Попова Александровна - По делам их
Вопреки ожиданиям, получить от Керна дозволение на анатомирование покойного секретаря оказалось проще, нежели злополучный список осведомителей; наскоро отделавшись от и впрямь поджидавшей его мамаши Хольц, он направился к университетскому двору.
Присутствие Бруно действительно избавило господина следователя от множества сложностей, к примеру, связанных с поиском тех, кто теперь был известен по именам, но кого он не знал в лицо — за то лишь время, каковое потребовалось, чтобы преодолеть лестницу и полтора крыла внушительного здания, одной лишь только своей учебной частью спорящего по размаху с башнями Друденхауса, подопечный указал ему на двоих студентов, упомянутых в перечне осведомителей, что позволило здесь же, отойдя к аркам больших сводчатых окон, побеседовать с каждым, задав необходимые вопросы и поручив предоставить список негласных нарушителей спокойствия, сумевших откупиться от штрафов и взысканий.
Юлиуса Штейнбаха он обнаружил в профессорской трапезной; замерев в двух шагах от двери, Курт с минуту колебался, решая, стоит ли сейчас вот так, на глазах у всех, подступать к преподавателю и говорить с ним; наконец, напомнив себе, что излишняя осторожность способна привлечь внимание более, нежели полное отсутствие таковой, он прошагал к столу, где тот поглощал свой обед, и, испросив дозволения, уселся напротив. В конце концов, покойный посещал его лекции, посему и не было ничего удивительного в том, что господин следователь решил побеседовать с господином профессором, что, кстати сказать, впрямь намеревался сделать и прежде.
Приема Курт ожидал прохладного, скептического и снисходительного, однако, к его немалому облегчению, Штейнбах просьбе не удивился; по крайней мере, никаких эмоций он не выказал, поинтересовавшись лишь, получена ли господином следователем соответствующая sanctio, или же имеет место «снова самоуправство». Никак не отреагировав на последнее замечание и не показав, в свою очередь, собственного удивления, Курт клятвенно заверил, что дозволение вышестоящего имеется в письменном виде, и перешел к тем вопросам, каковые полагал задать профессору уже как преподавателю покойного Шлага. К сожалению, многим тот помочь не сумел, ибо не особенно способный, обычный в поведении и ничем не примечательный внешне бывший секретарь запомнился ему именно благодаря своей должности, и только лишь; о характере своего студента профессор ничего существенного сказать не смог, его отсутствие на лекциях отмечал мимоходом, не удивляясь довольно частому среди слушателей явлению, а что же до его душевного состояния, то с этим вопросом, собственно, майстеру Гессе лучше побеседовать с духовником университета, к коему нет-нет, да и заглядывали хоть изредка. Все то, что не было сказано на исповеди, будет в его распоряжении — местный святой отец к Конгрегации относится с большим пиететом, мечтая, кажется, втайне иметь к ней непосредственное касательство; и хотя никто не намекал ему на подобную необходимость, исправно сообщает о всех случаях неправедности и вольнодумия. Дабы не обидеть старика, более трех с лишним десятков лет подвизающегося в стенах университетской часовни, Керн терпеливо выслушивает его жалобы, как правило, малополезные, благодарит и выдворяет с миром…
Духовник кельнских студиозусов и в самом деле не смог сказать ничего значимого, лишь засвидетельствовав услышанное ранее от прочих опрошенных, хоть и, надо отдать ему должное, воистину всячески тщился оказать содействие майстеру инквизитору, припомнив и самого секретаря, и детальности его поведения, и даже слегка поступился правилами, упомянув о том, как тот вел себя на исповеди. Правда, ничего конкретного названо не было, в этом святой отец остался верен сану и возложенной на него в этой связи ответственности, однако заметил, что, по его суждению, исповедуясь, Филипп Шлаг говорил словно бы сквозь силу, избирая слова и, стало быть, недоговаривая. Вообще, таковое случалось, когда кое-кто из слушателей университета готовился и все никак не мог напастись смелости, дабы повиниться (как правило, чаще это оказывался грех плотский либо же хищение), однако в случае с покойным это длилось вот уж полгода, и священник совсем уж было вознамерился как следует с ним побеседовать, но тут приключилось это несчастье, помилуй, Господи, его душу… Отделаться от святого отца оказалось не легче, нежели от кренделей матушки Хольц; принудить его к молчанию Курт сумел лишь тем, что, поднявшись, строго и почти резко повторил (в третий уже раз), что весьма признателен за явленную ему помощь, ценит подобное истинно христианское усердие и ревность о истине, однако вынужден откланяться и заняться далее делом. Ушел он в ощущении, что престарелый ревнитель остался несколько обиженным, как ему явно показалось, недостаточным участием майстера инквизитора к его познаниям и мыслям.
