Чак Паланик - Проклятые
В одной руке она еще вертит красную ленточку.
Отец кивает:
– Мама права. Или когда мужчина любит двух женщин, или трех, за кулисами после большого рок-концерта…
– Или, – подхватывает мама, – когда целая камера заключенных очень-очень любит новенького…
– Или, – вставляет отец, – когда банда мотоциклистов едет за амфетамином по юго-западу Штатов и очень-очень любит одну напившуюся байкерскую девчонку…
Да, я знаю, что их ждет машина. «Приус». Какому-то пиарщику уже приходится переносить время их прибытия. Несмотря на это, я все равно озадаченно морщу свой детский лобик в гримасе, которой мои обколотые ботоксом родители могут только позавидовать. Я перевожу взгляд от маминых глаз к папиным и вижу, как они мутнеют и стекленеют от ксанакса.
Мама задирает подбородок и встречается глазами с отцом.
Отец выпаливает:
– Да пошло оно все!
Он сует руку в карман смокинга и достает коммуникатор. Он приседает рядом с креслом и подносит крошечный компьютер к моему лицу. Откинув крышку, он набирает Ctrl + Alt + P, и экран заполняет наша медийная комната в Праге. Папа нажимает на кнопку, выводит телеэкран на дисплей коммуникатора, набирает Ctrl + Alt + L и прокручивает список названий. Наконец останавливается на одном фильме, и по следующему нажатию экран мельтешит путаницей рук и ног, болтающимися бритыми мошонками и вздрагивающими силиконовыми грудями.
Да, может, я и девственница, мертвая девственница, которая почерпнула свои знания о плотском из расплывчатых метафор в романах Барбары Картленд, но я прекрасно отличаю фальшивые сиськи от нормальных.
Операторская работа просто ужасна. От двух до двадцати мужчин и женщин борются друг с другом, лихорадочно насилуют все имеющиеся отверстия всеми наличными пальцами, фаллосами и языками. Тела глотают тела. Освещение жуткое, звуковая дорожка зациклена – какие-то любители, даже не члены профсоюза, сценарий отсутствует в принципе. То, что мне показывают, похоже скорее не на половое сношение, а на извивающихся, корчащихся, еще не совсем умерших, но уже частично разложившихся обитателей групповой могилы.
Мама улыбается, кивает на экран коммуникатора и говорит:
– Понимаешь, Мэдди? Вот откуда берутся дети.
– И герпес, – вставляет отец.
– Антонио, давай не будем. – Потом мама снова обращается ко мне: – Юная леди, ты абсолютно уверена, что тебе не нужен ксанакс?
Отвратительную маленькую оргию прерывают: на дерущиеся тела накладывается надпись «Входящий звонок». Вверху коммуникатора мигает красный огонек, звенит пронзительный сигнал. Отец говорит:
– Подожди-ка, – и подносит к уху коммуникатор. Мерзкое сборище переплетенных конечностей и гениталий дергается у его щеки; видеопенисы извергают тошнотворную влагу у его глаза и рта.
– Алло? Хорошо, спускаемся.
В ответ на предложение ксанакса я снова мотаю головой: нет, спасибо, не надо.
Мама роется в вечерней сумочке.
– Это не настоящий подарок на день рождения, но на всякий случай…
И дает мне что-то круглое – свернутую ленту чего-то блестящего, то ли пластика, то ли резины, с повторяющейся много раз мультяшной кошачьей мордочкой. Пластмасса (или фольга?) скользкая, почти влажная, и когда я беру ее в руку, сверток падает на пол и разматывается, бесконечно размножая кошачью мордочку. Длинная полоса, расшитая на квадратики, тянется от моей руки к полу и издает медицинский запах латекса.
К этому времени мои родители уже ушли. Они закрыли за собой дверь раньше, чем я поняла, что держу в руках ленту презервативов «Хелло Китти» длиной в пятнадцать футов.
XVIII
Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон. Понемногу я забываю свою жизнь на земле, забываю, как это – чувствовать себя живой и жить. Однако сегодня кое-что шокировало меня и заставило если не вспомнить, то хотя бы понять, сколько всего я забыла. Или вытеснила из памяти.
Компьютерный автонаборщик ада чаще всего звонит по номерам, исключенным из справочников. Я почти слышу запах тушеного тунца, обогащенного ртутью, в дыхании людей, чей ужин я прерываю. Он слышен даже по оптоволоконному кабелю или чем там соединены земля и ад. Они кричат на меня. Их салфетки запиханы за воротник и хлопают по груди, все в пятнах салатной заправки «зеленая богиня» или «для гамбургеров». Разозленные люди в Детройте, Билокси и Аллентауне кричат:
– Иди к черту!
Да, может, я и бессовестная, невежливая нарушительница ритуала их аппетитной вечерней трапезы, но я давно уже выполнила этот гневный приказ.
