Александр Прозоров - Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного
Мимо промчался конь, но стук копыт замедлился, вернулся назад…
— Рипа? Давай помогу …
Черноволосый Степка, живущий через улицу, спрыгнул с коня, одернул рубаху, сунул за пояс плеть. Девушка, не поднимая головы, искоса посмотрела на него, улыбнулась, раздумывая, и наконец разрешила:
— Ладно, помоги…
Себе Рипа цену знала. Далеко не у каждой девушки в Богородском такие пронзительные зеленые глаза, как у нее. Нос и губы красивые, грех жаловаться. Веснушек нет, ветрянка тоже стороной минула. Коса толстая до самого пояса, подружкам на зависть, грудь последний год так выдалась, даже страшно иногда становится, да и статью Бог не обидел. Так отчего же и не покапризничать, не повыбирать себе молодца по сердцу? Пятнадцатый год уже, скоро сватов встречать можно будет. Один раз согласишься — потом всю судьбу под согласие это отдать придется. Степка что? Он ей, конечно, нравился. С детства бок о бок росли. Видела, что нравится ему, да ведь на нем свет клином не сошелся. Вон, Тимофей Масленников, рыжий, как огонь, и нахальный, как мартовский кот, тоже ничего и тоже увивается. Купец тут, молодой и богатый, тоже погулять уговаривал. Да токмо видно было, что поблудить гость залетный хочет, без серьезности, потому сразу и погнала, восхитив своей снисходительной гордостью всю улицу.
— Так дашь коромысло-то?
— Чего уж, бери… — Рипа передала ношу соседу, еле успевшему пригладить непослушные вихры и прижать их шапкой.
— Тепло нынче… — заметил Степа, шагая рядом по траве. — Вечер, мыслю, теплый будет.
— Может, и теплый, — опять покосилась на него с улыбкой девушка.
А в общем, хороший он все-таки парень. Добрый, работящий. А что не купец, не боярин, речи сладкие вести не умеет — так одно дело под кустом полежать, сказки послушать, а другое — детей растить, хозяйство вести. Тут не до сказок.
— Так, может, погуляем вечером? — осторожно поинтересовался Степа.
— Может, и погуляем… — Короткая тропинка от колодца уже привела их к калитке.
— Ну, так я подойду вечером? — снимая коромысло, поинтересовался паренек.
— Ну-у… — поколебалась девушка. — Ну-у, ладно. Токмо недолго погуляем. На берегу посидим, да и хватит.
— Ага, — с готовностью кивнул Степка и побежал к коню.
Рипа проводила его взглядом, вошла во двор.
Разумеется, одной пары кадушек не хватило: только курам воды налила, поросятам, лошадям да Полкану в плошку плеснула. А еще нужно было козам и корове воду приготовить, чтобы после пастбища сразу напиться могли, и напиться тепленькой, потом еще для готовки той же скотине принесть, самим для рукомойника, да для супа, да пол и посуду помыть. В общем, четыре раза до колодца туда и обратно, и Степки рядом уже не имелось. Опосля следовало у коровы навоз выгрести, на кучу для гниения перекинуть, свиной загон тоже очистить. Всем соломы свежей на пол застелить. Хорошо хоть, у коз и лошадок, кормилиц, постоянно ковыряться не нужно. Раз в три дня убрал, и им хорошо.
Закончив во дворе, Агриппина села ощипывать курицу, которую мать собиралась завтра сварить, а закончив с птицей и присыпав голую тушку солью, побежала к колыбельке кормить Илью, братика. Когда тот вырастет, то, наверное, станет крепким парнем, защитником и работником — да токмо счас, в три месяца, кроме как в мох писаться да титьку требовать ничего не умеет. А мамка за прялкой сидит, ей к малышу бегать недосуг. Пряжа, это ведь дело такое — если отвлекаться, бросать работу, вся нить потом в колтунчиках окажется. Как вскочил — вот тебе и узелок.
— Горшки в печь поставь, — попросила мама, после того как Рипа сунула малышу вымоченную в молоке тряпицу, — мужики скоро с поля вернутся.
Девушка кивнула, взялась за ухват, переставляя заготовленный ужин в раскаленное с утра жерло печи, после чего побежала собирать яйца, а затем занялась тестом для пирогов. А то скотина вернется, так ее сразу доить потребуется, времени потом не станет.
Присесть удалось только вечером, за ужином, когда мать выставила на стол горшок, полный гречневой каши с солониной, мелко нарезанную капусту в продолговатой ношве и миску запеченных яиц — каждому по паре.
Впрочем, много печь не потребовалось, покамест их было всего четверо: мать с отцом, она да Сергей, старший брат. Из остальных детей никто до отрочества не дожил. Вот разве Илья вторым помощником станет. Дочь — она ведь как птица, подрастет, да и улетит из гнезда, свое вить.
