Кровавый венец. Книга Первая. Проклятие (СИ) - Лазарева Элеонора

- Много времени ты, княгиня, не брала оружие, а ето худо. Пропадает сноровка, но можна наверстать. Супостату отсечем голову? Так?

Княгиня улыбалась ему, и продолжала упорно тренироваться. Ванюшка всегда наблюдал за матерью и вскрикивал, когда учитель выбивал меч из ее рук. Он так эмоционально реагировал на их бой, что Славка просили Марушу забирать его, чтобы тот не видел их уроков, так как тот считал, что его мать пытаются убить. После таких истерик сына, Владимир начал тренировки с ним, вручив тому деревянный меч и показывая, как надо сражаться. Но Ванюшка бросал его и ревел от страха. Он не хотел принимать уроки боя, и все отстали от упрямого ребенка. Владимир удивлялся такому и советовался с воеводой, что с ним может быть, почему тот не хочет и даже страшится меча, на что дед просил не тревожить внука.

- Мал, исчо! - Смеялся тот, подхватывая Ванюшку на руки и подбрасывая его вверх.

Мальчишка громко смеялся и визжал от удовольствия. Крепкие руки деда были всегда для него самой лучшей защитой, и удовольствие от их игр доставляло тому истинную радость, правда, после отца. А уж Владимира тот обожал. Сейчас, когда пошло формирование мальчишеского характера, он все более тесно соприкасался с мужским началом князя. Оно тянуло его и показывало настоящую княжескую харизму: упорство в достижении цели, умение подмечать детали, сдержанность и добродушие. Славка была огорчена постепенным отходом от ее юбки малыша, но понимала, что растет будущий владыка и не мешала его тесному общению и мужа и отца. Только сокрушалась, что никак тот не хотел брать в руки оружие, как многие мальчики его возраста. Да и сам Владимир этому был удивлен.

- Дак ни к чему ему мечом махать, - успокаивала ее Маруша. - Может ён будет миром всегда править. А на ето у его будет воевода. Да хоть бы и твой брат. Ишь, каким воином стал. Весь в отца.

И действительно. За это время брат возмужал, раздался в плечах и успокоился. Уже не было ни в словах ни в действиях того мальчишеского озорства, какое было вначале, когда он только влился в ее отряд разведки, движения стали плавными и строгими. И этим он, действительно, походил на воеводу Опраксина.

Славка любила его и во всем потакала, особенно сейчас, когда сама стала матерью. Понимала, как себя ощущал мальчишка, когда остался без материнской ласки. А ему было только пять лет, когда умерла их мать. Сейчас двадцатилетний парень уже засматривался на девиц, а они просто висели на нем: сильном, красивом, веселом. Да и как не любить такого богатыря, да еще и родича князя! Старший Опраксин уже подыскал ему и невесту, одну из дочерей купца Калашникова, самого богатого и известного в их среде. Он первым входил в княжескую свиту советников от купеческой гильдии и всегда Владимир прислушивался к его словам. Советы его были дельными и выгодными. И уже сыграли бы свадьбу, да нашествие хана помешала веселью. Теперь же все ждали окончания и готовились к худшему. Брат был назначен князем ответственным за оснащение крепости и подготовки той к возможной длительной осаде. Теперь он, поглощенный делами, редко бывал в покоях сестры и не общался с племяшкой, которого любил и тот платил ему тем же.

В таком окружением рос маленький князь стародубский, полным любви и радости. Теперь же он понимал, что старшие родные озабочены, и отец больше хмурится, чем улыбается. Маленькое сердечко билось отчаянно, и иногда он даже плакал, правда, молча, утираясь кулачками. А потом прятался в углу, чтобы никто не видел его заплаканных глаз. Он не хотел, чтобы его спрашивали и пытали, чем тот так расстроен. Что он мог ответить? Что давно не взлетал вверх в мужских руках своих родных, или часто видит слезы Маруши, или еще хуже – остановившийся взгляд матери? В эти тревожные дни он как-то враз повзрослел и уже стал теребить своего дядьку, чтобы тот показывал ему стрельбу из лука, к которому имел больше способности и внимания, и у него ловко получалось пускать стрелы. Цепкие пальцы схватывали тонкую стрелку и оттягивали струну, а потом он резко спускал ее и метко попадал в цель. Радости обоих не было придела, и он с восхищением рассказывал отцу и деду о своих удачах. Те хвалили его и гладили по голове, и только мать, тихонько вздыхала:

- Нету его привязки к мечу, и жалко. Владимир знатный мечник, да и я тако же. А вот луком мало имела дела. Ну, што жа, видать тому есть желание. Путь. Можа искусным буде стрелком.

