Сергей Конарев - Балаустион
Скатываясь по ложбине между горой Менелая и Тораксом, тянул холодный осенний борей, небо заволокло серыми тучами. Но ученики этого не замечали: по их спинам катился пот.
— Ровнее шеренгу! Менандр, куда ты лезешь! Плетей захотел? Гермократ, тупица, сколько раз тебе говорить — равняйся по впередистоящему, ослиная твоя башка! Нале-ево-о!
Слаженный грохот деревянных сандалий (привилегия «ястребов», «птенцы» и «волчата» круглый год ходят босые)
— Третья декада второй эномотии, после отбоя побежите до храма Диоскуров, что за рекой, и обратно. Со щитами. Прибежавшему последним — голодный день.
— За что, брат? — посмел возмутиться командир эномотии Леотихид.
Эвдамид поджал губы.
— За Пактия, который до сих пор не знает, где лево, где право. А ты, Лео, за то, что подал голос из строя, побежишь с ними. И, кроме щита, потащишь с собой камень, не меньший, чем твоя дурная голова!
— Слушаюсь, — недовольно протянул Леотихид. Он знал, что спорить бесполезно: во имя дисциплины Эвдамид без колебаний послал бы его и под плети.
Леонтиск искренне порадовался промашке недруга и подумал злорадно: «Так тебе и надо, ублюдок!» Перехватил поудобнее перекладину и… едва не пропустил следующую резкую команду:
— Кругом, щиты за спину!
Стук деревянных подошв, кряхтенье, шорох дерева. Крик чайки, пролетевшей на уровне крыш.
— Автокл, не крути черепком! Ион, что ты в собственных ногах путаешься? Еще раз, крр-у-гом!
Дробь подошв.
— Писандр, я сказал что-нибудь о щитах?
— Нет, ирен!
— Куда ж ты его тычешь? Десять плетей и голодный день!
— Слушаюсь!
— Щиты на фронт, к атаке, то-овьсь! Плотнее щиты! Сдвоенным, вперед!
— Арей!!! — с боевым кличем «ястребы», держа строй, бросились на воображаемого противника.
— Сто-о-ой! Анаксилай, Исад, не вырываться! Щит в щит! А теперь — раздвинуть ряды! Двойной интервал!
Громкий звук вырвавшихся от усердия ветров, следом — шипящие, сквозь зубы, смешки стоящих рядом. Пронесло — Эвдамид не заметил.
— Удвоить фронт — третья линия, занять место в первой, четвертая — во второй! Марш! Хорошо. Парадори, щиты на фронт, бего-ом!
— А-а-а!
— Сто-ой! Куда прете, болваны? Прошу простить, господа, этого больше не повторится. Я велю «птенцам» постирать твой хитон, господин хилиарх.
— И чем же это спартанская фаланга, интересно, отличается от фаланги афинской или аргосской? — мелодичный голос Эльпиники был полон медовой издевки.
— Своей непобедимостью, — совершенно серьезно отвечал ей Леонтиск. — На самом деле ни македонские, ни римские солдаты не превосходят спартанцев в организованности и дисциплине, не говоря уже о мужестве….
— Ой ли? Каждая мышь свое поле хвалит….
— Пройдет немного времени, и ты вспомнишь мои слова, — голос юноши прозвучал зловеще. — Лакедемон подтвердит свою силу кровью….
— Леонтиск! — улыбка девушки потускнела. — Перестань. Говоря о крови, ты призываешь темные силы. Чур, избавь Великая Покровительница!
— Хорошо, не буду. Рассказывать дальше?
— Да!
— Ты уже третий день приходишь в это подземелье, слушаешь мои басни… Не наскучило?
— Как ты можешь! Мне хочется говорить с тобой, и это все так интересно… — Леонтиск смотрел ей в глаза очень внимательно, но фальши не уловил.
Из коридора донесся очередной страстный стон.
— А Полита? Она не в обиде? — с улыбкой спросил сын стратега.
— С чего бы ей? Она проводит время даже лучше, чем я… — поняв, что заговорилась, Эльпиника прикусила язык, на миг опустила глаза. На ее щеках вспыхнули ярко-алые пятна. — Я… я не то хотела сказать….
— Пустое, я тебя понимаю.
В груди колыхнулось сладкое волнение. «Ну и дела! — удивился Леонтиск. — Сдается мне, развратник Купидон летает где-то рядом!» Ни печальная ситуация, в которой он находился, ни грозная опасность, нависшая над другом и повелителем, ни боль от недавних трагических событий не могли более заглушать все настойчивее заявлявшего о себе чувства. Повинуясь порыву, Леонтиск протянул руки сквозь решетку. Эльпиника, глядя на него сияющими глазами, легко соскользнула со скамьи, вложила свои тонкие ладони в его.
Они не сказали ни слова. Ни слова о любви.
