Сергей Конарев - Балаустион
— Нет! — в зеленых глазах Леотихида плескался огонь. — Ребята, ко мне! В мечи этих… Я сам поведу вас. Пактий, позаботься о дверях. Полиад, Арсиона, ко мне.
Прежде, чем «белые плащи» успели выполнить приказания элименарха, на пороге продомоса возникла высокая статная фигура. За ней теснились городские стражники в узнаваемых серых кольчугах, совершенно отличных от армейских панцирей остальных воинов Лакедемона.
— Мечи в ножны! — велел первый из вошедших. — Именем закона!
— Авоэ, вот и Закон, — удовлетворенно промолвил Фебид, спускаясь по ступеням.
— Господин эфор, с тобой все в порядке? — воскликнул Дорилай, начальник городской стражи, шагнув в продомос. — Что, во имя богов, здесь происходит?
— Не твоего ума дело, хилиарх, — зло бросил Леотихид. — Что, демоны тебя задери, ты тут делаешь?
— Блюду закон, — сухо отвечал Дорилай. — А….
— Хилиарх Дорилай, исполни свой долг, — властно велел Фебид. — Арестуй элименарха и его людей, я обвиняю их в заговоре и государственной измене.
Дорилай, нахмурив брови, обескураженно поглядел на Леотихида.
— Кхм… Я должен, господин элименарх, выполнить распоряжение эфора. Уверен, все разъяснится….
— Болван, — покачал головой Леотихид, скользнул глазами по столпившейся у лестнице окровавленной кучке эврипонтидов, закусил губу, медленно повернулся к своим. — Все кончено, ребята, уходим.
— Но… — попытался поднять голос хилиарх. — Тогда мне придется применить силу.
Какая-то тень упала на шлем Дорилая. Обернувшись, он оказался нос к носу — или, что вернее, носом к подбородку — с Ясоном. За плечами гиппагрета стояли еще два исполина.
— Неужели? — прорычал гиппагрет, нависавший над вовсе не мелким хилиархом как гора над холмом. Взгляд единственного глаза Циклопа блестел неизрасходованной злобой.
— Дошло, хилиарх? — процедил Леотихид. — Этой ночью законы спят.
Хилиарх взгляда не отвел, но и не шевельнулся, когда Ясон отвернулся и прошел мимо, едва не задев его плечом. «Белые плащи», обступив Леотихида, плотной группой двинулись к выходу. Стражники, не посмев заступить им дорогу, раздались в стороны.
— Хорошо, пусть уходят, — эфор Фебид положил руку на плечо дернувшегося было Пирра. — Довольно на сегодня крови.
— Эй, Рыжий! — крикнул царевич. — Скоро свидимся вновь.
— Тебя этот момент уж точно не обрадует, мерзавец, — донесся ответ. Через миг султан леотихидова шлема исчез в дверном проеме. Когда последние спины отступавших скрылись, в продомос ступил коренастый, увенчанный сединами муж в кожаном полупанцире.
— Похоже на повальное бегство, кур-рва медь!
— Спасены, — только сейчас поверив, Галиарт сел на ступени, аккуратно положил рядом меч и закрыл лицо руками.
— Брахилл! — выкрикнул Мелеагр в ухо Леонтиску и захохотал. — Вот и счастливый конец, афинянин, — все, как в банальной сказке!
— Да, — сын стратега открыл глаза и увидел в глубине продомоса неподвижные, иссеченные тела Тисамена и Иона. — Как в сказке.
Он чувствовал себя мертвым.
* * *«…эфор Фебид из рода Харетидов собрал апеллу, в коем собрании лафиропол Эпименид публично покаялся соучастием в заговоре и обвинил братьев Агиадов — царя и стратега-элименарха — в убиении государя Павсания и покушении на наследника его. К сему моменту разошелся слух, что элименарх Леотихид покинул город с большей частью приближенных, подтверждая тем самым собственную виновность. Граждане, из коих многие были очевидцами ночных событий, восприняли новость с гневом великим».
— Все верно? — Ион опустил лист пергамента, который держал перед глазами и вопросительно поглядел на Галиарта. Голос прозвучал глухо из-за повязок, покрывавших половину лица и три четверти головы историка. Торс и шея Иона тоже были перебинтованы, левая рука висела на перевязи. Тисамен, упав на товарища, принял на себя большую часть предназначенных им обоим ударов и тем спас его жизнь. Больше всего беспокойства Иону причиняли множественные глубокие порезы на голове и колотая рана в боку. Впрочем, уже через неделю он настолько поправился, что потребовал инструменты для письма и чистый пергамент. Лично присутствовать на событиях, последовавших за той кровавой ночью, Ион не смог, поэтому его друзья из тех, кто остался на ногах, приобрели новую обязанность — подробно рассказывать раненому историку о происходящем в городе и за его пределами. Увы, среди рассказчиков не было ни храбреца Тисамена, с великими почестями похороненного Эврипонтидами, ни едва живого Леонтиска. Из прочих защитников дома лафиропола серьезно пострадали Аркесил и Исад, легкими ранениями отделались Галиарт, Феникс, стратег Леонид и сам царевич Пирр. Лих-Коршун оказался единственным, кто не получил ни царапины, не считая Мелеагра и эфора, не принимавших участия в схватке.
