Валерий Елманов - Красные курганы
«Не вышло, – досадливо крякнул епископ. – Попробуем зайти с другого бока».
– А скажи-ка мне, сын мой, – вновь начал епископ. – На днях все мы видели на стенах замка подлинное чудо. Хотелось бы знать, несчастный владетель Кукейноса, который одарил нас своим замком, действительно погиб или… это был живой человек?
– Он почти прорвал кольцо моих воинов под Ростиславлем, – медленно начал Константин. – Получил несколько ран, но еще бился. Затем силы окончательно оставили его, он упал с коня и… – не договорив, рязанский князь благочестиво перекрестился и тяжело вздохнул. – Но вообще-то для меня это большая новость. Служитель церкви, а не верит в чудеса. Ведь если бы Вячко был жив, то разве мог где бы то ни было появиться его призрак?
– А ведомо ли тебе, князь, что свой град он передал мне? – осведомился епископ.
– А я слыхал другое, – задумчиво произнес Константин. – Что он предложил тебе, отче, половину доходов от своего княжества и града Кукейноса, если ты защитишь его от литовцев, чего ты, кстати, не сделал.
– Нет-нет. Это всего лишь слухи, – заторопился епископ. – Да у меня и подлинная грамота имеется, собственноручно им подписанная. Вот она. – И с этими словами он протянул Константину свернутую в трубочку грамоту со шнурком, на котором сиротливо болталась большая вислая печать. – Вообще-то их две. Одна – на вашем языке. Это та, что ты в руках держишь. Вторую же я оставил на хранение в Риге.
Константин развернул документ.
– Это он сам писал? – уточнил на всякий случай.
– Писано в Риге, но не его рукой, – покачал головой епископ. – Неужто, сын мой, ты считаешь, что слуга божий может лгать?
– А как же pia fraus?[49] – осведомился Константин.
– Находясь in partibus infidelium,[50] мы порою и впрямь вынуждены к ней прибегать, – покорно согласился епископ. – Но делаем это лишь по отношению к злобным язычникам, закосневшим в грехе и мраке заблуждения. Тогда-то qui cum Jesu itis[51] и прибегают к этому. Но тебя, человека, носящего на груди крест, я бы постыдился обманывать. А если ты не веришь той грамоте, что у тебя в руках, то вот и другая, которую составили мы с Всеволодом, князем Гернике. Посему должен сказать, что овладел ты этими замками не по праву и не по закону.
– А вы, значит, по закону? – раздраженно фыркнул Константин.
– Именно так, – склонил голову епископ.
– Ну, хорошо. Давай-ка мы ее вначале почитаем, – предложил Константин. – Во имя святой и нераздельной троицы.[52] Аминь. Альберт, милостью божьей епископ рижский, смиренный слуга народов в вере. Чтобы со временем не постигло забвение того, о чем необходимо сохранить память навеки, предусмотрительное тщание современников знает целительное средство в письменном свидетельстве…
Читал он долго, запинаясь и спотыкаясь на завитушках старательного писца, и наконец текст закончился.
– Та-а-ак, – протянул рязанский князь, протирая усталые глаза и откладывая грамоту в сторону.
– Там дальше еще есть подписи. Его, моя и множества свидетелей, – почтительно подсказал епископ.
– Верю, – кивнул равнодушно Константин. – Но любопытно получается, святой отец. Вначале вы напали на град, разграбили его подчистую, захватили в полон жителей, саму княгиню, после чего подожгли и ушли. А к князю послали гонцов с сообщением о том, что он сможет получить семью обратно лишь в том случае, если отдаст Гернике тебе. Выходит, подписана она Всеволодом по принуждению, следовательно, законной силы не имеет.
«Все знает, – вздрогнул от неожиданности епископ. – Но откуда?!»
– Ты не совсем знаком с обстоятельствами того времени, – начал он неспешно, лихорадочно собираясь с мыслями. – Первым начал вражду князь Всеволод. Он постоянно связывался с литовцами и вредил нам как только мог. У меня не было другого выбора. А как бы ты сам поступил на моем месте? – лукаво осведомился он.
– Во всяком случае, я бы не лицемерил, прикрываясь именем божьим, как это все время делаешь ты, епископ, – ответил Константин. – Да и с Кукейносом тоже получилось, мягко говоря, нехорошо. Отдавать за военную помощь половину даней, получаемых с княжества, – это одно, а отдать земли – совсем другое. Выходит, что ты мне опять лжешь. К тому же ты занял весь замок.
– Но только после того, как он уничтожил целый отряд рыцарей, напав на них без малейшей причины, – нашелся епископ.
– А разве то, что месяцем ранее этот отряд обманом захватил Кукейнос, не причина? – не скрывал насмешки рязанский князь, презрительно взирая на своего собеседника.
