Анатолий Дроздов - Золотые апостолы
Он достал из коробки и разложил на столе старинного покроя полукафтан из домотканого полотна с бурыми пятнами спереди, такие же шаровары и высокие, старинного покроя сапоги. Сверху бросил седой всклокоченный парик и такую же седую прицепную бороду.
– Батюшки – светы!
Я не удержался и взял в руки парик. Он был сделан профессионально: хорошая основа, мягкий волос…
– Лицо у него было бледное…
– Вот! – жестом фокусника Виталик выбросил на стол круглую коробочку. – Театральный грим. Я наводил справки: в колонии Геннадий Алексеевич Кнуров, так его звали, был активным участником самодеятельности, играл в спектаклях…
– От него воняло.
– Трудно сунуть в карман кусок падали? – пожал плечами Виталик. – Согласно поверьям, я читал, еретник – это восставший из гроба колдун, который умер, не передав своих чертей кому-то другому. Поэтому бродит неприкаянным, пугая честных христиан. Он должен был вонять. Что и делал…
– А зубы? – вмешалась Рита. Я с уважением посмотрел на нее – зубы в погибшего Кнура, действительно, не соответствовали.
– Эти?
Виталик театральным жестом выбросил на стол две вставных челюсти. Рядом аккуратно положил две маленькие, белые чешуйки. Я догадался сразу: цветные контактные линзы. Они превращали глаза Кнура в бельма. Все продумали…
Лицо Виталика сияло: сейчас он был Эркюлем Пуаро, просвещающим глупую публику насчет хитроумного преступления. И возразить было нечего: следователь прокуратуры, читающий книги о внутреннем устройстве сект и о древних еретниках, имел на это право.
Повинуясь чувству, я взял со стола челюсть (Рита брезгливо сморщилась). Это была пластмасса, но твердая – ее явно сделали в зуботехнической лаборатории.
– Представляете, – продолжал торжествовать Виталик, – по ночному монастырю бродит эта бледная тварь, скрежещет зубами, рычит – тут и нормальный человек испугается. А в кельях – запуганные девушки… Я думаю, дело было так. Кнуров во время своего обычного ночного обхода монастыря, обляпав себя для пущего страха кетчупом или томатным соусом, заметил Татьяну Сергеевну и Риту, погнался за ними. Когда Татьяна Сергеевна потеряла сознание от ужаса, настал черед Риты. Но в башне он натолкнулся на человека, – Виталик глянул на меня, – который врезал ему по лбу шваброй…
– А кто убил Татьяну Сергеевну? – тихим голосом спросила Рита. – Он?
Виталик сник.
– Нет.
Он забрал у меня вставную челюсть.
– Этой пластмассой невозможно нанести такую рану. Есть предварительное заключение судебно-медицинской экспертизы: это вообще был не человек. Строение челюстей человека не позволяет располосовать горло жертвы до позвонков. Я не знаю, кто это был. Но обязательно узнаю! – сердито сказал он, сжав кулаки.
Вспомнив его давний вопрос, я рассказал ему о собаке во дворе монастыря.
– Я специально наводил справки: в монастыре не собак. И никогда не было, – возразил он. – На ней был ошейник?
– Нет.
– Может, какая приблудная? – задумчиво сказал он. – В любом случае трудно поверить, что собаку можно научить так убивать. В кино – да, видел. Но в жизни…
Эркюль Пуаро крепко сидел в нем, и я не стал рассказывать о сцене на лугу.
– Вы, наверное, хотите узнать, каким образом в Горке оказался такой дьякон, – довольно улыбаясь, спросил нас Эркюль Пуаро. – Я наводил справки. Геннадий Кнуров мотал свой третий срок в колонии, когда туда прибыл для отбытия наказания в виде двух лет лишения свободы за совершенную растрату бывший бухгалтер колхоза "Восемнадцатый партсъезд" Константин Николаевич Жиров. Нынешний отец Константин…
5.
Мы выехали, не пообедав. Только по пути заскочили в магазин, где торопливо накупили закусок. Дорога предстояла неблизкая.
Решение пришло внезапно. Виталик, вдоволь насладившись эффектом, произведенным сенсационной новостью, остальное сообщил буднично.
– Жиров и его жена из соседней области. Деревня Прилеповка…
– Прилеповка? – встрепенулся я. Рита с любопытством посмотрела на меня.
– Ну да, – пояснил Виталик. Мой интерес он понял по-своему. – Она расположена вдоль берега, как бы прилепилась к нему. Поэтому и Прилеповка. Это, кстати, недалеко отсюда: километров десять – пятнадцать. По прямой. Когда-то деревня была составе горкинского уезда, потом района. Позже передали соседям. Ездить стало неудобно: деревня за рекой, а мост развалился еще до войны. Чтобы не строить новый, изменили территориальное деление. Теперь от нас до Прилеповки – километров шестьдесят. Надо выехать на автомагистраль, потом там свернуть…
Рита взяла со стола видеокассету.
– Оставь, – попросил Виталик.
