Град обреченный (СИ) - Романов Герман Иванович
Таковы нравом своим бояре — корыстолюбивы и алчны, вечно крамолу устраивают, выгоду себе ищут. Страшно то, что, казалось бы, самые верные из них, преданные еще его отцу, уже к Ивану на Москву побежали, пользуясь правом законного «отъезда». И нет им числа — Иван и Григорий Никитичи, Иван Жито, Василий Данилов, Дмитрий Киндырев, Василий Бокеев, все трое Карповичей, и многие другие, счет уже за несколько десятков пошел. А ведь, собаки, не сами по себе бегут — своих «детей боярских» уводят, да ратников, «боевых холопов» — тверская дружина вполовину меньше стала, едва полторы тысячи конных воинов наберется. На одного тверича десяток «москвичей» будет, если в поле выйти, а то и больше.
И ничего сделать с крамольниками, да что там предателями, нельзя, нет никакой возможности. По договору с московским князем, они оба имеют право принимать на службу «отъехавших» бояр и князей. И при этом не должны лишать «уехавших» родовых вотчин, что остаются за сменившими службу боярами. Вот только данное соглашение работает исключительно на Москву — оттуда не находится желающих перебраться на службу великому князю тверскому. А это говорит только об одном — Москва сильна настолько, что бояре и бывшие удельные князья, ставшие «служилыми подручниками» Ивана, видят в Твери очередную жертву.
Михаил Борисович горестно усмехнулся — сила земли в боярах, «детях боярских», своеземцах, «житьих людях». Они и казну наполняют, и в войске служат, если уходят, то слабеет княжество. Иван принимает на службу всех, и не вотчины дает — поместья. А не хочешь служить ему, али не можешь — поместья лишен будет, а затем изгнание. Так бы вотчину — родовую наследственную землицу — у всех крамольников отобрать, да нельзя, раз договор с Москвой подписан. И получается, что в княжестве Тверском, куда не плюнь, враждебные ему земли «подручников» московского князя, врагов откровенных, что в любой момент против него самого выступить могут. И особенно много их среди кашинцев, что было прежде удельным княжеством, да полвека тому назад «вымороченным» стало и отцу отошло, так как только он главным наследником всего бывшего удела остался.
— Где же мне землю найти, чтобы «людей служилых» привлечь, хотя бы поместья им раздать, не вотчины?
Вопрос завис в тишине — майская ночь уже вступила в свои права, и в тереме все стихло. Горько стало — оскудели великие тверские князья уделом, чтобы всех землями наделить и войско сильное тем получить. Негде взять землицы, кругом наделы московских «служилых». Особенно много таких в Кашине — вроде и тверичи, ан нет, уже «москвичи». И доходы от кашинских вотчин не в его казну, им идут, и тем врага усиливают.
— Биться с Москвой нельзя — побьют, не биться — все равно побьют. Тут бояре правы — умилостивить всячески князя московского нужно, тогда он войны с нами не начнет. Может быть, я еще поправлю в Твери, но моим детям великими князьями уже не быть.
Последние слова Михаил Борисович прошептал, боялся вслух произнести, страшно стало. И наследник еще не рожден, и тверская земля, как сухой песок из руки, утекает. На одно только надеяться можно — народ тверской завсегда верен, вольнолюбив и строптив, как новгородцы. Потому сбежавшие бояре «одну шкуру» стараются не драть, не то, что три — их самих тогда обдерут как волков, лесных хищников.
— Ох, смутил ты меня, Мефодий, и что делать, теперь не знаю. Мыслимо ли одним «огненным боем» биться один против десятка и побеждать? Хотелось бы увидеть как эти «ружья» палят, и действительно ли такой разор страшный чинят? Ежели даже половина правду сказана, не приврал своеземец, то такое оружие и мне нужно…
Князь отвлекся от мыслей, услышав гулкие шаги — князя Михайло Дмитриевича Холмского он ждал. Из «меньших» князей тверских, деду град Холм пожалован в удел, который нынче разделен на четыре доли, и одна уже у отошедшего на службу Москве князя Даниила Холмского. Также у него, Михайлы, дробиться княжество начало, и московских «исходов» чуть ли не четверть. У отца и у него общий прадед, великий князь Александр Михайлович, что против Орды выступил с мечом в руках, а не данью, как делали московские князья. Впрочем, с прибытком всегда оставались — много чего из «ордынского выхода» к их рукам «прилипало», за счет других русских земель обогащались и силу ратную копили годами.
