Второй полет Гагарина (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич

Баренцево море находится на северо-востоке, вдавшаяся глубоко в сушу Печенгская губа — километрах в тридцати, оттуда прилетают циклоны, приносившие бешеное количество снега. Когда заметало и Луостари, и все соседние аэродромы, самым важным в кабине МиГа становился указатель топлива, он находится в центре приборной панели, немного ниже прицела.

— Давай самый экономичный режим! — командовал с заднего сиденья лётчик-инструктор.

Я сбрасывал обороты на минимум. Так мы кружили над Луостари на высоте около километра в надежде разглядеть хоть что-то внизу.

Может ли чистый снег быть чёрным? Ещё как, если на него не падает ни единого кванта света. Самолёт парил в белоснежных облаках, за остеклением кабины по-прежнему стояла темень, если не считать белого мельтешения у самого стекла от освещения приборов кабины да отблесков аэронавигационных огней на законцовках крыла.

В такие моменты, особенно когда молчит и радио, и внутреннее переговорное устройство, накатывает иррациональное чувство, очень похожее на испытанное под Оренбургом, что ты — один в этом мире, за бортом нет ничего, одна иллюзия, ложная память, транслирующая фантомные воспоминания о тепле, уюте, нежных женских руках… Связь с реальностью поддерживает только светящийся циферблат резерва топлива, чья стрелка неумолимо кренится к нулю. Когда двигатель умолкнет, навалится зловещая тишина, только шум ветра, самолёт устремится вниз, на том закончится всякая жизнь.

Конечно, остаётся вариант покинуть машину. Но вероятность, что найдём дорогу на базу или нас отыщут, статистически ничтожна. Циклон со снегом — это ещё и очень сильный ветер, он утащит парашюты на многие километры вглубь полуострова. Только весной, когда снег сойдёт, обнаружатся тела лётчиков, немного погрызенные или расклеванные местной фауной.

Перспектива… так себе. Без оптимизма.

Порой, когда обессиленные от нервного ожидания разрешения на посадку мы с Леонидом Васильевым, моим первым командиром звена и инструктором на вывозных полётах, выбирались, наконец, из кабины, утопая в снегу по колено около стоянки, нас догонял доклад: в фюзеляжном баке запас керосина всего на семь-восемь минут работы двигателя!

Привозить домой значительный резерв топлива не имели права, мы — морская авиация, вылеты осуществлялись на максимальное удаление в море, со сбросом подвесных баков, потому что прикрывали с воздуха советские корабли в арктических водах, чтоб на них не набросились зловредные НАТОвские ястребы. В случае войны, естественно.

После таких вылетов чувствовал себя опустошённым в ноль, но чудо — достаточно выспаться, и условным тёмным утром просыпаешься бодрый-свежий, вот что такое молодость, готов бежать на склад и принимать участие в его трансформации в отапливаемый спортзал, посещать дорогой сердцу университет марксизма-ленинизма, решать ещё какие-то вопросы в незанятый полётами очередной чёрный день…

— Может, собаку завести? — предложил Дергунов. — В свободное время будем гулять по очереди.

Я не поддержал.

— Как будто свободного времени много. Особенно когда приедут жёны и придумают массу новых занятий.

Собак, к слову, здесь держали в большом количестве и только крупных, не меньше немецкой овчарки. Если спустить с поводка, животное помельче при порывах ветра свыше тридцати метров в секунду просто унесёт с концами — в тундру или к реке Печенга. А если бы какой-то оригинал притащил сюда нечто вроде чихуахуа, бакланы бы передрались за такую добычу, потом всё равно утащили.

Особо низкие температуры да сильные ветры, а здесь минус двадцать при свирепой влажности куда холоднее сорока в Оренбурге, больше всего любили детишки школьного возраста, как жаловались родители. Каждый ребёнок, проснувшись чёрным утром, первым делом бежал к радиоточке и слушал расклад погоды. Если репродуктор обещал кошмар, детки радовались: в школу не идти.

Вот бы нам так можно было… Сидеть дома в ненастье и не ходить на службу. Только в университет марксизма-ленинизма.