— Отсюда у тебя эти шрамы? — полушепотом произнесла она наконец, как будто боясь спугнуть очарование момента. Леонтиск, увидев, куда она смотрит, коснулся пальцами правой руки длинного, уходящего под хитон рубца на правом плече.
— Мой последний экзамен в агеле. Второй день Гимнопедий, когда выпускники военной школы, «львы», становятся полноправными воинами. Заключительная порка на алтаре Артемиды Ортии. Вот, погляди, — повернувшись спиной, он задрал хитон. Эльпиника ахнула — вся спина молодого воина была исполосована поперечными шрамами.
— Такая спина — отличительная особенность любого лакедемонянина, закончившего агелу и ставшего эфебом. Поэтому так трудно соврать, что ты обучался в Спарте — проверить истину достаточно просто.
— Боги, и ты позволил сотворить с собой такое? — казалось, она вот-вот заплачет.
— Я как иноземец, мог отказаться. Но не стал — мои товарищи… и наследник… меня бы не поняли. На пытку — так всем! Двое из нашего лоха, кстати, не выдержали.
— Что значит — «не выдержали»?
— Ну, умерли, — Леонтиск развел руками. — Но такое часто случается. Спартиаты считают, что если Ортия заберет себе одного-двух воинов в год, это лишь усилит непобедимость их войска.
— Какой жестокий обычай!
— Его завещали спартиатам древние дорийские цари, правившие задолго до Ликурга, — пожал плечами Леонтиск.
Юноша и девушка, разделенные решеткой, продолжали обычную беседу. Но их пальцы, их горячие пальцы говорили друг другу совсем о другом. Они гладили, сплетались и ласкали друг друга в нежном и прекрасном танце прикосновений, и ничего, кроме этого, на самом деле не существовало.
— Но почему, скажи, ты не вернулся домой, в Афины, закончив обучение?
— Зачем? Тебя я потерял, и карьера в Афинах меня особо не привлекала. Иное дело — Спарта! Там интересно, там борьба, там сейчас зарождается гроза, что всколыхнет всю Элладу. Моя жизнь, моя душа принадлежали Пирру, наследнику спартанского престола. А он с юных лет втянут в интриги; ты бы удивилась, если б знала, сколько их кипит под поверхностью размеренной патриархальной жизни столицы Лаконики.
— Помню, ты говорил, что между царями вышел раздор….
— Угу. Первая стычка между Павсанием и Агисом произошла, еще когда они были молодыми правителями. В Греции бушевала война: Рим в союзе с Македонией сражался против понтийского царя Митридата, которого поддержали многие полисы эллинов, в том числе Афины, Беотия и даже ахейцы. Царь Павсаний ратовал за то, чтобы подняться вместе с остальными и призывал лакедемонян воспользоваться случаем и выступить против «гегемонов». Этому всеми силами воспротивился только что взошедший на трон Агис, изменивший традиционной спартанской политике. На его сторону стали эфоры и часть аристократов, и в конце концов войско лакедемонян осталось дома. Все, чего удалось добиться Павсанию — это уговорить геронтов не запрещать гражданам наниматься к Митридату на службу. И многие из тех, кто ненавидел римлян, ушли на эту войну. Впрочем, это мало на что повлияло. Сулла разгромил полководцев Митридата и очистил от них Грецию. Повсеместно начались казни и преследование тех, кто поддерживал царя, и к курульному креслу Суллы выстроилась целая очередь представителей греческих городов, желающих заявить о своей преданности. Царь Агис старался не менее прочих, вылизывая римскую задницу. Павсания гонения коснулись лишь отчасти, потому что его призывы к войне не были услышаны в родном полисе, но римляне запомнили своего врага и много лет спустя отомстили, воспользовавшись удачным предлогом!
— С тех пор Агид последовательно гнул проримскую линию. Что еще хуже, его в этом поддержала часть лакедемонской знати. Некоторые влиятельные круги в Спарте тяготятся демонстративной независимостью, приносящей полису немалые неприятности, и готовы смирить дорийскую гордость, признать гегемонию римлян. Этот шаг сулит много различных благ, например….
— Подробности можешь опустить, — быстро вставила Эльпиника. — Я так далека от всего этого. Чувствую себя полной тупицей, клянусь Богиней.
— Не стоит, я и сам далеко не все понимаю в этом хитроумном искусстве, которое большие люди называют политикой. Но одна вещь ясна любому — тому из государственных мужей, кто приведет строптивую Спарту к повиновению, обеспечена благодарность и милость Рима. Так вокруг Агиса образовалась немногочисленная проримская партия из высокопоставленных магистратов. Противовесом ей был царь Павсаний, который и после падения Митридата продолжал — да и сейчас продолжает! — оставаться непримиримым противником римлян. Не стоит и упоминать, что большинство граждан-гоплитов стояло за Эврипонтидов.
