Франсис Малька - Торговец зонтиками
– Пусть даже и верны все ваши научные выводы, я-то сам нисколько не продвинулся, – плаксивым тоном произнес он. – Добравшись до другого берега океана, я все равно не смогу увидеть там земли, уже не открытой Колоном, как бы она ни называлась, Индией или еще как. И что бы я ни предпринял, честь открытия будет принадлежать не мне.
– Давайте и тут посмотрим на вещи иначе. Колон вопит на всех перекрестках, что завоевал Сипанго. Вам ничего не остается, как завоевать Катай или любую другую страну, которую не посетил еще, двигаясь на запад, ни один мореплаватель. Колон по возвращении написал Сантанхелю огромное письмо, хвастаясь тем, какие чудеса совершил во имя Испании. Вам достаточно сделать то же самое, но во славу республики Флоренция…
– Так я же сроду не бывал ни в Сипанго, ни в Катае! И какой смысл в подобном письме, если всем известно, что Колон уже завоевал Индию?
– Возьмите пример с Марко Поло. Не он открыл Шелковый путь, он только прошел по нему, причем спустя века после открытия. Однако он описал свое путешествие так красочно, с таким количеством замечательных деталей и с такой фантазией, что рассказ этот заставил всех забыть о предшественниках Марко, и с тех пор с Катаем и Сипанго неразрывно связано лишь его имя. Его вспоминают не задумываясь. Вот что вы сделаете: вы отправите вашему другу Пьеро Содерини письмо с благодарностью за поддержку, опишете там все земли и богатства, какие открыли по ту сторону океана во славу республики Флоренция, и сделаете все, чтобы копии этого письма разошлись как можно шире и чтобы письмо перевели на многие языки. С течением лет, а уж тем более веков, от нас остается лишь написанное. Историки будущего сравнят ваше послание с посланием Колона, и поди сейчас пойми, куда со временем склонится стрелка весов…
– Но я же ничего не знаю о Новом Свете! Как вы хотите, чтобы я его описал?!
– У меня есть предложение. Если вы вернете мне книгу, я сам напишу это письмо от вашего имени. В конце концов, я же побывал на всех завоеванных Колоном территориях и сам советовал, какие из его наблюдений не стоит делать достоянием Сантанхеля. Благодаря этому ваши открытия будут впоследствии подтверждены вашими преемниками и последователями.
Веспуччи немножко подумал и согласился:
– Да, пожалуй, ваш план может сработать. Ладно, договорились. Возвращаю вам вашу книгу, тем более что мне от нее все равно больше никакого толку, и принесите письмо, как только будет готово.
Америго вздохнул и не встал, чтобы меня проводить.
Я вышел с книжкой в руках, и на этот раз один, без приспешника Веспуччи. Неожиданный поворот судьбы! Мне был только что возвращен манускрипт в обмен на обещание заурядного благодарственного письма!
52
Письмо попало к Америго лишь несколько лет спустя: торопиться было некуда. Все равно, когда он заявлял, что прошел тот же путь, что Колон, с разницей в несколько дней, никто ему не верил.
А опубликовал я письмо в 1504 году – в то время Кристобаль, вернувшись из своего четвертого, и последнего, плавания, тяжело заболел и совсем пал духом[51].
В адресованном Пьеро Содерини послании рассказывалось о четырех переходах через Атлантику, совершенных Веспуччи с 1497 по 1504 год, и таким образом получалось, что у Америго было столько же экспедиций, сколько у Колона. «Вспоминая» о первом путешествии, я поместил его между маем 1497 года и октябрем 1498-го, благодаря чему Веспуччи оказался первым европейским мореплавателем, ступившим на новый континент всего за несколько дней до того, как венецианец Джованни Кабото[52] прибыл в Канаду, и за несколько месяцев до того, как Кристобаль Колон, открывший во время двух первых экспедиций лишь острова, отправившись в третью, впервые ступил на твердую землю в Панаме. Я украсил послание живописными деталями, которые могли быть известны только тому, кто сам предпринял эти путешествия, рассказал о нравах и обычаях туземцев, за которыми наблюдал вместе с Колоном на Испаньоле, в частности поведал о том, как на «открытых Веспуччи» землях используется гамак и как устроены бани…
Я опубликовал письмо на нескольких языках, распространил его в Италии, Франции, Голландии и Германии, где моя вымышленная история мореплаваний широко разошлась, ведь опровергнуть факты было некому, и из осторожности позаботился о том, чтобы письмо не попало ни в Испанию, ни в Португалию, где биографии Веспуччи и Колона были слишком хорошо известны[53].
