Илья Бриз - Сбить на взлете
Представил перед собой эти чертежи — ну как книгу читаю, хоть перелистывай. Пробежался по пояснительному тексту — на удивление все понимаю. Вот как такое может быть? Даже то ясно, что большая часть слов написана для красивостей. Можно сжать минимум втрое, не потеряв ничего нужного.
Решил попробовать и охренел малость — могу писать удивительно ровным мелким почерком. Совсем не моим. Откуда что взялось? Ексель-моксель, как любит выражаться воентехник второго ранга Кривонос…
Глава 5
Совинформбюро, несмотря на бодрый голос Левитана, совершенно не радует своими сообщениями. Немцы даже во время начавшейся октябрьской распутицы наступают на Москву. Шестого числа большое окружение наших войск под Вязьмой. Вермахт прорвал фронт обороны Красной армии на оперативную глубину и вышел к Можайской линии обороны. А майор Гольдштейн успокаивает — опоздали фашисты с наступлением и Советскую столицу взять уже не смогут. Комиссар на политзанятиях — пока личного состава в полку мало, собирает всех вместе — тоже держит хвост пистолетом, уверяя, что товарищ Сталин знает, что делает. Ну, так он «большой ученый». Вот от кого я эти слова с некрасивым подтекстом о Верховном главнокомандующем слышал? Вроде никогда на память не жаловался, а в данном случае не припомню. Шуточки чужой памяти, неведомым образом попавший мне в голову? Шестнадцатого оставлена Одесса. Леха Годоляка с горя водки нажрался и чуть пешком на фронт не удрал. Еле уговорили, что как хороший штурман и совсем не бесталанный пилот он полезнее для Красной армии будет, чем подсудимый на заседании трибунала. Рано или поздно, но освободим его родной город от немецко-фашистких оккупантов.
По ночам помаленьку кропаю чужим почерком документацию по турбокомпрессору на немецкую кальку. Получается не быстро. Еще недели две-три, если не месяц, уйдет, пока все из головы на бумагу переведу. Снежная королева ругается — видите ли, сонный я какой-то на ее занятиях, невнимательный. Да пошла она…
Тридцатого числа — в тот день, когда наступление противника на Москву остановили — приехал из госпиталя комполка. Смотреть на него страшно. Мало того, что лицо, где не было прикрыто летными очками и шлемом, выгорело, так еще и жутко злой из-за гибели жены и Танюшки.
— Остались мы с тобой, Колька, вдвоем. Ты уж не подведи меня, выживи в этой войне, — и стакан водки одним махом в себя.
— Мне одному оставаться, дядя Витя, тоже не хочется. Если столько будешь пить, то долго летать у тебя никак не получится, — врезал я ему открытым текстом.
Посмотрел на меня майор Коноваленко почти трезвыми глазами и пообещал:
— Так, как сегодня, больше вообще никогда! — кожа на лице гладкая, как у ребенка, розовая. Только вокруг глаз нормальная с морщинками. Нос совсем маленький. От былых усов одно воспоминание — не растут теперь. И губы совсем узенькие. Точнее, отсутствуют как факт. Нет, смотреть страшно, но никакого отвращения — не чужой ведь.
— Завтра тебе летать нельзя, но в субботу возьмешь в небо на Яке? — учебно-боевых машин в ЗАПе прибавилось — теперь целых четыре штуки. Глядишь, и на меня моточасы найдутся.
— Что у тебя с занятиями по школьной программе? — отвечает вопросом на вопрос. Вот ведь настырный! Как будто четыреста граммов беленькой и не принял на моих глазах.
— По всем предметам кроме химии более-менее подтягиваюсь, — отвечать дяде Вите надо честно.
— Тогда полетишь, — задумался на секунду, — послезавтра стрельба по конусу запланирована.
— Ну, так, а я о чем? — даже не думаю скрывать своего интереса.
Вот теперь размышлял дольше.
— Будем надеяться, что Липатов не сдаст, — получил я положительный ответ. Командир запасного авиаполка подполковник Липатов особым формализмом вроде бы не отличается. Значит, не только полечу, но и постреляю!
О тете Наташе и Танюшке ни слова друг другу не сказали. Я после войны хоть знаю, где поклониться и на коленях постоять, а ему как быть? Ладожское озеро большое…
* * *Конфуз, однако, большой конфуз — я отстрелялся по конусу лучше всех. Семнадцать попаданий при нормативе на отлично в три дырки, со следами соответствующей краски на перкалевом полотнище. Получил устное взыскание за опасно близкий подход к мишени, но попал ведь. Причем, без использования прицела — вспомнил, как тогда с юнкерсами по наитию отработал, и направлял самолет на глазок. Пули у всех стрелявших окрашены в разные цвета, чтобы не перепутать. Лента для упражнения в ШКАС заряжается короткая — всего сорок патронов. У майора Коноваленко девять попаданий, а у меня почти вдвое больше. Когда подсчитали и в зачетные формуляры внесли, встал вопрос, что с младшим сержантом Воскобойниковым делать? Летная книжка отсутствует точно также как и зафиксированный налет часов на самолете.
