Генерал-адъютант его величества (СИ) - Леккор Михаил
— Но ты мог бы сделать… — спокойно сказала Настя мужу, как наскодивщему ребенку, который никак не понимал своей вины.
— Я много чего могу сделать, — не попался на удочку у жены Макурин, — уже сказал тут одной представительнице вашего гнусного пола, что могу и высечь могу. Как тебе такой шаг, Настя?
— Ну! — спокойно развела руками Настя, обращаясь к служанке. Дескать, я что могла, сказала, муж не уступил, а дальше ты уж сама.
О себе она, разумеется, нисколько не беспокоилась. Она все же жена и мать наследника, а не простонародная служанка. Муж еще не сошел с ума, чтобы набрасываться на нее со словами и даже с кулаками. Главное, не доводить его до такой степени, когда раздраженность пересилит спокойствие и умение разумно мыслить. Но тут уж она сама не дура. Андрюшу, естественно, она будет дергать, он же ее любимый муж, а не просто знакомый мужчина. Но нервировать будет до определенного уровня.
И, как ни в ничем не бывало, продолжила лакомиться вкусным пирожным, запивая его теплым чаем.
«М-гм, — Андрей Георгиевич осмотрелся вокруг, медленно остывая, — вечно они так, лахуры, сначала доводят до предела, а потом сидят спокойно. Мол, мы белые и пушистые и тут не причем. В итоге, сидишь, как дурачок и не знаешь, на кого броситься — нервы-то тоже не стальные».
Пришлось опять же. вкуситься в следующий пирожок. Хоть так успокоиться. А то не сидеть же, как очухавший сумасшедший.
Кажется, наелся. Милые женщины, чтоб у них головы проело, пусть сами разговаривают — лаются, а у него полон рот забот.
— Я срочно в Зимний дворец, а потом, после обеда, в мое поместье, — сообщил он отрывисто, с тоном — не мешайте, бабы, у меня государственные хлопоты.
Настя капризно поджала губы. Кто ведь как — мужики бегут от беременных жен, им так легче, а женщины на сносях, наоборот, хотят, чтобы мужья сидели около них. Так спокойнее и мягче.
Но говорить, таким образом, не получится — и государство против в лице самого государя — императора, и общество никак не одобрит. Мужчины обязаны заниматься своими важными заботами — мужики пахать, дворяне руководить, чиновники развивать государство. А его супруг и тем более, он по своему чину и на Земле приводит массу важных дел, и, видимо, на Небе. Там не спросишь — и не как и не у кого. Не у Бога же спросишь у иконки. Ага, он ответит! Даже у светской власти на Земле и то не поинтересуешься, дескать, как он у меня, действительно работает, или просто удрал подальше от надоедливой ныне жены? Чиновники рангом пониже не имеют право, а это с учетом 1 класса мужа, практически все. Сказать может только его императорское величество Самодержец Николай I. Ага он ответит, вежливо так тебе, он же кавалер, а ты молодая и беременная женщина. Но, по сути, долго будешь идти и не найдешь. Ведь император — мужчина, и, теперь даже не начальник мужу, а соратник — будет, разумеется, на его стороне.
Черт, а в голову ничего путного не влезет — ни с ним поехать, ни здесь оставить. Леший его побери, всю нечисть проберешь, а ничего в голову не полезет!
Андрей Георгиевич по-человечески ее, как-то, наверное, понял, но если сравнить заботы его — земные в рамках России — и небесные, в рамках аж всего человечества, отнюдь не преувеличивает, ее — родить одной женщине одного ребенка, то сразу понятен весь приоритет.
Поэтому извини! Макурин нагнулся и слегка ее обнял — беременную больше нельзя, как не обижайся — поцеловал в прекрасный, даже теперь весь такой сексуальный лобик, я не могу.
Она же, намереваясь хоть в чем-то его переиграть, жалобно посмотрела сидя вверх на стоящего мужа, уже готового идти и мысленно отсюда далеко, может в Зимнем дворце, может в министерстве, а может в самом деле в поместье. И показала пальцем — красивым, тоненьким и длинным — на красивые же губы — целуй туда!
