Сергей Шкенев - Красный властелин
— Минус пять, — пробормотал Баргузин, когда несколько тварей с переломанными крыльями рухнули вниз. — Приходи, кума, любоваться!
Заклинаний больше не требовалось — повинуясь мысленному приказу, камни засветились, подавая сигнал к атаке, и по имперцам со всех сторон ударили огнеплюйки бойцов отряда. Защитная стена пропускала энергию кристаллов, а редкие драконьи плевки или бессильно гасли, или, при удачном стечении обстоятельств, возвращались обратно, сжигая экипажи.
Лежащую головой в оставленном лётчиками костре тушу отбросило в сторону сильным взрывом, и буквально из-под земли зачастили выстрелы.
— Матвей, зараза, прячься!
Старший десятник услышать не мог, но огонь обнаруживших цель драконов безрезультатно расплескался по земле. Старого вояку без хрена и соли не съешь! Впрочем, с ними тоже подавишься. Но что же он так умудрился взорвать?
Справа, где засел с ДШК старшина Свистопляс, протянулась цепочка шаров, и Еремей попытался её подправить. Не тут-то было… Сгустки энергии отказывались подчиняться и сами выбирали место удара. Казалось, будто они выпущены не из бездушной железяки, а брошены рукой невидимого великана и до сих пор являются продолжением этой самой великаньей руки. Какая-то осмысленность в их движении, что ли…
— Минус… минус дохрена! — Баргузин сбился со счёта. Потому что в свалке невозможно было что-то разглядеть. Да и нужно ли разглядывать?
Нет, всё же кое-что можно увидеть… ледяное копьё, например, или железный град. Избиваемые и умирающие имперцы наконец-то вспомнили, что они маги, и применили боевые заклинания — самые грубые и примитивные, но лишь они имели шанс пробить стену ловушки. Только вот иметь возможность и суметь её применить — разные понятия, и дракониры Гэльского полка огневой поддержки сразу же почувствовали разницу на собственной шкуре. Ледяные копья взрывались, едва сформировавшись, а вызванная одним из пиктийцев воздушная пила попросту смахнула голову его дракону.
— Спилите мушку, уроды! — зло захохотал Еремей. — Карачун приходит в гости!
Веселье профессора продолжалось недолго, ровно до того момента, когда пришла волна первобытного страха, поднявшая дыбом волосы. «Опасность сзади! Опасность прямо! Опасность везде!» — тревожный сигнал охранных амулетов едва не расколол голову на части. Да где же она, Эрлих её забери?
Ответом стал одновременный огненный плевок почти семи десятков драконов, внезапно появившихся из пустоты. Баргузина подвела его неопытность — слишком увлёкся поддержанием работы каменного круга и перестал следить за общей обстановкой, чем и воспользовались подошедшие под прикрытием завесы невидимости основные силы имперцев.
— С-с-суки… — сноп пламени оборвал очередь из ДШК, и среди завалов начали возникать такие же, заставляя замолчать роденийские огнеплюйки. — Летар-р-р-а д'дэй! Еш-ш-ша!
Руки сами поднялись, и с выставленных ладоней ушло вверх быстро увеличивающееся в размерах серебряное облако. Нет, поздно!
Неведомая сила подхватила Еремея, остановив его полёт к сияющим в вышине вратам. Массивные такие ворота с распахнутыми настежь створками, а изнутри льётся свет — мягкий, добрый, успокаивающий. Неужели так выглядит смерть? Она совсем не страшная… Интересно будет туда заглянуть хоть краешком глаза. И тем обиднее остановка на половине пути.
— Никак помирать собрался? А кто воевать будет? — загрохотал голос в голове.
«В голове? Странно, но у меня нет головы!» — подумал Баргузин.
Действительно, бывший профессор не чувствовал тела. Нет ни рук, ни ног, вообще ничего, только восхитительная лёгкость и странное ощущение чистоты. Чистоты помыслов. Чистоты душевной, свободы от забот и страстей, оставшихся где-то внизу, среди плавящихся от драконьего огня камней защитного круга.
— Ты кто?
— Можешь называть меня дедушкой, — голос перешёл в смех. — Очень добрым дедушкой.
— Что тебе нужно?
— Мне? — Еремей явственно расслышал весёлое удивление. — Добрым дедушкам вообще ничего не нужно.
— Тогда отпусти.
— Я не держу.
— А кто?
— Долг, честь, ответственность… да как хочешь это назови. Узнаю себя молодым — бывало… ладно, потом расскажу.
— О чём?
— О чём спросишь.
— Но кто же ты?
— Неважно. Главное, что я знаю, кто ты.
— И кто же?
— Дезертир.
— Почему?
