Елена Хаецкая - Мракобес
Свечки трещали в тишине. Хорошенькая встреча двух бывших ландскнехтов, товарищей по оружию.
– Проклятье, Ремедий, я боюсь тебя, – сказал Фихтеле, подавленный.
Ремедий оперся подбородком о ладонь, уставился на него.
Если бы Бальтазар Фихтеле, когда молол языком у солдатского костра, почаще взглядывал в сторону Гааза, он узнал бы этот взгляд – простодушный и испытующий. Как всякий крестьянин, Ремедий не доверял никому. И, как всякий крестьянин, все равно попадался на удочку.
Но в те дни Фихтеле мало обращал внимания на Ремедия. Ему интересно было в компании Шалька, который и заразил бывшего хайдельбергского студента тем, что Эгберт называл «пороховой горячкой».
– Помнишь ту женщину, Рехильду Миллер? – неожиданно спросил Бальтазар.
Ремедий кивнул.
– Красивая, – сказал он просто.
Бальтазар покусал губы.
– Она, эта женщина… Хильда… была моей любовницей, – сказал Бальтазар. – Ну, недолго, но все же…
– Мы знали, – сказал Ремедий.
Бальтазар опешил.
– Почему тогда вы не арестовали меня?
– Не было смысла.
– Никогда не понимал нашего капеллана, – сказал Фихтеле и покачал головой.
Ремедий пожал плечами.
– А кто тебя просит понимать его?
– Я видел, как Рехильда изгоняет болезни, – сказал Бальтазар. – Вы за это убили ее?
– Дар такого целительства – дар власти над людьми, – сказал Ремедий Гааз, явно повторяя чьи-то слова. Сам бы никогда не додумался.
Бальтазар смотрел на своего бывшего товарища во все глаза. Задрав длинные одежды повыше колена, Ремедий поставил аркебузу на пол, между ног, и принялся шуровать шомполом.
– А власть над людьми – это гордыня, – заключил Ремедий. – Смертный грех.
Бальтазар дернул углом рта.
– У меня поручение к Иеронимусу, – сказал он.
– А, – отозвался Ремедий. – Понятно.
Бальтазар помялся еще немного, потом спросил:
– Ты можешь его позвать?
Ремедий молча встал, сгинул в недрах большого дома. И Бальтазар остался один в пустой темной трапезной. Свечи, аркебуза, вино в бокале. Он покачал головой.
Он не видел Иеронимуса полтора года – с тех пор как тот покинул Раменсбург, оставив после себя дурную память, страх и мертвую Рехильду Миллер. А не разговаривал с ним и того больше. Еще с тех времен, когда оба таскались со Сворой Пропащих под знаменами бесноватого Лотара.
Бальтазар Фихтеле так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, как вошел Иеронимус. Вздрогнул, увидев перед собой того, о ком только что думал.
– Можно подумать, вы появились из-под земли, отец Иеронимус, – сказал Фихтеле. И опять прикусил язык.
Иеронимус хмыкнул.
– А ты все такой же еретик, Фихтеле, как я погляжу, – заметил он.
Фихтеле побледнел.
– Прости, – тут же сказал Иеронимус. – Я не должен был так шутить.
– Шуточки у вас, отец капеллан, – пробормотал Фихтеле. И опять невпопад сказал, сам почувствовал. Да что же это такое!..
Иеронимус ждал, пока Фихтеле придет в себя. И как ни странно, Бальтазар постепенно успокаивался. Допил вино, потер пальцами лицо.
Мракобес заговорил первым:
– Как живешь, Фихтеле?
После смерти Рехильды Миллер Бальтазар недолго оставался в Раменсбурге. Боялся. Только дождался доротеиных родов. Он был очень привязан к своей сестре и не скрывал этого.
Эгберт изводился страхами за жену и будущего ребенка. А Бальтазар – тот слишком был подавлен гибелью своей любовницы, которая не любила его. Когда у Доротеи начались схватки, оба свойственника ушли в кабак к Готтеспфеннингу. Под вечер туда явилась Катерина Харш, помогавшая при родах. Мужчины к тому времени уже безнадежно напились. Женщина сурово поглядела на них и объявила, как отрезала: «Мальчик».
– Как Доротея, здорова? – спросил Иеронимус.
Бальтазар кивнул.
Тогда Иеронимус произнес имя, которое Бальтазар боялся услышать.
– А Николаус Миллер?
– Николаус умер.
После публичного сожжения Рехильды Николаус Миллер заперся в доме, никого не желал видеть. Ждал, пока к нему придут, арестуют, начнут допрашивать.
Никто не пришел. О нем словно позабыли.
Миллер перестал ходить в церковь. Отец Якоб несколько раз пытался достучаться к нему, но Николаус не открывал. Прислуге было запрещено вступать в разговоры с кем-либо.
Кончилось тем, что отец Якоб, человек грубый и решительный, призвал к себе нескольких горняков и при их содействии выломал дверь в доме почтенного гражданина Миллера. Николаус публично был объявлен одержимым. Обезумевшего от горя старика силой вытащили из дома.
