валялось множество шишек, и потрогал шершавый ствол. В воздухе пахло смолой и хвоей.
«Ай да красавица! – восхитился деревом Александр Дмитриевич. – Сколько же ей лет? Сто, двести, триста? Сколько она на своем веку повидала людей – не перечесть! Наверняка и казаков-первопроходцев видала. Возможно, и их предводителя – Ермака Тимофеевича! Право, он мог здесь стоять и тоже о чем-то думать… Видя сию красавицу, девственный лес, сразу ощущаешь бренность проходящей жизни. Миг – и тебя нет! А сосна будет стоять еще лет двести, а может, полвека. Натура вообще вещь вечная. Дар Господа Бога. И отчего люди не живут вечно? В особенности, когда они счастливы и любят друг друга. И когда случается такое блаженное состояние души, вот тогда хочется жить вечно. Страшно хочется!».
Пока кучер чинил кибитку, Игнат развел костер и вскипятил воду в чугунном чайнике.
– Чаю изволите, барин! А то и поесть не мешало бы.
– Отчего бы нет, – согласился Голевский.
Игнат купил за гроши у местного рыболова-мальчишки ершей, окуня, плотвы и сварил великолепную уху, часть рыбы пожарил в углях. Также испек в золе и картошку. Достал сыр, копченую говядину и овощи, те, что купили в Перми: помидоры, огурцы, лук. Уселись на поваленный ствол и вкусно поели. Голевский остался доволен ужином. Сразу накатила ностальгия. Вспомнил свою походную жизнь. Бивуаки, костер, отбитое о лафет и запеченное на шомполе мясо. Вино, разговоры, байки, прибаутки. Славное было время. Время великих испытаний и подвигов.
Как сладко слипаются очи. Поспать бы. Но ночевать в лесу опасно. Вдруг лихие люди или дикие звери. И путешественники тронулись в путь.
Ехали всю ночь, а к утру добрались до станции. Едва приехали – как сломалось дышло, а один конь потерял в пути подкову. Игната Голевский отправил договариваться с кузнецом насчет починки экипажа, а сам направился в избу станционного смотрителя. Разбудил того, и смотритель, зевая и сонно хлопая глазами, особо не спеша, поставил самовар. Тут же приехал другой постоялец – какой-то уральский купец. Окладистая борода. Глаза зеленые, нос большой картошкой. Посмотрел с интересом на офицера, а тот – на купца. Что-то знакомое показалось капитану в обличье негоцианта. Но что именно, Голевский никак не мог понять.
Торгаш поинтересовался у Александра Дмитриевича:
– Откуда вы и куда, мил человек?
– До Красноярска мой вояж. Из Петербурга еду.
– Батюшки, из самой столицы?
– Да, именно так.
– Ни разу не бывал там. В Казани был, в Нижнем Новгороде был, во Владимире был, даже в Москву возил свои товары, продавал, а вот в Петербурх не угораздило съездить. Говорят, красивый город. Так ли, господин офицер?
– Весьма красивый город, это верно.
– А я сукном торгую. Своя фабрика в Перми. Жуков меня величать. Иван Федорович. Купец первой гильдии. Здесь на Урале все меня знают.
– Александр Голевский. Капитан лейб-гвардии Московского полка.
– Рад знакомству.
Смотритель переминался, не решаясь влезть в разговор. Наконец вклинился:
– Извините, ваше высокоблагородие. Не угодно почивать? Ведь всю ночь не спали. Кровать свободна.
– Да, можно и отдохнуть. Извините.
После бессонной ночи и сытного завтрака капитана потянуло в сон. Веки отяжелели, блаженное тепло разлилось по всему телу. Купец сказал, что отправляется в дорогу. Голевский поинтересовался:
– Как это, голубчик, не страшно? Разбойники, крутые дороги, а вы вроде без охраны?
– Спешу, мил человек, дело-то безотлагательное. Мы, люд торговый, все прибыток ищем, какую-то выгоду. Найдем – и тому рады. Остальное меня мало тревожит. Ведь жизнь такова: сегодня в порфире, а завтра в могиле. Сколько господь мне отмерил, столько и проживу. Вам-то самому не страшно, господин хороший? Незнакомые края, лихие люди? Неровен час, сгинете. А дома, небось, жена, дети… Ждут не дождутся.
