Александр Трубников - Черный Гетман
— Ладно, — мрачно выговорил он, сохраняя достоинство, — раз так, то езжайте…
— Ну, пака! — акнув на московитский манер, кивнул Дмитрий и тронул поводья. В это время кобылка Сарабуна, отдохнув и придя в себя, решивла привлечь внимание собравшихся на поляне жеребцов, и тонко противно заржала.
— Вот же они голубчики!!! — радостно взревел Богдан Молява. — Говорил я, что никуда из урочища не денутся, выскочат на старую монастырскую дорогу, тут-то мы их и перехватим…
Ольгерд хотел было ответить, но его опередил Душегубец, который, похоже, принял слова кошевого на свой счет.
— Путаешь ты казак, — ответил он с накипающим гневом. — Мы тебя не знаем и трогать тебя не хотим. Говорю же, езжай своей дорогой, пока цел.
Лицо кошевого перекосила буйная злоба:
— Так значит, вы все заодно? Этот литвин с письмом к нам в слободу приехал, лекаря своего привез, чтоб меня на тот свет отправить, а остальные воры тем временем в лесу поджидали!? — Ну так держитесь!
Душегубец тратить время не стал. Махнул рукой своим людям и те не мешкая вскинули стволы. Оглушительно бахнули выстрелы и поляну занесло дымом. Один из казаков ойкнул, схватился за руку, второго как ветром выдуло из седла. Сам кошевой застонал, откинулся назад и картинно грохнулся оземь.
— Вперед! — крикнул Душегубец, вытаскивая саблю. — Живыми не оставлять!
Уцелевшие казаки бой принимать не стали. Не успел пороховой дым рассеяться, как они уже соскользнули с коней и растворились в кустах. Разбойники, упустив добычу, завертелись по сторонам.
Удачнее момента и придумать было нельзя. Ольгерд вскинул пистоль, уцелил в голову Душегубца но, уже давя на спуск, увидел, как черный всадник, дав шпоры коню, уходит с линии выстрела… Проклиная всё и вся, Ольгерд разрядил второй пистоль прямо в голову одного из разбойников. Выстрел был удачным — пуля разворотила височную кость и застряла в голове. Тать тот уронил недозаряженное ружье и кулем шмякнулся на взрытую от копыт траву.
— С коня! — крикнул Ольгерд Сарабуну. — В кустах схоронись, да побеги, погляди кошевого, жив или нет.
Краем глаза заметив, что Сарабун нырнул в орешник, Ольгерд вздохнул с облегчением и, последовав примеру казаков, слетел с коня и занял стрелковую позицию за древесными стволами.
— Бросай все, уходим! — донесся уже со склона голос Душегубца.
Как опытный командир, не зная с каким числом врагов он имеет дело, Дмитрий явно решил не рисковать. Разбойники разом повернули коней и, хрустя сухостоем ломанули через кусты. Поляна вмиг опустела.
Ольгерд огляделся, выискивая засевших в лесу казаков. Обнаружить слобожан было нетрудно — из орешника высунулась и скрылась одна чубатая голова, чуть правее, в кустах бузины, мелькнула другая. Ожидая, чем кончится дело, он остался сидеть за деревом. Пистоли зарядить успел, но с казаками биться не собирался. Разве что, если они поймают и попытаются убить Сарабуна.
— Вот и попався, вышкварок! — раздался вдруг за спиной хриплый голос.
Ольгерд обернулся. В спину его смотрело два ружейных ствола, а вид казаков, сжимавших ружья, не предвещал ничего хорошего. Сплюнул с досады — скрали, словно рябчика на охоте. Делать нечего, раз оплошал — сдавайся. Он положил на траву пистоли, медленно поднялся на ноги, воткнул в землю саблю, скинул с плеча карабин и, надеясь, что казаки не обнаружат спрятанный в голенище нож, безропотно позволил связать себе руки.
— Не успел, вражина, сбежать, — прошипел ему в спину один из конвоиров, тот самый, встреченный на подворье у кошевого джура. — Ну ничего. Сейчас костер разведем и допросим железом. Все как на духу нам расскажешь. Ждали мы подосланного убивца. Русскому воеводе наши вольности давно поперек яиц, а наш батько и вовсе торчит у московитов костью в горле. Кошевой за казацкие привилеи кому хош кафтан на тряпки порвет…
Прерывая джуровы рассуждения, с другой стороны поляны послышался крик — казаки выволакивали из кустов Сарабуна, который изгибался и вертелся в дюжих руках словно пиявка.
— Кошевого нашли? — спросил джура.
— Эге ж, знайшлы! — с пыхтением закручивая за спину руку лекаря, ответил казак.
— Шо с ним? Живоой!?