Вечером подполковник Липатов сам к нашему командиру полка с бутылкой пришел. Странно вообще-то, здесь в ЗАПе наркомовские сто грамм не полагаются, чай не на фронте, но Красные командиры водку неведомо где находят в любых потребных количествах. Говорили они под беленькую долго. В результате решили записать все на достижения инструкторов запасного авиаполка — отчетность перед вышестоящим командованием всем требуется. Дядя Витя на следующий день был абсолютно трезвый, но из плановой таблицы полетов себя все-таки вычеркнул.
Младших авиационных специалистов, мотористов и оружейников, наконец-то прислали — ускоренный выпуск, всего три месяца учебы. Даже Борис Львович как увидел на построении, так чуть матом ругаться не начал — одни бабы. Точнее, так как все молодые — девки. Ему потом местный военком популярно разъяснил, что парней поголовно в пехоту гребут по разнарядке. Кто посильнее — в танкисты и в артиллерию. А куда грамотных баб-добровольцев девать? Почти все ведь после школы. Образованные в РККА во все времена шибко ценились. В былые годы вместе с дипломом техникума звание лейтенанта давали. После института выпускники вообще сразу капитанами становились. А потом нарком обороны маршал Ворошилов в тридцать девятом все это порушил. Даже после военных школ летчиков, пилотам только сержантские треульнички на петлицы стали вешать и в казармы как обычных срочников загонять. А бабы… В организованные новые ШМАСы их много набирают. Политика нынче такая — до кого-то в самых верхах наконец-то дошло, что быстро оккупантов выгнать не получится. Но ведь армия, это в первую очередь мужики. Нам без женского внимания вообще никак. Особенно на тех воинских специальностях, где спокойствие во время боя требуется. В первую очередь, конечно, Красным командирам всех уровней. Соответственно, чем выше звание, тем больше этого самого спокойствия и необходимо. Потому и поступило негласное распоряжение, ни в одном письменном приказе не зафиксированное — женщинам добровольцам не особо препятствовать при зачислении в Красную армию. На фронте организовали так называемые банно-прачечные батальоны двойного назначения. Солдат от вшей спасать ну и от излишней горячности в бою. А в те части, где личная ответственность воинов высокая — в первую очередь именно в авиации — приказали как можно больше вольнонаемных женщин брать. Вот нашему полку одному из первых и аукнулось.
Писарь в штабе ЗАПа хохотал: к кривому носу — это он, гад, на воентехника второго ранга намекает — такая же шея:
— Эк вашу техническую команду командирского самолета соскобочило.
К нам некую Елену Кривошеину оружейником определили.
В морду я ему не дал — видно же по фингалу все будет. Как следствие ненужные вопросы появятся, разборки… По печени разок отоварил — сразу успокоился и все бумаги быстренько оформил как надо.
В ШМАСе эта Ленка старшего сержанта получила — замкомвзвода там была, отличница боевой и политической подготовки. Только представили ее нам с Елизарычем, сразу в рамки попыталась поставить — все строго по уставу. Не оружейница, как привыкли говорить, а мастер по вооружению. Высокая, почти с меня ростом. И даже плотно упакованная в зимнюю форму одежды заметно, что сильная. То, что командовать обожает, сразу понятно стало. Любимые словечки, чуть что — «равняйсь», «смирно». Потом, правда, несколько притихла, когда я в казарме ватник скинул. Увидела орден с медалями и заткнулась… на пять минут. Потом устроила допрос, как, почему и за что. Доложил в двух словах. Задумалась старший сержант, посмотрела на меня каким-то странным оценивающим взглядом. Но из казармы младшего начальствующего состава бабы меня все равно выперли — не положено по уставу в одном помещении с ними ночевать. Мне же лучше — устроился в маленькой пристройке с отдельным входом. Сооружение капитальное с небольшим коридорчиком-тамбуром. Елизарыч, мастер на все руки, сам в ремвзводе сварил из котельного железа печку-буржуйку. Потом красноармейцев из БАО пригнал, чтобы поставили и трубу через стену вывели, уплотнив асбестом на цементном растворе. Стол со стулом я из бывшей оружейки увел. Топчан поширше сам сколотил. Два матраса положил — очень даже мягко. Простыни застиранные выдали, но чистые же.