— Я пойду, погуляю до темноты? — облизав ложку, спросил Сергей.
— И я! — тут же встрепенулась Рипа.
— Коли вдвоем, то ступайте, — пригладил бороду отец. — Да токмо не задерживайтесь! К ночи не вернетесь, дверь на засов запру.
Девушка кинулась к своему сундуку, в котором потихоньку копила себе приданое, достала нарядный сарафан, на плечи накинула темно-вишневый теплый платок, вплела в косу украшенную мелким бисером ленту. Сергей тем временем переоделся в атласную косоворотку, взамен полотняных порток надел черные шерстяные. Хорошими сапогами обзавестись он пока не успел, не холоп боярский, чтобы на всем готовом жить. Приходилось гулять в поршнях самодельных. Правда, скроенных аккуратно, а не на скору руку, как зачастую для детей мастерят.
— Рипа… — услышала девушка шепот и, едва шагнув за порог, оглянулась на брата.
— Смотри у меня, Степка! — погрозил кулаком Сергей. — Не дай бог сестру обидишь!
— Нешто для того я ее зову? — возмутился сосед.
— Все одно: смотри! — Брат еще раз погрозил кулаком, после чего повернулся и быстрым шагом пошел в сторону монастыря. Видать, его в вечерних сумерках свои зазнобы дожидались. С той же стороны, из-за святой обители, послышались и звуки дуды,[84] веселый перестук трещотки.
— Пойдем на гулянку? — предложил Степа, беря ее за руки.
— Не, не хочу, — замотала головой девушка. — Хочу в тишине посидеть. Пошли на берег?
— Идем! — оживился паренек.
Агриппина на миг ощутила волну стыда. Ведь Степка явно решил, что она хочет побыть с ним наедине, а девушка всего лишь предпочла не показывать всем в поселке, что гуляет с соседом. А ну еще какой жених объявится? К чему лишать себя возможности выбрать кого получше? Нашепчут ведь всем сразу…
Волна прокатилась и исчезла, а Рипа в качестве вознаграждения покрепче прижалась к Степану — пусть порадуется.
До околицы оставалось всего три дома, после чего втрое сузившаяся пыльная дорога побежала промеж полей к лесу, куда-то в дальние края. Девушка потянула своего парня к березам, опустилась на траву под их шелестящими кронами. Отсюда, со склона холма, далеко были видны темные некошеные луга по ту сторону реки, густые леса напротив монастыря, алая полоса вечерней зари далеко у горизонта.
— Хорошо-то как у нас! — вырвалось у Агриппины.
Красива русская земля. Леса, реки, луга. Летом травы ароматные вырастают, цветы чудесные — гляди — не наглядишься. Ляжешь на мягкую траву, небо над головой высокое, даже страшно — словно падаешь в него. Зимой по серебристому насту с этого самого склона на санях да по ледянкам кататься можно с такой скоростью — дух захватывает…
— Я тут от нечего делать прялку решил вырезать, — неожиданно признался Степан. — Вроде нарядная получается… Хочешь, подарю?
— А не боишься, что я на ней здесь по склону зимой кататься стану? — рассмеялась Рипа от неожиданной созвучности своих мыслей Степкиному предложению.[85]
Паренек дернулся, набычился, отвернувшись в сторону, и девушка, придвинувшись поближе, положила руку ему на плечо:
— Степа, ты чего, обиделся? Да шучу я, шучу…
Тот повернулся, качнулся к ней, и Рипа неожиданно ощутила на своих губах его горячие губы, упав от толчка на спину. Парень навалился сверху, не дав ей сразу его отпихнуть, но вместо раздражения девушка неожиданно ощутила странное приятное томление, разгорячившее тело. Степина рука с силой сжала ее грудь, и опять вместо боли прикосновение, вызвало сладкое томление, желание чего-то близкого, но непонятного, неведомого, и лишь когда наигравшаяся с грудью рука, задрав подол, заскользила по ноге, Агриппина спохватилась и отпихнула кавалера:
— Ты чего удумал, охальник?!
— Ничего, — невинно пожал плечами сосед. — Я ведь только так, дотронулся…
— Знаю я, чем ваши «дотронулся» заканчиваются! — возмущенно ответила Рипа, дернув плечом, однако не уходила и даже не поднималась с травы.
— Не обижайся, Рипушка моя, — опять придвинулся к ней Степан и снова впился в губы поцелуем. И опять приятное томление потекло по телу, и, кажется, за такие чувства она позволила бы ему все, что угодно… Кроме одного… Того самого, чего парень и хотел.
А жадные руки ласкали сквозь ткань ее грудь, бедра, время от времени опять проникали под подол, сперва добравшись до коленей, потом чуть выше, еще…