— Живой, ще й як! Тильки ранетый. Вовремя мы поспели — этот вот убивца над рясе над батьком уже суетился, еле оторвали. Он ведь уже и мотузку приспособил, чтоб кошевого нашего придушить…
— Какой придушить!!! — взвился в непритворном гневе маленький лекарь. — Да оставьте же меня, чтоб вас черная болезнь в нужнике заморила, я же перевязку вашему батьке сделал и жгут собирался наложить, чтоб кровь запереть. А тут вы налетели, как мухи на навоз. А ну, отпустите немедля, пока он кровью совсем не истек.
Джура переменился в лице и не хуже своего пана рявкнул на бдительных конвоиров:
— Где батько!?
— Та вона за теми кущами.
— Мигом все туда. И этих с собой берите!
Вся честная компания переместилась с поляны в лес. Куреневский кошевой, словно затравленный медведь, сидел, опершись спиной о древесный ствол. Голова его, поверх меда густо припорошенная землей, безвольно лежала на груди, перетянутой свежим бинтом. Заслышав голоса и шаги Молява открыл глаза подбородок.
— Что там? — спросил он слабым голосом.
— Обоих узяли, батько! — радостно, словно пес, принесший хозяину дичь, разве что хвостом не виляя, доложил джура. — Что теперь делать с ними прикажешь: прямо здесь в петлю, или домой доставить и там уж на кол? Я без вашего приказу даже допрос не начинал!
— Молчи, Иван, — поморщился кошевой. — Это потом. Ты сперва мне доложи, наших сколько погибло?
— Один, Остап. Наповал в грудь. Еще Ондрию руку зацепило, но то несильно.
— А сколько полегло москалей?
Джура вжал голову в плечи:
— Один убит. Остальные ушли.
— Кто убил москаля?
— Этот вот, — казак, удерживающий Сарабуна, ткнул пальцем в Ольгерда. — Я сам видел, как он сперва в главаря их целил, да промазал, а потом ближайшего к себе и порешил из пистоля. Стрелок меткий, каких поискать.
Кошевой, с трудом удерживая голову на весу, хмуро оглядел свое воинство.
— Нас было семеро. А с этими вот, — он указал на Ольгерда рукой и поморщился от боли, — считай девять. А московитских убивцев всего пятеро. Семь казаков не смогли одолеть пятерых воеводиных выкормышей? Стало быть, как батьку ранили, все вы по кустам разбежались, гречкосеи хреновы?! Да будь мы сейчас в сечевом походе или под рукой у батьки Хмеля, я сам бы, своей рукой вздернул всех за трусость и дезертирство…
— Это были не московиты, — буркнул Ольгерд.
Удерживающий его казак дернул за плечо, заставляя молчать. Но кошевой расслышал. Рыкнул коротко:
— Не мешай, пусть говорит. Вот ты и проболтался, засланец. Знаешь, стало быть, кто это были такие?
Ольгерда коварный вопрос не смутил
— Как не знать, когда я у них год назад в плену побывал. Это разбойники с Брянщины. Кабы не вы со своими воплями, перестрелял бы я их, как собак, а на кого пули не хватило, тех бы саблей срубил.
Кошевой слушал Ольгерда, буравя его росомашьим взглядом. Дождался конца, кивнул, соглашаясь и приказал:
— Развязать.
Если куреневские слобожане и не отличались особой храбростью в бою, то что-что, а слушаться своего кошевого они умели. Не успел Молява договорить, как путы на руках у Ольгерда ослабли.
— Лекаря сперва отпустите, — немедля потребовал Ольгерд. — Пусть раненым помощь окажет.
— Пускайте! — прохрипел кошевой. — Это ведь он меня от верной гибели спас. Пока вы там в кустах пана трусачевского праздновали, отволок меня в безопасное место и повязку наложил.
Сарабун обдал казаков уничтожающим взглядом, хмыкнул, вырвал руки и захлопотал вокруг раненого.
— Зброю отдайте, — спокойно потребовал Ольгерд.
— Отдай, — подтвердил из-за лекаревой спины кошевой. — Тут, похоже, ошибка вышла. Вижу, что не убивцы эти двое. Но ребята горячие. Ох и приложил ты меня глечиком, хлопче, словно мякиной набита…
— Как есть ошибся ты, кошевой, — кивнул Ольгерд, засовывая за пояс пистоли. — Не за мной было никакой измены. И про дела твои с лекарем я ничего не знал, пока во дворе его не расспросил. Не со злого умыслу он тебя тебя тогда селитрой отпотчевал, а по ошибке.
— Христом-богом клянусь, пан Молява, — хлопоча над раной, зачастил Сарабун. — Это все француз поганый со своими речептами меня попутал. Я с тех пор многому научился, при пане Кочуре личным лекарем состоял. Пана Ольгерда от ран излечил…
— Ладно, верю, — прокряхтел Молява. — Помыслил бы ты злое, не стал бы меня спасать. В лекарском деле, говоришь, преуспел?
— Ну не так чтоб очень, — зарделся Сарабун. — Однако все, кого от увечья да смерти спас, не жалуются. Мне бы в коллегию еще поступить да там обучиться…