— Здрав будь, княже, торопился к тебе, сам видишь.
Поклонился вошедший в горницу князь Михайло Холмский. Дядька был крепок, хотя возрастом солиден — пятый десяток прожитых лет шел. Два сына чуть старше его, дочь свою младшую Ульяну в пошлом году отдал замуж за князя Бориса Васильевича Волоцкого, младшего братца правителя Московского, что заставляет себя «государем Всея Руси» называть, и в ноги падать. Но вельми недовольны этим младшие его братья, коим уделы малые дарованы. Тот же Волок Ламский и Ржева с округой от Новгорода князь Василий «Темный» (назван потому так, что Шемяка его ослепил) отобрал силою, и при помощи Твери. Отцу Михаила, Борису Александровичу, правда, Ржеву дали, но на время — Иван, как в силу вошел, уже от него отобрал, тогда еще годами малого, несмышленыша.
— И тебе тоже не хворать, дядя. Присаживайся в креслице — дела важные есть, и разговор к тебе тайный…
Глава 19
— Ты сам, Михаил Борисович видел, на что способны наши ружья — был бы порох и свинец в достатке, и мастера, что способны стволы и замки делать. А у меня есть два — и твоим не чета, истинные умельцы своего ремесла. Селитра, или ямчуга, как ее здесь называют, да сера в достатке будет — хороший порох получишь, а не то, что сейчас таковым называется, «мякоть» и «пыльца» одна, зерненым нужно делать. И пушки отлить сможем, не такие как у тебя на стенах стоят — дрянь, порох только переводить, ты уж прости меня. Но обманывать или утешать правителя последнее дело — когда тебе солгут, ты сам видишь, но не знать, как дело на самом деле обстоит — к погибели приведет и тебя и твое княжество. К скорой гибели, если ты будешь дальше как щепка в реке нестись по течению.
Михаила Борисовича покоробило такое высказывание пришлого князя, пусть и родовитого, от ромейских базилевсов свой род ведущего. Образованного, чего говорить — сыпал словами непонятными с языков разных, и с латыни, и греческого, и немецкого, ляшской речи — это то, что он узнавал, но было множество других слов — фрязских и франкских, и вообще неведомых. Но русской речью владел, но видно, что она для него чужая, много слов непонятных, лишь по смыслу об их «начинке», как в пироге догадывался. И хоть обидно много раз было — слишком резок в словах изгой — но подкупала прямота. И его честность — мог две тысячи рублей у новгородцев отобрать, но честь свою княжескую соблюл, сохранил серебро в целости, которое сейчас в казне княжеской лежит.
— Давай выпьем чуток, княже, сухая ложка рот дерет, как у нас говорят. Разговор промеж нас интересный пошел…
Изгой не договорил, усмехнулся — налил в дивной работы стеклянный стакан с гранями, который было удобно в руке держать немного коричневой жидкости, которую назвал «коньяком». Из земли франкской напиток, чуть-чуть яблоками пах, пился приятно, но крепкий знатно. Он поначалу поперхнулся, но потом приноровился мелкими глоточками отпивать, понемногу. И ели знатно, из драгоценных стеклянных емкостей, с горшок размерами. Но прозрачный на диво, доставали плоды и овощи неведомые. И вкусные на диво, хотя удивительно было поначалу. Огурцы, понятное дело, знакомые, с кислинкой приятной, но с ними вместе плоды красные были, мягкие и необычные. Князь Андрей Владимирович «томатами» или «помидорами» называл их. Михаил же не раз подумал, что ему самому вот бы такие плоды на своих грядках выращивать в летнем тереме, что за Тверцой. А еще закуска была овощная — капусту и морковь узнал сразу, но были еще красные кусочки, которые именовались «сладким перцем». Нет, о том тверский князь знал, из земель южных купцы персидские привозили порой по Волге. Но те горькие и острые, рот потом разеваешь, но эти по вкусу пришлись.