* * *

Шли недели нашествия. Близилось лето. Трудно приходилось крестьянам в полях. Надо бы сеять, да боялись потравы конницей орды. К тому же случалось и отъем посевного зерна ордынцами. Владимир снова отправлялся к хану. Там он просил охрану для своих людей, объясняя тем, что своим не мог приказать отгонять ордынцев. Боялся кровавых стычек.

- Не сдюжим в посевах – не будет хлеба, - говорил хану Владимир. - Не сможем дань сотворить. Тебе жа потребует баскак, да и нам надоть што-то и продать и кушать.

Хан хмурился и кивал. Он понимал, что его воинство как жуткая волна смывала все на своем пути, оставляя голым землю, которая кормила и давала прибыль. Но не мог остановить уже и сам. К тому же, подойдя к землям владимирцев, встретил стойкое сопротивление, подкрепленное помощью и других князей, сопричастных земель: черниговского, смоленского и самого московского. К тому же из Новгорода по реке плыли ладьи с рекрутами свеев, которые были сильны в боях и известны своими завоеваниями в дальних землях. Узбек уже отмахивался от мелких, как он считал, нужд Владимира и был устремлен только на сражение, которое должно вскоре состояться. Эта встреча решит судьбу не только нашествия, но его правления. Он вспоминал злые и хмурые лица некоторых своих советников, когда те молчали на его радостные суждения о победе над урусами.

- Тебе нужно только удовлетворить свое самолюбие, - сказал ему как-то в споре старый Щаур, - и ты не принимаешь даже мысль о возможном поражении. Теперь урусы не те, какими были ранее при Батые и даже его сынах, теперь они сильны и опытны в сражениях с нами. Их крепости почти неприступны, готовы к осаде, их воины умелы и осторожны. Так что готовься и к проигрышу.

Хан ругался на друга, и даже кидался на того с кулаками, но все же задумывался и таился. Не мог принять слова родственника, но кривился на правду старого полководца. Он знал, что его затея покарать московского князя была вторична, так как первична мысль была в показе силы Золотой Орды и его власти над ними. Очень уж ему не нравилось независимое молодое поколение, народившееся после монгольских набегов дедов на Русь. Тогда при слове монгол тряслись все разом и подчинялись безоговорочно. Теперь же молодые уже не так относились к правлению ханов, и к тому же вели бесконечные разговоры о независимости. Не мог же Узбек терпеть такое за спиной! Вот и хотел приструнить зарвавшихся князей, показать, кто в доме хозяин! Но его затея оказалась провальной. Разношерстная толпа ордынцев не хотела подчиняться единоначалию, расходилась волнами по всей территории следования и делала на своем пути что хотела, вызывая этим недовольство сочувствующих князей. Начальники отрядов и полков сами были не прочь поживиться, поэтому смотрели на деяния своих сквозь пальцы, изредка наказывая особо ретивых.

И все-таки орда и есть орда, нашествие и есть нашествие, что сметало все на своем пути, как природные катаклизмы. Ее либо приходилось терпеть и принимать, либо бороться, что и делали русские на пути ордынцев: одни давали все, что те требовали, другие сражались.

Владимир сжимал в ярости кулаки, а душа была разорвана в клочья: его землю топтали с его же попустительства враги, его соседей так же, а он потворствовал тому. Мысли эти не давали ни спать, ни есть. Он похудел, озлобился, стал угрюмым и раздражительным. Славка жалела его, но ничего не могла поделать, так как понимала, что это расплата за их счастье. И только после взаимных объятий и поцелуев, она прижимала его голову к груди и тихо шептала слова утешения. Владимир вжимался в нее, и чуть ли не плакал: тяжело вздыхал и стонал. Так и засыпали они, обняв друг друга, сливаясь не только телами, но и душой. А утром все начиналось сначала: тяжелые будни и нерадостные вести.