Дарья Кононенко - Ответ большевику Дыбенко
- Вы не подскажете, где квартирует капитан Зеленцов?- чучело в салопе сала не купило и вдобавок глубоко отстало от текущей обстановки.
- Подскажу, - Палий осклабился на все зубы,- на сковородке он шкварчит. Чучело в салопе захлопало глазами. А глазки у нее ничего, круглые да ресницы длинные. Только сама уже старая. Однорукий протолкался через толпу, встал рядом с дамочкой.
- По-моему, село занято не добровольцами.
- Ошибаетесь, дядьку. У нас армия именно что добровольная. Хочешь - иди, хочешь - дома сиди, хлеб расти да буряки сапай.
Одежда. Этот непонятный человек не в форме, а непонятно в чем - сапоги, заляпанные глиной, но со шпорами, штаны вообще в полосочку, как от костюма, кожанка под горло, затертая, коричневая, и никаких знаков различия на этом чернявом нет. Зато лохмы на плечи падают. И револьвер на поясе. Гуляют по степям такие, ой, гуляют. И зовут их - кто как - себя повстанцами называют. А те, кто старое доброе время вернуть хочет, таких вот бездельников лохматых - махновцами зовет.
Дамочка в салопе хлопнула глазами еще раз и попыталась упасть в обморок. Но падать в коровью лепешку, дорожную пыль или на чью-то свинью в луже весьма неэстетично.
- И мою дочь, вы, конечно же, изнасиловали. Палий задумался. На застукавшую его пани Зосю эта дамочка была совершенно не похожа. Но дочь пани Зоси была просто чудом. Но вот ее мать... Не, с польками лучше не связываться. Та немочка-горничная? Так тоже на нее дамочка не похожа. Вот та, с вычурным имечком Элоиза? Я ж ей заплатил. Банкой варенья. Собственная жинка - сирота, воспитывалась у тетки, и эту тетку повстанец видел. Никакого сходства. Да и на Катерину она не тянет, та сама рыжая, и семья у нее рыжая.
- Чья дочь, дамочка? Однорукий взглянул в упор, будто их благородие Воронцов перед тем, как дать в рожу за неуставной внешний вид.
Стоп, стоп. Эти миленькие круглые глазки Палий уже где-то видел, и походочка знакомая.
- Не беспокойтесь, у Яковлева люэса чи там гонореи нету. На этот раз Зеленцова-старшая и впрямь упала в обморок. А фигурой она напоминала бочку, небольшую такую, круглую. И весом не уступала означенной бочке. И заверещала дюже противно. Ну, дал ей пару пощечин, так не со зла ведь, а чтоб в чувство привести, колодец занят, у кого-то ведро сорвалось, теперь веревкой с кошкой вылавливают.
- И у него есть пассия в городе Мариуполе. И вообще, ваша дочь как раз в приличном обществе, ей даже цветочки дарят.
- Какие еще цветочки?- Зеленцова-старшая очень хотела оказаться дома, в имении, и пить на веранде чай. И купить своей дочери пианино, чтобы она увлекалась подобающими ее полу вещами.
- Ну это вы у Гвоздева спрашивайте.
- Какой еще Гвоздев?
- Фамилия у человека такая. Нормальный мужик, до войны с германцем столяром был. Зеленцова-старшая с большим удовольствием удушила бы этого Гвоздева, кем бы он ни был.
- Да успокойтесь! Ну почитает ей гимназический гаденыш стихи, ну что тут такого?
- Совести у тебя нет. Ребенка в банду заманивать,- однорукий решил сменить тему.
- Банда - это у Шкуринского, а этому гаденышу гимназическому аж шестнадцать лет. На заводе такие уже вовсю работают. А этот, вместо того, чтоб учиться, калоши в печку пхал и доски воском натирал. А за него, между прочим, гроши были плачены.
Зеленцова-старшая возмущенно фыркнула. Какие же мерзопакостные настали времена! Ни одного полицейского на улицах, каждый прохожий не с винтовкой, так с револьвером, даже бабка-спекулянтка вооруженная, обрез под рукой держит. Да и этот бандит жуткие вещи говорит, хоть и был младший братец картежником и женолюбом, но как это - умер? Он ведь моложе меня на год! А бандит не испытывает по этому поводу никаких угрызений совести, стоит, на солнце греется, огурец соленый грызет. И дружок его подходит, бледный, аж зеленый. Омерзительная парочка. Второй вообще женской шалью подпоясан, как кушаком. Одежда латанная-перелатанная, а два револьвера блестят.