Лицо Риты отобразило сомнение.
– Не пропадет, – заторопился Виталик. – Как улику использовать ее мы не сможем – запись не процессуальная. Но нам в прокуратуру приходят анонимные письма, иногда вот приносят видеозаписи, – хитро улыбнулся он. – Которые могут стать поводом для проверки и последующего возбуждения уголовного дела. Здесь кассета целее будет.
– А если и твой шеф бывал у "монашек"? – возразила Рита. – Мы видели только одну запись. Возможно, их там много. Вдруг и твоего сняли?
– Моего? – Виталик засмеялся так, что закашлялся. – Я думал, вы в курсе. Прокурор района – женщина!..
– Откуда ты знаешь Прилеповку? – спросила Рита, когда мы садились в машину.
– Видел во сне.
Она укоризненно посмотрела на меня.
– Ей богу!
– Здесь скоро черти будут сниться, – вздохнув, согласилась Рита. – Не город, а сплошной дурдом! Поп-расстрига с судимостью, дьякон-уголовник, который прикидывается привидением, дикие обряды изгнания дьявола, в ходе которых разбивают головы… Людей по ночам загрызает насмерть какая-то зверюга… Крыша едет.
– Дуня очень не любила этого Кнура, – сказал я, чтобы отвлечь ее от тяжких мыслей.
Рита помолчала, будто решая: сказать или промолчать. Решилась.
– Два года назад он пытался ее изнасиловать. Прямо здесь, в скверике. Встретил вечером пьяный…
Я напрягся.
– Она стала кричать, поэтому ничего у него не вышло. Только одежду порвал.
– И?
– Она пошла в милицию, но там дело замяли. Сказали: раз изнасилования не произошло, свидетелей нет, то ничего доказать не удастся. Теперь ясно, почему замяли. Сволочи! – выругалась Рита. – Хочешь знать, что было потом? Дуня пожаловалась отцу Константину. Тот в ответ сказал, что она б…, и к дьяку его сама приставала… Скотина!
– Зачем же она пошла с нами в церковь? – удивился я.
– А разве не ясно? За тобой она хоть в пекло! Вот что, – повернулась Рита ко мне. – Ты поосторожнее с этой девочкой. Она к тебе неровно дышит.
– И что из того?
– Как что? Ты пойми, она – круглая сирота! Я с семи лет без матери росла, а у нее – вообще никого. Только этот дед, который в час три слова говорит… Такую обидеть – последнее дело!
– Я обидел?
– Пока нет. Но… – она помедлила. – Но, если сам не запал на нее, то не обнадеживай.
– Я обнадеживал?
– А вчера?
– Что вчера?
– Кто ее троекратно целовал? – рассердилась Рита. – Кто ей собственный крестик на шею нацепил? У нее весь вечер глазки сияли! Как же, столичный гусар – красивый, образованный, на машине. Танцует, интересно говорит, на руках носит… Такой кому хочешь голову вскружит. Что говорить про девочку из маленького городка…
– Ты же сама меня за тот крест целовала? – обиделся я. – И сережки свои подарила…
– Я могу хоть бриллианты дарить! Я – другое дело. А от тебя… Она, наверное, ночь не спала, воображая, как ты повезешь ее отсюда в столицу. Счастью навстречу.
– Не повезу.
– В том-то и дело. Знаю я вас, мужиков…
Я обиженно замолчал. Она достала сигареты, нервно прикурила. И вдруг погладила меня по руке.
– Извини! Накатило… Все не могу забыть этих девочек на видеозаписи. Они же в храм пришли, к Богу… С раскрытой душой и сердцем… А их – под этих кабанов! И в столицу – на панель! Особое послушание… Деньги на храм зарабатывать. А потом еще – плеткой! Гниды! Ну, напишу я статью, – мстительно вымолвила она. – С продолжением! Я вам устрою особое послушание… Знаешь, всякое в жизни случалось, но чтобы я кого-нибудь так ненавидела…
– Надо было Дуне позвонить, – сказал я, когда она замолчала, – сказать, что мы уехали по делам. Не то будет волноваться.
– Виталик позвонит, – ответила Рита. – Думаешь, он не понял, зачем ты у него дорогу к Прилеповке выспрашивал?
* * *
Заблудившись на безымянных проселках, не обозначенных на изданной в столице карте, мы въехали в прилепившуюся к реке деревню уже в сумерках. Рита, прочитав долгожданный указатель на обочине, устало рассматривала проплывавшие мимо обветшавшие дома с позеленевшими от гнили заборами, покосившиеся ворота и состарившиеся яблони в садах, сплошь усыпанные мелкими плодами. Прилеповка, как эти яблони, еще пыталась выглядеть полезной людям, только ее тишина и вечерняя умиротворенность уже не были нужны, как и яблоки, зелено-красным ковром лежавшие на траве под кронами. Долгая дорога притушила запал, с которым мы покидали Горку, и я не представлял, что и как мы будем искать в этой полумертвой деревне, главная улица которой так же была пустынна, как пляж среди зимы.
