Падаванство (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич
Возок минул Обводной канал и вскорости остановился на краю Волкова поля, что возле реки Волковки расположилось. Большом. Так-то по тем годам на Обводном канале столица и заканчивалась. Дальше уже поля, леса и вести[1].
Здесь как раз уже успели мало-мало подготовиться. И согнав солдат из ближайшего гарнизона, отсыпать земляной вал. Холодно. Морозно. Но за пару дней солдаты справились. Пролив еще все это дело водой из речки и дав подмерзнуть. А перед этим барьером выставили щиты. Обычные парусиновые щиты, вроде тех, которые моряки на плотах ставят во время стрельб…
— Рад вас видеть, Михаил Петрович, — произнес Толстой, выходя из возка и подходя к Лазареву.
— И я вас.
— Полгода пролетело как одна минута.
— Все так, все так, — покивал он и покосился на высокую фигуру в стороне.
— И Николай Павлович тут?
— Он не отказать себе в удовольствии. Надеюсь, вы не подведете.
Лев кивнул.
И отправился доложить императору лично.
После чего начал руководить подготовкой к стрельбе. Новую пушку разместили на колоде, и приходилось повозиться, чтобы навести ее на цель.
Наконец, он удовлетворился.
Снял простейший прицел, вроде этакой стойки, с передвижным целиком диоптрического типа. По-хорошему стоило бы оптику какую-нибудь изобразить, но руки не дошли. И так в сроки не укладывались.
Принял пальник.
Подождал, пока все отойдут. И выстрелил.
— Бах! — гулко ударило по ушам.
А снаряд чуть погодя ухнул в подмерзшую насыпь, немало ее разворотив. Пробив парусину щита, разумеется.
— Бань! — скомандовал граф и отошел чуть в сторону.
Было тревожно.
Очень нервно и тревожно.
Потому что сейчас, фактически происходило практическое испытание нового орудия. Получилось оно или нет — бог весть. Там, в Казани, они даже не стали пробовать — время поджимало…
Разговор, который случился между Лазаревым и Толстым в конце мая 1848 года, вынудил Льва пытаться «родить» адмиралу хоть какое-то подтверждение своих слов. Причем военное и свое.
Вот он и взялся за пушку.
Не хотел.
Считая все это преждевременным. Однако сроки горели. До Рождества не сделаешь — в 1849 году кораблей не выделят. А война приближалось. И судя по ощущениям Льва Николаевича, весьма вероятно, что та самая Крымская война случится раньше.
Сначала граф решил определиться с технологией.
Ковать?
Вариант. Но малые калибры еще можно, а Лазарев хотел что-нибудь посолиднее. И там уже все упиралось в оборудование и всякие приспособления для перемещения и вращения заготовки массой несколько тонн.
Долго.
Слишком долго. Можно попробовать собирать из труб, но тоже — дело небыстрое. Поэтому на этом этапе оставалось только лить. Из чего?
Бронза для нарезной артиллерии годилась условно.
Очень условно.
И желательно бы ее обойти стороной, просто в силу цены.
Сталь лить? Тема богатая и правильная, но… граф вспомнил о «ковком чугуне» и решил со сталью не спешить. В том числе и потому что те же англичане или еще кто-то попытаются пушку скопировать. Не зная этого нюанса, разумеется. Со всеми вытекающими сюрпризами.
Вот.
Решилось все это буквально за несколько часов, после чего граф нагрузил Казанский университет исследованиями. А сам занялся подготовки мастерской. Точнее, ее строительством, ибо свободных помещений в Казани было не сыскать. Небольшой. На окраине города.
Толстой просто не помнил — из чего и как этот самый ковкий чугун делать, поэтому подошел основательно. И начал вести широкие эксперименты силами еще не загруженных студентов и преподавательского состава. Ведь это не только любопытно, но и доходно. Граф охотно за участие в опытах доплачивал. И порой немало. Из-за чего в университете эти дела крайне ценили и любили.
В первый месяц он отбросил серый чугун, выяснив, что его отжигать бесполезно. А дальше экспериментировал уже с белым, подбирая оптимальный режим. Заодно начав опыты с доступными легирующими присадками.
