Тверской баскак. Том Четвертый (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus"

В тот вечер Турслан был настроен иронично и с усмешкой прервал мою протокольную велеречивость.

— Скорее уж жадность его брата! Это у Берке одно золото на уме, а Батый слишком стар и немощен, его уже мало что интересует. — Тут его губы вновь скривила ирония. — Он легко позволил бы своему сыну казнить тебя, ведь ты нарушил его планы. Сартак не так злопамятен, как Берке, но ты ему мешаешь. Он обещал своему побратиму Александру Владимирский стол, а ты посмел встать у него на пути, и сейчас наследник выглядит нелепо.

По лицу старого нойона вдруг заскользили морщинки, словно неудачи Сартака его забавляли.

Такой разговорчивости за Турсланом никогда раньше не водилось, и несмотря на удивление, я постарался вопросом продлить мысль гостя.

— И что же помешало Сартаку добиться своего?

— Жадность и хитрость! — Подняв пиалу, Турслан сделал большой глоток. — Жадность Берке и хитрая прозорливость его старшего брата. Батый хоть и отягощен болезнями, но еще не потерял хватки. Всю свою жизнь он исповедовал одну великую мудрость — никогда не давай всего одной из спорящих сторон. Дай понемногу и той, и другой и посмотри, как они будут бодаться друг с другом. Именно на таком фундаменте наш повелитель построил свою власть, и сейчас он не изменил своему принципу. Он не дал своему сыну казнить тебя, но зато отдал ему под контроль твою идею с расширением торговли по реке Итиль. В результате, он вроде бы пошел навстречу советам брата, но тот не получил желаемого, а сыну он отказал, но поставил его старшим над золотой жилой. Все недовольны, но жаловаться им не на что!

Мысленно поаплодировав мудрости Батыя, я не упускаю случая разобраться в хитросплетениях ханского двора.

— Может быть, я неправ, — начал я так, словно бы слегка запутался, — и глубокоуважаемый нойон меня поправит, но мне кажется, великий хан недолюбливает своего брата.

— И это у них взаимно! — В глазах Турслана промелькнула озабоченность. — Берке как паук копит богатства, мягко подминая под свое влияние родовую знать, и это не нравится Батыю. Еще больше это не нравится Сартаку, но пока он ничего не может сделать.

— А Батый⁈ — Поспешил я вставить слово, подначивая Турслана говорить. — Батый-то может!

— Да! — Нойон задумался и сделал еще глоток. — Хан может все, но он никогда не тронет своего брата, пока тот хранит ему верность. Берке в свое время головой поддержал брата, и Батый всегда доверял ему. Сейчас уже не те времена, но Берке не глуп и никогда не даст Батыю повода усомниться в своей преданности.

С Берке мне стало все боле-менее понятно. Умен, но мстителен и злопамятен до паранойи. Монгольская знать его уважает, и слово его в монгольских кочевьях весит немало. Из того что может мне пригодиться: жаден, озабочен идеей пустить великий шелковый путь через Золотой Сарай, своего племянника Сартака, скорее всего, искренне ненавидит.

Про Сартака такой ясности не было, и я подлил своему гостю еще кумыса.

— И что Сартак так и будет мириться с тем, что дядюшка копает под его трон⁈

Мой вопрос заставил Турслана бросить на меня подозрительный взгляд, но по инерции он все же ответил.

— Пока Батый жив, никто из них друг друга не тронет, а вот когда хана не станет, тогда… — Он поднял глаза к небу. — Только великий Тенгри ведает о грядущем!

Сказав, Турслан вдруг отставил пиалу в сторону и уже другим более строгим голосом произнес:

— Сартак хочет посмотреть, как стреляет твой подарок и приказывает тебе завтра с утра быть у Сухого распадка. — Еще один суровый взгляд, и он добавил: — Чтобы ты не заблудился, я провожу тебя.

С утра, как и обещал, Турслан заехал за мной, и мы втроем двинулись в путь. До этого Сухого распадка доехали минут за двадцать и теперь вот уже три часа ждем нашего сиятельного «друга».

Кинув осуждающий взгляд в сторону дремлющего нойона, я вновь двинул по кругу, и тут Прошка взволнованно вскрикнул.

— Глянь, консул! Кажись, едут!

Поднимаю глаза и вижу показавшуюся на гребне холма группу всадников. Минута-другая, и уже можно различить, что Прохор не ошибся, это действительно Сартак и его приближенные.