Отец Якоб принялся выхаживать его. Лечение заключалось в том, что священнослужитель поливал больного отборной бранью, заставлял есть мясо даже по постным дням, таскал на службы, а по вечерам рассказывал все, что происходит в городе.
– Честно говоря, я думал, что от такого лечения Николаус помрет через неделю, – сказал Бальтазар Фихтеле. – Но он начал оживать. Тогда отец Якоб во всеуслышанье заявил, что бесы изгнаны и Николаус Миллер возвращается к полноценной жизни. Проклятье, так оно и было. Никогда не думал, что отец Якоб способен творить чудеса.
– От чего же тогда умер Николаус Миллер? – спросил Иеронимус, слушавший очень внимательно.
– С ним случился удар, – сказал Фихтеле.
Прислуга Николауса разыскала Бальтазара вечером в воскресный день, в кабаке, пьяного. Повисла у него на рукаве, умоляя идти с ней. Спьяну Бальтазар принял ее за потаскуху и с радостью согласился.
«Только у меня денег сейчас нет. В долг поверишь?» – сказал он, заранее зная, что не заплатит.
Девушка заверила, что денег не нужно. Это еще больше подняло дух подрывника. Она притащила его в дом.
– Так спешила, будто ей черти на пятки наступают, – рассказывал Фихтеле. – Я грешным делом подумал, что девице очень приспичило, и радовался, предвкушая удовольствие. Каково же было мое негодование, когда в постели я обнаружил разбитого ударом старика!
Он помотал головой.
– Я был так пьян, что решил, будто это соперник, и попытался выбросить его из кровати. Только когда он заговорил, я узнал его. Он назвал имя Рехильды. Тогда я начал трезветь.
– Что он сказал? – тихо спросил Мракобес.
– А? – Бальтазар вскинул глаза, встретил внимательный взгляд, покраснел. – Всякие глупости, как любой больной старик. Напомнил мне о том, что я любил его жену. Якобы это чувство делает нас близкими людьми – его и меня. Назвал ваше имя. Тут у меня подкосились ноги. – Бальтазар криво пожал плечами. – Нагнали вы тогда на нас страху… Миллер заметил это, хотя и был очень болен, и предложил мне присесть на его кровать. Я едва не рухнул прямо на него. Он сказал, что умирает. Хотел проститься со мной. Так глупо все вышло…
– Так ты попрощался с ним? – спросил Иеронимус.
Бальтазар кивнул.
– Я сказал ему: «До свиданья, господин Миллер», – мрачно поведал он.
* * *Фихтеле привез письмо от Лотара Страсбургского, на службе которого нынче состоял. Граф Лотар настоятельно просил Иеронимуса фон Шпейера незамедлительно прибыть в Страсбург.
– «Доверие мое к Вашей опытности, давнее наше знакомство и уверенность в компетентности уважаемого корреспондента…» – Иеронимус оторвался от письма, перевел взгляд на Фихтеле. Тот сидел в кресле напротив, настороженный, точно в любую секунду готов был выскочить в окно и дать стрекача.
– Ты небось сочинил? – спросил его Иеронимус.
– Я.
Иеронимус бросил письмо в угол.
– А что, собственно, просил передать граф Лотар?
– «Так передай Мракобесу, говнюк: всех недоебанных дур доебать – жизни не хватит. Пусть в Страсбург едет. Нужен».
Выпалил единым махом и на Мракобеса посмотрел испуганно – не сердится ли.
Иеронимус только и сказал:
– Завтра выезжаем.
* * *До Страсбурга путь неблизкий, а Иеронимус – скучный попутчик; либо спит в телеге, зарывшись в солому, либо молча смотрит на дорогу. Лошадью правили по очереди то Бальтазар, то Ремедий. Оба вооружены; кроме того, в телеге лежала аркебуза.
Часть пути проделали без помех; дважды ночевали в деревнях, под крышей, и трижды – в телеге. Спасибо, ночи в августе еще не слишком холодные.
На шестой день пути Бальтазар Фихтеле резко натянул поводья и сквозь зубы вымолвил:
– Дождались!
Большое дерево простирало тяжелый сук над лесной дорогой. На этом суку болтался повешенный. Когда телега остановилась, босые ноги мертвеца с синими лунками ногтей ткнули Бальтазару прямо в лицо.
Мертвец был богато одет – красный камзол с прорезными рукавами, штаны желтого бархата. На лбу черное пятно – перед тем, как повесить, оглушили дубиной. С убитого сняли только сапоги. Видно, очень понадобились кому-то.
В телеге зашевелился Иеронимус. Высунулся, поглядел.
Ремедий спрыгнул на землю, прикинул так и эдак и полез на дерево, желая перерезать веревку и снять мертвеца. Бальтазар заметно нервничал, подергивал поводья, озирался по сторонам. Он не верил, что разбойники далеко ушли.