Ах, ей нельзя было отказать — такой прелестный, такой прочувственной и изысканно-сексуальной — даже на большой живот и портящую ее беременность. Все-таки уже целый шестой месяц. Еще раз нагнулся и уже по-настоящему крепко поцеловал, по мужски, и не как девственную капризную девушку, а как настоящую женщину, познавшую и желающую физический секс.
И все милая, мне действительно некогда! Муж подбадривающее посмотрел на нее — всем тяжело, не тебе одной — и быстро сбежал, аж подковы зимних сапог простучали по лестнице дома. А ей вот здесь скучать, считать зевки. Понимал — наступал период поздней беременности, каких-то два-три месяца, когда живот уже не пускал практически никуда и приходилось коротать с Аленкой и еще тремя — четверьмя слугами. Это было действительно мало и потом, в кутерьме с маленьким ребенком, недавно родившимся, большим ребенком — мужем, родившимся давно и не ею, но все равно утягивающаяся много времени, она будет жалеть эти дни.
Но сейчас-то, пока они неспешно идут, хоть посуду бей на обеденном столе. Или вон болтушке Аленке сделай что-то больно. Как-то уж охотно и быстро дражайшей супруг подобрал ей мужа, смазливого, надо сказать, парня, на которого она тоже посматривала, чисто платонически, конечно, куда ей при беременности-то и при здоровом муже.
И Алена ведь тоже, даже почти не посмотрела — красив ли, здоров ли, молод ли, хотя бы? Ай, как подозрительно все. Хотя еще небольшой кусочек головы трезво указывал, что делается все ради нее же и кровь в новобрачной постели подтверждает, что невеста пришла к своему мужу честной…
Ну да пусть, не хочется ей думать! И беременная Настя лениво махнула к служанке Алене — пусть расскажет нечто зряшное, но интересное, барыня что б не скучала до обеденной поры, а потом до ужина.
А Андрей Георгиевич меж тем быстренько добежал по морозцу до санки. Хоть и шинель у него было теплая, на меху, а на шее лежала целая бобровая шкура — все по высокому чину его высокопревосходительства — а по утренней поре как-то мерз.
Шлепнулся в сени, укрылся суконной полостью, утепленной волчьими шкурами и только тогда с трудом угрелся, напоследок позавидовав жене Насте. Хотя чего уж там завидовать беременной женщине, грех один, прости Господи.
Вспомнил про Бога и сразу припомнили дела. Нынешнего дня многие из них лягут в этой плоскости, нацеленные на войну, а если и не напрямую, то косвенно. И заседания Государственного Совета, и нежданный визит европейских послов в его министерство и даже нежданная зимняя поездка в поместье тоже связывалась с войной. Точнее, с подготовкой съестных припасов к войне. А еще точнее, подготовкой его (и, конечно, императора) на войну. А потом посмотрим, что и как будет. А после войны все будут думать о Господе Нашем Милостивом.
Макурин усмехнулся и удивленно проморгнулся. Так задумался, что и не понял, как оказался у подъезда Зимнего дворца. Во как!
Пришлось пойти, да не просто незамечено, а величественно, с визгом, писком, ревом (это в пересказе самого Макурина). Что же делать, не было у бабы заботы, так она порося завела.
С недавних пор император Николай I своим монаршим рескриптом повелел его святейшее преподобие встречать только у парадного подъезда, с гвардейским караулом, как любого из семьи Романовых.
В подлиннике сначала было написано аж как действующего императора. Макурин едва было уговорил Николая, что исконно в России находился один монарх, а два наличествующих вызовут в народе разброд, а в государство смятение.
Кое-как уговорил. Но когда попаданец попытался еще и убрать себя из семейства Романовых, то не сумел это сделать. Его просто не поняли и император Николай, и цесаревич Александр, и, скорее всего, императрица Александра Федоровна и прочие взрослые члены семьи, если бы были в это время при разговоре.
Ведь в чем, собственно, была ирония. Макурин-то поскромничал, да и просто поленился, не желая ставить свою фамилию с императорской, а члены этой семьи вдруг решили, что он, святой, ставит выше себя российского монарха и его родных. Чуть не разругались (они с ним, а не он с ними) и Андрей Георгиевич вынужден был уступить. А теперь вот мучиться на морозе сам и мучить гвардейцев.