Осадив коней, Сартак и его свита окружили меня полукольцом. Заранее, дабы не провоцировать голубую ханскую кровь, склоняюсь в глубоком поклоне. Слышу вокруг чавканье лошадиных копыт, смешки и плохо разбираемый гомон. Терпеливо жду, что дальше⁈

Наконец, слышу уверенный, привыкший повелевать голос.

— Покажи мне, как пользоваться твоим оружием!

'Ни тебе здрасьте, ни до свиданья! Что за манеры! — Бурча про себя, воспринимаю этот приказ как разрешение говорить и поднимаю голову. Мой взгляд встречается с глазами примерно сорокалетнего мужчины с ухоженной бородкой и традиционно жидкими монгольскими усиками. Широкие азиатские скулы, в узких прорезях отражается надменность и презрение.

Понимаю, что это и есть Сартак, наследник и старший сын Батыя. Молча жду, когда один из тургаудов свиты спрыгнет с седла и принесет мне ружье. Получив его в руки, не торопясь осматриваю и поднимаю вопросительный взгляд на Сартака.

Тот недовольно кривит губы.

— Что еще⁈

— С ружьем были еще два мешочка, где они? — Спрашиваю, а сам думаю в этот момент о том, что из этого ружья стреляли раз пять всего. Я сам ни разу, но помню, что из тех пяти два раза была осечка.

«Хорошо бы повезло в этот раз!» — Мысленно прошу у небес удачи, потому как понимаю, что от этого выстрела много чего зависит.

Пока свита суетится и ищет в поклаже мешочки с порохом и пулями, я вытаскиваю шомпол и на всякий случай прочищаю ствол. Сартак внимательно следит за каждым моим движением.

Зарядив ружье, поднимаю взгляд на Сартака.

— Если тебе, хан, не жалко, то пусть твой телохранитель снимет панцирь и поставит его вон к тому камню. — Показываю рукой на здоровенный валун в двадцати шагах. Специально выбираю такое малое расстояние, потому как дальше полет пули уже настолько непредсказуемый, что попадание становится делом случая, а не меткости.

На такой дистанции и лучник врага достанет, поэтому я и упираю на убойную силу, мол один выстрел — на одного бойца у врага меньше. С лука за это время можно и десяток стрел выпустить, а результат?!. Все десять в щит, а у врага ни одной царапины!

По указанию господина, один из всадников начинает снимать легкий кольчужный доспех, но я отрицательно качаю головой.

— Нет, не этот! — Киваю в сторону другого тургауда в арабском пластинчатом панцире. — Вон тот!

Такой доспех ни один лук не возьмет, и даже арбалет не со всякого ракурса одолеет. Это знаю я, это знает любой из стоящих вокруг всадников. На то и делается ставка!

Монгольский воин не торопится снять дорогую броню, но злой взгляд Сартака подстегивает его к действию. Через минуту он уже прислоняет его к камню и отходит.

Я насыпаю порох на полку, взвожу курок и прицеливаюсь. Пот заливает глаза, руки дрожат от нервняка и усталости. Делаю глубокий вдох и, прошептав, помоги мне бог, нажимаю на спуск.

Грохот выстрела, вонь порохового дыма и отдача, чуть не ломающая мне плечо!

Стараясь не кривиться от боли, опускаю ружье и жду, когда владелец принесет свой панцирь. По тому как медленно он идет и по его обескураженному виду, с радостью понимаю — попал!

«Слава тебе, господи!» — Выдохнув с облегчением, поднимаю взгляд на Сартака.

Тот с нескрываемым интересом долго рассматривает вмятину и пробитую пластину, а затем надменно вскидывает голову.

— Когда ты сможешь дать мне десять тысяч таких ружей⁈

«Ну что за наивность! — Мысленно не могу удержаться от иронии. — Стоял бы я здесь, если бы я мог по-быстрому сделать десять тысяч⁈»

Вместо ответа я демонстративно качаю головой.

— Дело это не быстрое, но ведь и проблема не только в ружьях, из них ведь еще стрелять надо уметь. — Сказав, вновь заряжаю ружье и протягиваю его тургауду с панцирем.

Тот инстинктивно берет оружие, а я у него броню. Накинув ее на себя, я отхожу к камню и кричу оттуда.