Илья Бриз - Сбить на взлете
После минимум часа шагистики каждый день сидим в классах УЛО, учим матчасть. Нас с воентехником второго ранга Кривоносом к девкам приставили преподавать, как самых после военинженера третьего ранга Мамонтова разбирающихся в самолетах полковых специалистов. Елизарыч пару страниц из толстенного описания прочитает и смывается. А мне расхлебывать — у них же почти у половины звание выше моего будет, не говоря уже об образовании. Я младших авиационных специалистов после обеда в казарму строем отправляю… на самоподготовку — глаза б мои не видели. Кривошеина на занятиях выделывается — только по уставу обращаться надо. Вне строя сама первая на «ты» перешла. Вообще-то она не особо и вредная, разве что покозырять своим старшинством любит — у меня на петлицах по одному треугольничку, у нее целых три. Впрочем, и с этим завязала после одного случая.
Как-то вечером вломилась без стука в каморку, где я с достаточным комфортом устроился в гордом одиночестве, и, не обращая внимания на мои выпяченные от удивления зенки, осмотрелась. Что-то мне ее взгляд тогда совсем не понравился — явно на широкую самодельную лежанку глаз положила. Хрен ей! — не отдам. Сама не слабенькая сколотить. Только ноги из задницы растут, но никак не руки. Доказала уже на практических занятиях в мастерских, что с инструментом обращаться умеет.
Привычно вздернув курносый нос повыше, заявила: — Годится, — наполнила из ведра большой чайник под крышку, водрузила на буржуйку, подкинула в нее угля и погнала еще воды принести, присовокупив: — У тебя тут тепло. Мыться буду.
Ну вот ведь стерва! Пришла на готовенькое. Матеря про себя Ленку всякими нехорошими словами, оделся — до того валялся с книгой на топчане в шароварах и нательной рубахе — накинул теплую фуфайку, ватник, валенки и потопал с ведрами к обледенелой колонке. Через двадцать минут старший сержант заявилась с каким-то узлом — чистое бельишко с прочими банными принадлежностями? — второй «летучей мышью» и большим тазом. Протянула мне лампу и скомандовала:
— Выметайся! В коридорчике почитаешь. В ватнике там не так уж и холодно, — и вытолкала. Только и услышал, как щеколду задвинула.
Намывалась Ленка с полчаса, потом приоткрыла дверь и позвала. Захожу, а она довольная в одной нижней рубахе до середины бедер сидит на моем топчане, как на своем собственном, и расчесывается. Тяжелые груди выпирают и колышутся под тканью, а ей, бессовестной, хоть бы что. Ноги полные, сильные… Раскраснелась в тепле — натопила прилично до покраснения местами буржуйки, на которой опять парит чайник. Сначала, указав на таз, распорядилась вылить. Потом, окинув меня критическим взглядом с ног до головы, вдруг огорошила:
— Раздевайся. Надо и тебя в порядок привести. Небось, запаршивел весь.
— Я как-нибудь и сам помоюсь! — нет, ну какая эта Ленка все-таки наглая…
— Разговорчики! Выполняй приказание старшего по званию.
Ну, куда тут денешься? Подчинился, выдумывая способы отомстить. Вот до фронтового аэродрома когда доберемся… Разоблачился до кальсон. Не то, чтобы я очень стеснительный — в Абхазии всегда голышом купались с местными парнями и девчонками — но тогда мне еще двенадцати не было, а сейчас…
— Все скидывай. Чего я там не видела, — пробубнила со шпильками во рту, закалывая волосы.
Повернувшись спиной — все-таки неудобно как-то — стянул исподнее и шагнул в таз. Она, намешав в ведре холодной воды с кипятком, сначала намылила мне голову. Потом крутила-вертела, натирая всего мочалкой. Вот по спине, надо признать, приятно. А Ленка еще и ниже… Кое как проморгался — щиплется же! — открыл глаза, чтобы высказать все, что о старшем сержанте думаю. То ли случайно вода ей на рубаху попала, а может намеренно плеснула, но груди ее через облепившую мокрую ткань просматриваются отчетливо. Соски топорщатся, темные круги ареол вокруг…
— Реакция юного организма вполне предсказуемая, — изрекла, принимаясь намыливать без мочалки мой восставший орган.
И что теперь делать? Стою в полном ступоре. Я же ее скользких ладоней долго не выдержу — вот-вот опозорюсь… Впрочем, она сама все решила. Слила на меня несколько раз из ковшика. Вывернула на голову остатки горячей воды прямо из ведра, избавляясь от последних следов мыла. Вытерла меня опупевшего своим большим влажным полотенцем, прошлепала босыми ногами к двери, щелкнула задвижкой, вернулась, толкнула на топчан, пригасила лампу и потянула через голову рубаху…
— Кому скажешь — на месте придушу! — пообещала Елена, заново расчесываясь — ее темная шевелюра знатно разлохматилась от наших бурных ласк. Во второй раз. Первый, к явному Ленкиному разочарованию, слишком быстро закончился. Но она, похоже, опытная — своими пальчиками помогла мне вновь быть ко всему на свете готовым.