— А потому! Думаешь, погиб, так и всё? Да если каждый раз умирать, когда убивают… — голос сделал паузу и продолжил со странной интонацией: — Вот помру когда-нибудь, а вы страну просерете. На кого её оставить?
— Но при чём здесь я?
— А не только ты. Так что вставай, Ерёма, и иди. Вперёд иди… Некогда нам.
— Некогда умирать?
— И это тоже. Кстати, когда будешь в столице, заходи в гости, всё же почти родственники.
— Как тебя найти?
— Себя сначала найди. Ну что застыл или забыл, как жить?
Боль вернула Еремея к жизни. Боль и холодная вода, льющаяся прямо в лицо. Он попытался отвернуться и обругать неведомого шутника, но сил хватило лишь на слабый стон.
— Он живой! Михась, слышишь, он живой! — кто-то огромный и пахнущий гарью орал знакомым голосом и тряс профессора за плечи. — Ерёма, сволочь, ты живой!
— Он вас не слышит, товарищ старший десятник.
— Ничего… главное, что не помер.
Это про кого? И зачем вопить прямо в ухо? Сами они сволочи.
ГЛАВА 9
Иногда боль, ломающая тело, ненадолго отступала, и Еремею снились странные сны. Странные, но красочные и до того живые, что, казалось, сделай шаг, и окажешься там. Там, это в кабинете с ковром на полу и необычной лампой, чей рассеянный абажуром свет ложится на раскрытую книгу с подчёркнутыми строчками и заметками на полях… На площадке невысокой пирамиды из полированного камня, к подножию которой солдаты в парадных мундирах бросают знамёна поверженного врага… В зале с колоннами, в обществе маленького человека в инвалидном кресле и похожего на кагула толстяка с чем-то непонятным во рту… Вроде бы это называется сигарой? Странный способ курения, в Родении обычно используют трубки. Да, трубка тоже есть. Она лежит рядом с открытой коробкой… как их там… папирос?
А сегодня сны дополнились голосом. Знакомым голосом, тем самым, что обвинил в дезертирстве и не пустил к сияющим вратам Великого Ничто.
— Как вы себя чувствуете, товарищ профессор?
— Бывший профессор, — поправил Еремей неизвестного собеседника.
— Заблуждаетесь, товарищ Баргузин, — с явственно различимой усмешкой произнёс тот. — Более того, мы посоветовались и решили присвоить тебе звание академика.
— Что такое академик?
— Тот же профессор, только самый умный.
— Смеёшься? — Еремей по примеру голоса тоже перешёл на «ты».
— Смех продлевает жизнь.
— Какое тебе дело до моей жизни? И кто ты вообще?
— Придёшь в гости, узнаешь.
— Если захочу.
— Захочешь. Кстати, ты долго ещё собираешься лежать?
— Есть другие предложения?
— Излечи себя.
— Каким образом?
— Странно слышать такие слова от самого Эрлиха Белоглазого.
— Попрошу без оскорблений.
— Какие тут оскорбления? Так оно и есть, просто прими к сведению. Ну… ну и живи, конечно. Думаю, тебе повезёт больше, чем мне когда-то. Понимаешь… молодой был, глупый.
Внезапная догадка, озарившая Еремея, вдруг потребовала немедленного разъяснения:
— Кто-то говорил, что я — это ты.
— Да, говорил.
— Тогда получается, что Эрлих Белоглазый…
— Был когда-то им, не спорю. Но теперь эта почётная должность перешла… Извини, не специально же так получилось. И не спеши делать выводы — не всё, что мы называем трагической случайностью, таковой является. Вдруг не так трагично и совсем не случайно?
— Значит, моим именем станут пугать непослушных детей? Спасибо за подарок!
— Не стоит благодарности! Память восстанавливать будем?
— Чью?
— Ну не мою же. Закрой глаза и сосчитай до десяти.
— Как я закрою глаза, если и так сплю?
— Это неважно, просто представь себя с закрытыми глазами.
— Во сне?
— Да что же ты такой бестолковый? Весь в меня… Пойми, на нашем уровне уже нет никакой разницы между сном и явью. Образно, конечно, выражаясь. По бабам, во всяком случае, ходить не получится. В качестве привидения если только, но роль стороннего наблюдателя вряд ли тебя устроит, не так ли? Считай до десяти, дурень!
Матвей Барабаш помешивал в котелке мерзко воняющее варево и обернулся на звук шагов.
— Ну что, Миха, как он там?
— Плохо, — Михась присел у костра на корточки и протянул руки к огню. — Бредит. Всё ругается с кем-то.
— Ничего, и не таких на ноги ставили, — старший десятник зачерпнул полную ложку своей стряпни, понюхал и поморщился. — Вот вернейшее средство — если сразу не помрёт, то к завтрашнему дню очухается.