Выходя из дверей учебной части, Курт повстречался с новым секретарем, суетящимся у носилок, укрытых кипенным полотном, из-под какового постоянно выскальзывала левая рука с тонкой и почти прозрачной кожей; руку Шепп брал двумя пальцами за запястье, кривясь при том неимоверно, и водружал обратно, что, впрочем, помогало слабо и повторялось раз за разом через каждые три-четыре шага. Встретившись с майстером Гессе взглядом, он потемнел лицом, отведя глаза, и прицыкнул на двоих пыхтящих носильщиков, ответивших ему начистоту и не скупясь на эпитеты, предложив, если он чем-либо недоволен, тащить труп самому как ему нравится. Новоприобретенным добавлением к своей должности секретарь недоволен был явно, чего и не думал утаивать; однако же, услугами таких недовольных, если доверять списку, полученному Куртом сегодня, и примечаниям Керна, местное отделение Конгрегации пользовалось уже не первый год вполне успешно. Впрочем, надо отметить, что осведомители, как пояснил все тот же Керн, разделялись на три разновидности: купленные, устрашенные и идейные. Те, кто получал за свои услуги плату, тоже бывали двух типов — те, кто брал деньги исходя из положения «ну, не отказываться же, раз дают», и те, кому было, собственно говоря, все равно, кому и что продавать. К услугам последних старались без особенной нужды не прибегать, оставляя их на крайний случай или же выслушивая, когда те являлись с донесениями сами. Запуганные шли на сотрудничество крайне нехотя, держась в узде лишь благодаря имеющимся на них материалам различной серьезности; с оными надо было говорить осмотрительно, стараясь одних не оскорбить опрометчивым словом, а других — не выпустить из кулака излишней обходительностью и терпимостью. С идейными было проще всего. Таковых было немного, но эти, как правило, работали просто, иллюзий не имели и были готовы фактически на все, если слышали обоснование для порученных им действий. Что немало облегчало дело, обоснованием для них могло послужить и тривиальное «так надо».
Секретарь в свете этого являлся тем, кто берет плату, будучи не в силах сознаться самому себе, что сотрудничество с Конгрегацией — дело не столь уж недостойное, как то принято считать в окружающем его обществе; некоторое давление, оказанное на него при вербовке, сохраняло иллюзию подневольности, кою вышеупомянутая мзда должна была скрасить. Скосившись на Бруно, Курт, не сдержавшись, усмехнулся. Этот был, если следовать всем подобным определениям, купленным (в более, правда, буквальном смысле), запуганным, работающим время от времени за идею при должном обосновании. Гремучая смесь…
***В трактир, где собираются кельнские студенты, этим вечером Курт так и не попал — весь день незаметно ушел куда-то, поделившись между разговорами, кратким обедом, снова разговорами и бесконечными отчетами, которыми его, похоже, решил вконец извести Керн. Майстеру инквизитору даже пришла в голову крамольная мысль о том, что начальство придумало это муку нарочно, дабы он, увидев, какое количество бумаготворчества должно сопровождать едва лишь начатое расследование, плюнул на все и бросил дело.
За остаток дня успев переловить почти всех соседей покойного (и не узнав, как и ожидалось, ничего нового), Курт позволил себе урвать неполный час сна, а ближе к темноте, оставив Бруно, в одиночестве направился к каменной громаде университетского здания. Профессор Штейнбах встретил его у двери входа для обслуги, только что разошедшейся по домам; в университетский подвал они спустились быстрым, едва не бегущим, шагом, заговорив лишь тогда, когда дверь за ними закрылась, оставив их наедине с недвижимым телом, горящими подле него светильниками и инструментами, разложенными в готовности.
— Все же не понимаю, — повторил уже сказанное сегодняшним днем Штейнбах. — Я мог управиться и в одиночестве, утром вы получили бы мой отчет о вскрытии.
— Профессор, я ни в коей мере не подвергаю сомнениям ваши таланты, — улыбнулся Курт, вставши у бескровного, почти молочного в полумраке лица покойного секретаря. — Однако, кроме простого любопытства к самому процессу, есть еще одна причина: до завтра я просто-напросто извелся бы от нетерпения.