— А ты красивая, — сказал я невпопад, прибавляя фитиль керосиновой лампы.
Посмотреть было на что — тугая вся, может быть совсем чуть-чуть для женщины излишне мускулистая. Что называется, кровь с молоком. Ноги длинные. Густой треугольник каштановых волос скрывает самое запретное между широких сильных бедер. Талия для ее пропорциональной фигуры вполне даже в наличии. Тяжелые налитые груди со вздернутыми сосками. И лицо, круглое, немного простоватое, но никак не отталкивающее с карими глазами при длинных ресницах. Даже можно сказать милое… когда не командует.
— Скажешь тоже, — протянула, все-таки не скрывая довольной от похвалы улыбки. Нашла мои часы на столе, поднесла ближе к «летучей мыши», всмотрелась, повернулась, еще раз демонстрируя всю себя, и завлекающе облизала кончиком языка полные губы: — До отбоя времени много. Как насчет еще раз приласкать девушку? — забралась под одеяло и прильнула своим жарким телом…
* * *— Дядя Витя, ну сколько же можно? Ты когда мне летать самостоятельно наконец-то разрешишь? Знаю, что на истребителе мне рановато, но на У-2 хотя бы?
Во время боя перегрузки огромные. В свои скорые пятнадцать лет могу и не выдержать. И на турнике при первой возможности подтягиваюсь до полного изнеможения, бегаю, когда время есть с сидором, накидав в него десять-пятнадцать килограммов всякой всячины. Но понимаю, что слабоват я еще для боевой машины.
Во, засмущался, как красная девица, глаза прячет. Целый подполковник — на той неделе приказ пришел — а все туда же. Ни хрена не понимаю! Видно, что никак решиться не может что-то такое сказать. Поднял голову, но взгляд какой-то виноватый.
— Даже не знаю, как тебе объяснить. Нельзя тебя выпускать в воздух одного. Сам же знаешь наши порядки. На спарке с другим пилотом можно, а одного — никто не позволит.
— Мал я, значит, для летчика? Но ведь, сам же знаешь, что лучше многих летать могу.
— Да дело не в возрасте, в родителях… — и заткнулся на полуслове.
А чего это я не знаю о маме и папе?
— Начал, так говори!
Сомневающийся такой взгляд у комполка.
— У Галины Викентьевны документы были поддельные, когда Василий на ней женился.
Как это? У мамы?
— Почему?
— Долгая, Николай, это история. Я и сам всего не знаю. Мне твой отец по дружбе однажды рассказал — знал, что не сдам своего командира никогда, — задумался подполковник Коноваленко, закурил папиросу, мне пачку своего командирского «Казбека» по столу придвинул. А потом все-таки выложил.
Мама, оказывается, была дочерью какого-то князя, сбежавшего за границу в восемнадцатом. А ее вывозить из страны было нельзя — восьмилетняя девочка свалилась с бушевавшей тогда «испанкой». Долго болела, но все-таки выкарабкалась. Так и осталась маленькая Галя в революционной России у дальних родственников. Времена были тяжелые, Гражданская война, разруха. А глава той семьи, где приютили девчонку, пошел служить Советской власти каким-то мелким чиновником в московском учреждении. Неизвестно по какой причине Пантелеев, записавший пришедшегося по душе ребенка на свою фамилию, скрыл родство с князем. Галина росла, училась в школе — круглая отличница — и, сама того не желая, покорила сердце недавнего выпускника Борисоглебской школы военных летчиков, приехавшего в столицу за назначением. Не устояла юная красавица перед ухаживаниями бравого военлета Василия Воскобойникова — увез он шестнадцатилетнюю беременную жену-школьницу по месту своей службы. Прошли годы, названного отца расстреляли, как троцкиста — знакомство с кем-то из высокопоставленных военных просто так не прошло.
— В тридцать седьмом твой отец под «Ежовские чистки» после «Дела военных» не попал только потому, что в госпиталях раненый лежал. Ты еще маленький был, всего не помнишь, да и сложно было понять тогда. Хотя и сегодня многое не ясно. В начале сорокового небезызвестный генерал-лейтенант Рычагов Василия на полк поставил. Они в Испании познакомились — очень уж будущий командующий ВВС Красной армии восхитился боевому пилотажу капитана Воскобойникова, снявшего фашистский «Фиат» с хвоста Рычаговского «Ишачка». Сейчас слухи ходят, что сразу после начала войны арестовали бывшего командующего, а в конце октября расстреляли.