Вспомнив о цене, которую пришлось заплатить, Галиарт сглотнул сжавший горло спазм. Стоила ли победа такой цены? Хотелось бы верить, что да… Усилием воли он вернул себя к реальности.
— Да-да, так все и было, — подтвердил он в ответ на повторный — с ноткой удивления — вопрос Иона. — Не считая того, что Леотихид бежал из города лишь спустя сутки, вместе с Эвдамидом. Не думаю, что эта мелочь имеет большое значение для истории.
— Имеет, — историк укоризненно поглядел на друга, сделал какую-то пометку, едва заметно кивнул перебинтованной, как у мумии, головой и снова поднял рукопись к глазам — раненая шея не позволяла ему наклоняться.
— Мать, не время для споров, — Эвдамид стиснул челюсти, стараясь держать себя в руках. — Ты не понимаешь….
— Я все понимаю, сын, — царица жестом заставила сына замолчать. В ее глазах застыла стальная дымка. — И, сделай милость, припомни — я однажды сказала, что не покину Спарты, что бы ни случилось. Судьбе было угодно, чтобы все произошло так, как произошло, в большой игре произошла очередная смена позиций фигур, и вам, сыны мои, нужно покинуть город. Разумеется, на время, чтобы иметь возможность сделать свои ходы и изменить ситуацию. Но мы, женщины, так уж сложилось, в эти игры не играем. Поэтому я остаюсь здесь, защищать, насколько это будет возможно, интересы дома Агиадов и приглядывать за имуществом. Уберечь дворец от разграбления, наверное, не удастся, но, я думаю, Эврипонтиды не посмеют разрушить его, если я буду продолжать в нем жить.
— Но, мать, — вступил в разговор Леотихид, уже сменивший белые парадные доспехи на панцирь из вареной кожи и темный шерстяной плащ, что более пристало беглецу, — оставаясь здесь, ты передаешь себя в руки Пирра, этого демона, и он сможет воздействовать на нас через тебя.
Эвдамид закивал головой, давая понять, что именно это он и хотел сказать.
— Эврипонтиды, как бы плохи они ни были, — от крови Геракла, и не воюют с женщинами, — скорбно улыбнулась Тимоклея. — Да и я была бы никчемной заложницей, — даже тупоголовый отпрыск Павсания поймет, что я скорее умру, чем позволю использовать себя в его целях. Так что будьте покойны, сыны мои — по большому счету ничего мне не угрожает.
— Не угрожает? — возмутился Эвдамид. — А оскорбление достоинства, наглость толпы, публичное унижение?
Треугольное лицо царицы отвердело.
— Я готова пройти через это, — спокойно ответила она. — Обед, пресыщенный сладостью власти и пряностями почестей, не помешает сдобрить щепотью страданий и унижения, — для того хотя бы, чтобы почувствовать разницу. И тем слаще будет потом вино отмщения! Да и вы ковать победу и сражаться за нее станете яростнее, если будете знать, что мать ожидает вашего возвращения, окруженная недругами, — вот мотив не из последних. Одним словом, сыны, не теряйте зря времени — я решила, и не передумаю.
Налетевший ветер завернул края пергамента, растрепал волосы Галиарта, улетел дальше, зашумел в ветвях деревьев. Сын наварха и историк находились в укромном уголке одичавшего парка за старым дворцом Эврипонтидов, от самого дворца долетали стук молотков, визг пилы, грохот вываливаемых камней, звонкие голоса строителей и прочие звуки не прекращающегося ни днем ни ночью ремонта. Пирр и его ближайшее окружение уже заняли несколько наименее обветшавших покоев в правом крыле дворца, остальные помещения спешно приводились в порядок.
— «После слово взял сам эфор Фебид и говорил о вызревшей среди верхушки спартанцев измене. Глава эфоров объявил о иноземцами направляемом и готовившемся исподволь насильственном присоединении Спарты к Ахейскому союзу. Имена виновных — и царя Эвдамида, и многих из первых людей государства — были названы открыто, и узнали спартанцы, что вожди их запятнали себя не одним лишь заговором, удержание власти целью имевшим.
Вслед эфору выступили известные стратеги Брахилл и Никомах, верховный жрец Полемократ и некоторые из геронтов. Все они поддержали обвинения против Агиадов. Спартанцы кричали, чтобы им показали Пирра, — поелику разошелся слух, что наследник Эврипонтидов погиб, — и не успокоились до тех пор, пока тот не взошел на трибуну. Страстной и исполненной гнева была речь его, но не о гибели отца говорил Эврипонтид. Слово его было о боли и позоре Спарты и всей Греции, сломленной, запуганной и оскверненной надменными иноземцами. Не к мести Агиадам призывал царевич Пирр, но к великой войне — священной и благородной, к войне за свободу, к войне за возвышение. И лакедемоняне, почти позабывшие звук вольного и смелого слова, дивились и ликовали…».