Так что к сентябрю череда непрерывных опытов позволили не только вполне рабочую технологию получения ковкого чугуна, но и оптимальные легирующие добавки[2]. Понятное дело — требовалось работать и дальше над процессом, чтобы все выверить и оптимизировать. Однако и так получался неплохой рабочий вариант.
Еще месяц он возился, пытаясь отлить все правильно, а потом обточить и нарезать.
Провалился.
Потом еще все пошло насмарку.
И лишь к концу ноября удалось получить искомый ствол нарезной 8-дюймовой пушки. Визуально она напоминала 3-пудовую бомбовую пушку системы 1833 года[3], только стол утоньшался сильнее. Словно ее кто-то заметно обжал, оставляя в казне утолщение. Что в немалой степени сближало ее со знаменитыми «бутылками Родмана», до которых, впрочем, было далеко.
Квартал.
Целый квартал ушел на изготовление одной восьмидюймовки. Хотя умеючи, конечно, и год можно было мучаться. Например, по-хорошему, после отливки и отжига ее стоило бы хотя бы немного проковать. Но пока так. Оборудования для этого у него все равно не имелось…
— Выстрел! — крикнул Лев Николаевич.
Все, кто по неосторожности стояли слишком близко, резво отскочили. А он, дождавшись этого, подпалил заряд.
— Бах! — вновь ударила 8-дюймовка.
— Бань!
Однако следующую команду о заряжании он отдавать не стал. Вызвал приехавшего с ним специалиста. Тот пару минут походил, постучал по стволу молоточками, внимательно случая эхо стетоскопом.
— Заряжай. — наконец, скомандовал граф.
И так по кругу, пока не удалось отстрелять все десять изготовленных снарядов. Тоже из ковкого чугуна. К донной части которых крепилась медная «юбка», которая при выстреле расширялась и впивалась в широкие, но не очень глубокие нарезы. Давая и обтюрацию приличную, и вращение.
— Группа, — произнес Лев Николаевич, завершив стрельбу. — Бань орудие со всем радением.
После чего отдав пальник подбежавшему солдату-артиллеристу, направился к императору и Лазареву.
— А как же ударные гранаты? — с мягкой улыбкой поинтересовался адмирал.
— Побойтесь бога, Михаил Петрович. За столь скромный и это то — чудо, что успел сделать.
— Отчего же? — с некоторым удивлением спросил Николай Павлович. — Разве у нас лить чугун не умеют? Или его лить не умели конкретно у вас?
— Государь, а тут не простой чугун. Давление в канале ствола с переходом на нарезные снаряды возрастает. В этом… хм… сюрприз нашим западным партнерам. Они ведь попытаются пушку скопировать. Отольют из простого чугуна и… — Лев улыбнулся.
— Вы бледны.
— Первые десять выстрелов, Николай Павлович. — Я обещался сделать орудие, я его и испытывал. Лично. Чтобы никто иной не пострадал в случае моей ошибки. Мы даже проверить его честь по чести не успели. Все на бегу.
— А что за чугун? — оживился Лазарев.
— Вязкий. Куда более вязкий, чем обычный. Этот даже ковать помаленьку можно.
— И как… хотя… — улыбнулся адмирал. — Когда мы сможем испытать ударные гранаты?
— Весной. Не раньше. Я хочу подготовить два их типа. Причем в достаточном количестве, чтобы проверить выносливость орудия. Половину от того, что настреляем и поставим в живучесть.
— Отчего же половину? — несколько удивился император.
— Чтобы обученные расчеты не терять. Их добрая подготовка многократно дороже нескольких орудий обойдется. А если не учить, то и толку от него не будет. Так — в белый свет как в копеечку снаряды и живучесть переводить.
— Здесь что-то нужно подготовить? — спросил Лазарев, махнув рукой на поле.
— Да, конечно. Нужно подготовить передвижные щиты с фрагментами обшивок фрегата и линейного корабля. Хотя по десятку каждого типа. Лучше больше, чтобы статистику какую-никакую собрать. Здесь вот, рядом совсем, нужно вал отсыпать с щелью укрытия. Чтобы не рисковать лишний раз. Ну и вал тот отсыпать куда как добротнее. Мы пока не знаем, какая живучесть у этой пушки, поэтому придется готовить две-три тысячи снарядов минимум.