Я умудрился найти и снять комнату в старом офицерском доме, у одной дамы с детишками супруг уехал на переподготовку на Большую землю, можно перекантоваться до заселения в свою постоянную квартиру или комнату. По зрелому размышлению решил не торопить Аллу с приездом. Акклиматизация здесь во время полярной ночи ни разу не в радость, весной или летом несколько легче. А ещё предполагалось, что к апрелю освободится вакансия в медчасти у зенитчиков, жена будет при деле и при муже — на ближайшие два года, пока не начну рваться в Москву.

Жизнь, пусть суровая и опасная, как-то налаживалась. В ней находились свои прелести. По крайней мере, в это хотелось верить.

Глава 8

8

В марте я начал торопить Аллу с переездом. Фельдшер-предшественница, вместе с мужем-зенитчиком ожидавшая перевода в места не столь суровые, на излёте зимы получила от благодарных пациентов дорогой подарок: пимы ручной выделки, такие изящные зимние сапожки. Аборигены изготавливали их из оленьих шкурок мехом наружу, подошва — из такого же меха. В пимах удобно, но несколько скользко, о чём одариваемую забыли предупредить. Или, быть может, она сама забыла, употребив коктейль «Северное сияние», напоминаю: полстакана спирта и стакан воды, вода выплёскивается, спирт выпивается в присутствии доброй компании, если кто запамятовал. Нацепив обновку, слегка нетрезвая дама отправилась на улицу, и уже на крыльце случилось неизбежное — ноги уехали в неконтролируемом направлении, она тяжко грохнулась на лёд. Медработница сама превратилась в пациента, угодив в госпиталь, замена требовалась на полтора месяца раньше предполагавшегося, и я опасался, что место уведут. Одной офицерской зарплаты, пусть со всеми северными, маловато для двоих, да и от безделья в тёмном безмолвии Алла сойдёт с ума, не работать можно только в декрете — это само по себе работа в три смены.

Весной легче будет привыкнуть к климату и особенно к освещению. Уже в феврале солнце даёт о себе знать, пусть не подымаясь над горизонтом, но небо с южной стороны ощутимо светлеет в условно дневное время, и ежесуточное прибавление подсвеченных минут неизбежно улучшает настроение. С борта самолёта, взмывшего над облаками, я видел солнечный круг намного раньше, чем прикованные к земле, в марте оно светило во всю и для всех, хотелось прыгать от восторга.

Меня как раз допустили к самостоятельным полётам.

Наш полк, поскольку считался второй линии, имел на вооружении МиГ-15бис. Более совершенных МиГ-17 и, тем более, сверхзвуковых МиГ-19 нам не полагалось. «Бисы», конечно, несколько отличались от родственников первых лет выпуска, в первую очередь — конструкцией крыла, что уменьшало «валёжку». Мне было всё равно — на чём и как летать, воевать не собирался, советским лётчикам предстояло вступить в бой только во Вьетнаме в конце шестидесятых, раньше — только инциденты с нарушителями воздушного пространства СССР. Одноместный истребитель имел огромное для северных условий преимущество перед спаркой УТИ, в котором кабина инструктора устанавливалась вместо одного из фюзеляжных баков. Получив больший запас топлива, я обладал и несколько более высокими шансами посадить самолёт на базе, а не заглохнуть незнамо где.

Чем светлее становилось и чем лучше стояла погода, всё больше появлялось наземных ориентиров, к сожалению, на Севере они обманчивые. Случалось — облаков нет, а внизу всё укрыто туманом. Он мог стелиться над водой Печенгской губы и Баренцева моря, но не закрывать сушу. Либо, наоборот, спрятать равнину и невысокие сопки, всё зависело от непредсказуемых переменных величин — давления, влажности, температуры. А ещё какой-то эзотерики, потому что влажность, давление и температуру умеют измерять синоптики, но почему-то далеко не всегда их выводы и прогнозы оправдываются.

Наконец, настало тридцать первое марта, а первого апреля, то ли в шутку, то ли всерьёз, ожидался приезд обеих наших благоверных. Дергунов, кстати, предъявив справку о беременности супруги, выбил целую однокомнатную квартиру-хрущёвку на втором этаже офицерского дома, обойдя на повороте нескольких нуждающихся с уже родившимися киндерами, понятия не имею — чем и как заинтересовал сурового майора из КЭЧ (квартирно-эксплутационная часть). Я забежал к нему поздно вечером после занятий по набившему оскомину марксизму-ленинизму в хрущёвской интерпретации и застал за совершенно неожиданным занятием: Юра ощипывал баклана на кухне, носившей следы тотального разгрома.