Как раз сегодня, в этот день, месяц и век, когда я сижу в гарнитуре, слушаю возмущенные крики и опрашиваю людей об их потребительских предпочтениях относительно шариковых ручек… происходит что-то новое. Мне звонят.
На меня орет какой-то идиот, оторвавшийся от мясного рулета, и вдруг в наушниках начинается гудение. Этот сигнал обозначает входящий звонок.
Откуда мне звонят, с земли или из ада, я понятия не имею. Номер не определяется. Как только мяснорулетный дебил вешает трубку, я нажимаю Сtrl + Аlt + Del, чтобы освободить линию, и говорю:
– Алло?
Голос девочки спрашивает:
– Это Мэдди? Вы Мэдисон Спенсер?
Я спрашиваю, кто звонит.
– Я Эмили, – отвечает девочка, – из Британской Колумбии.
Та, которой тринадцать лет. У которой тяжелая стадия СПИДа. Сразу после звонка она набрала шестьдесят девять и узнала мой номер. Она говорит:
– Ты честно-честно мертвая?
Мертвее не бывает, заверяю я ее.
– Твой номер определился в Миссуле, штат Монтана…
Это одно и то же, говорю я.
Она спрашивает:
– А если я позвоню тебе с оплатой за счет адресата, ты заплатишь?
Конечно, говорю я. Попробую.
Щелк – она вешает трубку.
Конечно, личные звонки из ада – не очень этично, но все этим занимаются. С одной стороны от меня сидит панк Арчер, его локоть в черной кожанке почти касается моего локтя в кардигане. Арчер дергает себя за огромную булавку в щеке и говорит в микрофон:
– Нет, правда, ты по голосу жуть какая сексуальная. Когда твой рак кожи пойдет метастазами, надо будет точно состыковаться…
У моего второго локтя заучка Леонард смотрит перед собой остановившимся взглядом и говорит в микрофон:
– Ферзевая ладья на жэ пять…
Моя голова стиснута гарнитурой, наушник прикрывает одно ухо, а микрофон на пластмассовой загогулине висит перед ртом. А Бабетт кружит надо мной и стрижет мои волосы щипчиками для кутикул из своей сумочки. Она делает мне самую что ни на есть идеальную стрижку под пажа с прямой челкой до бровей. Бабетт тоже не станет возражать, если моя социальная жизнь будет оплачена адом.
Опять входящий звонок, механический голос говорит:
– Вам звонит с оплатой от адресата абонент…
Канадская СПИДодевочка вставляет:
– Эмили.
Компьютер спрашивает:
– Вы берете на себя расходы?
Я говорю: да.
Эмили снова в телефоне:
– Я звоню потому, что у меня ужасно срочное дело! Родители хотят, чтобы я увиделась с новым психологом. Как думаешь, надо идти?
Я качаю головой:
– Ни в коем случае.
Бабетт хватает меня за затылок, впивается белым маникюром в кожу, и я замираю.
– И не давай им пичкать тебя ксанаксом! – говорю я в микрофон.
По моему личному опыту, нет ничего хуже, чем вывернуть душу наизнанку перед каким-нибудь психологом, а потом понять, что так называемый профессионал в действительности ужасно глуп и ты только что раскрыла свои самые сокровенные тайны придурку, который нацепил один коричневый носок, а другой – синий. Или приклеил на задний бампер своего дизельного «хаммера» наклейку «Мы за чистую Землю!». Или при тебе ковырялся в носу. Поверенный твоих сокровенных тайн, который должен был исцелить твою искореженную психику, который теперь хранит все твои самые страшные признания… оказался обычным козлом с университетским образованием.
Чтобы поменять тему, я спрашиваю Эмили, как она заразилась СПИДом.
– А как ты думаешь? – хмыкает Эмили. – Конечно, от моего предыдущего психоаналитика.
Я спрашиваю, был ли он симпатичный.
Эмили пожимает плечами так, что я это слышу.
– Довольно симпатичный. Для частного терапевта.
Я играю с прядью своих волос – наматываю на палец, потом подтягиваю ко рту, чтобы погрызть кончики. Я спрашиваю Эмили, как это – болеть СПИДом.
Даже по телефону слышно, как она закатывает глаза.
– Это как быть из Канады, – говорит она. – Привыкаешь.
Я стараюсь показать, что это произвело на меня впечатление.
– Ух ты! Наверное, человек может привыкнуть почти ко всему.
Для поддержания разговора я спрашиваю Эмили, начались ли у нее менструации.
– Конечно, – говорит она. – Но когда в крови зашкаливают вирусы, месячные – не радость от того, что ты стала взрослой женщиной, а протечка страшных биологических ядов в трусы.
Я, видимо, сама не замечая, продолжаю грызть свои волосы, потому что Бабетт шлепает меня по руке, а потом машет у меня перед носом крошечными ножничками.