Кристобаль Колон умер в 1506 году, оставаясь в немилости, истерзанный подагрой и втянутый в нескончаемую свару с испанской короной за свои права на открытых им территориях. Он был, несомненно, самым упорным человеком из всех, встреченных мной в жизни. Несмотря на то что его переводчик, полагавший, что беседует с японцами, ни единого сказанного туземцами слова не понял, несмотря на полное отсутствие сходства между бедными островитянами и описанными Марко Поло богатыми японскими государями, несмотря на то что Колоном было пройдено слишком короткое расстояние и земной шар, необходимый для того, чтобы его путешествие соответствовало описанному, оказался бы слишком мал, а главное – несмотря на им же самим постоянно совершавшуюся подделку расчетов, имевшую целью подороже продать результаты будущей экспедиции королеве, мореплаватель умер убежденным, что завоевал для испанской короны Сипанго, что обратил в христианство японцев и что «Аити» – японское название.
Родриго де Триана, молоденький матросик, вознаграждение которого за открытую им землю Колон присвоил, умер в Северной Африке. Разочарованный, он принял ислам и яростно сражался с католическими армиями[54].
Небольшая помощь с моей стороны – и письмо Веспуччи попало на письменный стол видного немецкого картографа Мартина Вальдзеемюллера[55], того самого, что опубликовал в 1507 году первую карту мира, включающую Новый Свет. Поскольку все известные к тому времени континенты назывались именами женского рода – Азия, Африка, Европа, – Вальдзеемюллер феминизировал и имя Веспуччи, назвав открытый недавно континент Америкой. Наследники Колона, по-прежнему уверенные, что он завоевал Сипанго, не увидели в этом никакого повода для конфликта.
В остальном время сыграло нам на руку.
То, что письмо Содерини – фальшивка, открыли много позже. И дело не только в сомнениях: поскольку Веспуччи никогда особенно не жаловал этого господина, с чего бы он именно ему стал описывать свои приключения? Дело в том, что выяснилось: в мае 1497 года Веспуччи все еще вступал в право наследования Гонсало Берарди[56] и никак не мог именно тогда находиться в Новом Свете. Годы спустя историки пришли к выводу, что из четырех описанных в послании путешествий Веспуччи совершил только два, а первое и последнее – чистый вымысел.
Но я вопреки всему достиг своей цели. Название «Америка» так прочно приклеилось к открытому другими континенту, что даже истина, обнаружившая себя через много лет, не смогла их разлепить. Известная нам история открытий с реальностью связана не больше, чем с порядком, в котором события добирались до нас. Ну а то, что Вальдзеемюллер ничего не знал, на мой взгляд, просто прекрасно: разве лучше было бы обозвать новый континент Каботой?
Часть четвертая
53
Минули годы, десятилетия, века – и я в конце концов научился расходовать книжку экономно, получая при этом больше хорошего, чем плохого.
Тогда же до меня дошла разгадка моего долгожительства, которое, казалось, будет длиться вечно. Описывая будущее, я не только рассказывал историю, но и творил собственную биографию. Стало быть, умереть я смогу, только описав – в стремлении к самоубийству, что ли? – собственную смерть. Ну и следовательно, надо было орудовать пером, ни на секунду не теряя бдительности, ибо старуха с косой только и ждала неудачно выбранного наречия или нескладной фразы, чтобы изъять меня из сочиненной мной истории.
Кстати, именно это долгожительство, а вовсе не склонность к воздержанию убедило меня, что лучше оставаться холостяком. Женись я, да еще не раз, неминуемо оказался бы беспомощным свидетелем того, как одна за другой стареют и умирают все, кого избрал когда-то в жены. Конечно, за долгую жизнь у меня возникали связи со многими женщинами, но я всегда старался держать дистанцию, чтобы иметь возможность расстаться с подругой, прежде чем время возьмется за работу. И, соответственно, поддерживал лишь такие… такие поверхностные отношения, не зная ни горечи разлуки, ни огня страсти.
Подобное бесчувствие позволяло мне заодно избегать главной ловушки на пути человека, пользующегося опасным оружием (а книга, бесспорно, являлась таким оружием). Всякий раз, влияя на ход событий, я должен был убедиться, что прислушался только к голосу разума, поскольку чувствовал: любовный экстаз мог бы подтолкнуть меня к необдуманным поступкам, чреватым разрушительными последствиями.