– Я вручил ему дары, загладив тем самым вину моих людей. К тому же они в моем присутствии пожали друг другу руки, простив тем самым все, как и подобает добрым христианам. Чего же еще? – недоуменно пожал плечами епископ, начиная злиться.
– Ну, хорошо, – вздохнул Константин. – Ты хочешь по закону? Изволь. Всеволод и Вячко не имели права дарить тебе даже части своих владений, ибо они лишь пользовались ими, а принадлежало все полоцкому князю. Посему, святой отец, эти грамотки ты можешь засунуть себе под рясу и… – Константин не договорил, но и без того рекомендация была достаточно ясна.
– Но у тебя тоже нет на них никаких прав, – хмуро возразил епископ.
– Отчего же. После смерти полоцкого князя по русскому лествичному праву стол его, равно как и все прочие владения, перешли к его брату. Когда тот погиб под Ростиславлем вместе с еще одним братом, их владения, унаследовал князь Вячко. Будучи полноправным властителем он и завещал мне свои земли, включая не только Полоцк, но также Гернике и Кукейнос. А вот и грамотка, им самим составленная.
– Стало быть, под Ростиславлем ты взял его в полон и вытребовал у умирающего это дарение, – констатировал отец Альберт. – Чем же ты лучше меня, князь?
– Еще раз повторюсь: тем, что не лицемерю. Если бы я решил посвятить себя служению богу, то никогда не водил бы воинов с мечами и копьями на мирных людей. Я бы не радовался тому, что удалось убить сотни невинных и взять богатую добычу. Разве ты добрый пастырь после этого? Ты – волк. Нет, даже хуже. Намного хуже, – поправился Константин. – Волк – животное благородное. Он режет овец, это так, но только тогда, когда ему нечего есть, и столько, сколько необходимо. Вы же готовы вырезать тысячи, чтобы напялить свои дурацкие кресты на десяток оставшихся в живых.
Так что ты и твои люди, епископ, намного хуже зверей, – разошелся он не на шутку.
– Да христианин ли ты?! – изумился побагровевший от злобы отец Альберт. – Какой ты веры, княже?!
Константин уже успел мысленно обругать себя за эту внезапную вспышку, прекрасно сознавая, что ничего хорошего такая откровенность не сулит. Однако делать было нечего. Сказал «а», говори и «б».
Поэтому он уже более спокойным тоном, но досказал до конца:
– У нас с тобой разные боги, епископ, и разная вера. Ты поклоняешься богу зла и ненависти, принося ему в жертву человеческую кровь. Я людоедам не кланяюсь. Христос завещал иное, а о таких, как ты, сказал: «Multi sunt vocati, pauci vero electi».[53] Так что ты, епископ, не относишься к числу избранных.
– Себя же ты, несомненно, причисляешь к последним, – криво усмехнулся епископ.
– Господу виднее. Во всяком случае, у нас на Руси не понуждают человека сменять своих богов на тех, в кого он верить не хочет, угрожая при этом мечом.
– А я слышал, что твой предок, князь Владимир, делал иначе, когда крестил твоих соплеменников.
– Это его грех, – пожал плечами Константин. – И он тоже был не прав. Каждый должен сам выбирать себе богов.
– Есть только один истинный, – возвысил голос отец Альберт. – Остальные же – ложны, и не боги они вовсе, а идолы. Ты видел их капища? Как могут боги быть вырезаны из дерева? Один удар топора, и нет этого бога.
– Один удар топора по иконе, и нет твоего бога, – парировал князь. – Впрочем, я много слышал о тебе, а потому давай оставим богословские споры на другой раз.
– Могу я узнать, что же ты слышал обо мне? – осведомился епископ.
– Ты уверен, что тебе это нужно знать?
– Люди злы. Возможно, что кто-то, разгневавшись на меня, сказал тебе неправду. К тому же всегда полезно знать, что о тебе думают другие.
Константин прищурился и в который раз за этот день поблагодарил свою память, хранящую все те латинские высказывания и поговорки, которые он некогда выучил еще в институте.
Пристально глядя на епископа, он произнес:
– Mel in ore, verba lactis, fel in corde, fraus in factis.[54] Достаточно? – спросил с усмешкой.
– Вполне, – кивнул епископ.
Багровый румянец злобы уже сменился на его лице мертвенной белизной ненависти, и, уже отбросив всяческую осторожность, отец Альберт прошипел сквозь зубы:
– Я пойду на все, чтобы вернуть эти земли. Ты еще не знаешь, князь, всей мощи римского престола, который незримо возвышается за моей спиной. Сюда придут рыцари из Полонии, Германии, Франции, Англии, Италии, Кастилии.