Уставился Шульга на огурцы, плечами пожал. Таким огурцом кого-нибудь убить можно. А Палий себе чавкает, хуже свиньи. Торговка только руками разводит - один убыток! Не покупает, а пробует. Уже третий жрет.
- Не, невкусные они. Водянистые сильно и солонючие.
Шульга огурцы не любил. Ни соленые, ни кислые - никакие. А вот та дамочка, в штанах с лампасами, помидоры продает. Проверим. Ничего так соления, особенно после вчерашнего. Таки гроши пойдут? Берет 'колокольчики', интересно. На контру надеемся?
Еще одна дамочка идет, нос задрала. За ней однорукий плетется. С поезда слезли, а багажа нет. Интересно. Командира ищут. Ищите, ищите. Може, он вам пропишет клистир в три ведра.
Трохим, падла флотская, загордился. Набрал десяток сопляков - уже командир. Хочешь отколоться - да пожалуйста! Только ж и сам угробишься, и отряд свой положишь. Потому что хороший командир не только в атаку сам идет, а еще и думает, что да как. Кто то село за пять минут против нас настроил? Мешал тебе тот войт? Зачем его было вешать? У нас тогда на хвосте и так белые висели, еле ушли, пулеметчика нашего - в клочья, пулемету кожух пробило, еще семеро там осталось, а тебе - 'борьба с эксплуататорами!' Нет у человека ума, нет. Палий - и тот умнее.
Вылез из хаты Александров. Полдень скоро, а это опудало только глаза продрало. Дезертир, от мобилизации ушел, гонял по шляхам да устраивал полиции веселую жизнь. Там экономию подпалил, там ограбил кого-то побогаче, там - полицейского вздернул, а поймать не могут, не разглядели толком. Как можно разглядеть человека, у которого на башке- мешок? А когда немцы пришли - так совсем весело стало. Вот с тех пор у Александрова и куртка мадьярская, в трех местах штопанная, галуны ободранные. Живучий солдат попался, что и говорить. А сам виноват. Александров же в Венгрию не лез, солдата этого из хаты не выгонял, собаку его не стрелял. И вроде ж и родители приличные, телихенция, учителка с землемером, а у них выросло отакое мурло. Как жрать - так он самый первый, а как кулеш варить - 'а я не умею'. Только и пользы, что замки всякие открывать может.
Антонов выглядывает. Тоже полуночник. И чего это те городские, как фамилию услышали, так хохотать стали да еще какого-то волка вспоминать? Он же тоже городской, с Катеринослава. Но рукастый, не то, что некоторые. Идет по улице, башкой стриженой крутит. А раньше вставать надо! Уже все огурцы продали. Не, ему чего-то командир нужен. А я знаю? Село небольшое, он точно где-то тут. Да и зубы у тебя вроде не болят. О, помяни черта! Кого-то словили? Вел себя подозрительно? Левчук на нем сидит?
В хате наблюдался разгром, пух по всем углам, перепуганная хозяйка, и кто-то, завернутый в половик, под отожравшимся на домашних харчах Левчуком.
- Та я и кажу, скис ваш борщ. От меня на двор и потянуло. А он, - Антонов пнул половик, для наглядности, - крадется до колодца. Я за ним. И так же ж он стелется, будто курей красть идет. И оглядывается постоянно. Раз так себя ведет, значит, прячется. Раз прячется, значит, контра. Из половика донесся сдавленный мат. Левчук поднялся, медленно и важно.
- Вылазь-вылазь! Рабочий, говоришь, с Путиловского завода? От белых прятался? А руки покажи. И пиджак сними, тепло в хате. И человек с виду обычный, таких в любой толпе десяток, щетиной зарос да глядит злобно. И руки у него вроде мозолистые, а только слишком грязные. И пиджак вроде обычный, так засаленный, что в руки брать противно.
- Ану, товарищ рабочий, пройдись по комнате, - командир, хоть к пиджаку прикипел - и швы осмотрел, и карманы обшарил, и подкладку пощупал, а дело знает. Заулыбался Левчук, и Шульга за ним зубы показал, в дверях стоит, рабочего на прицеле держит. А куда денешься - трое вооруженных, один в дверях стоит, двое у окна.
- Рабочий, говоришь. А что ж ты шаг чеканишь? Что ж у тебя осанка такая, что сразу на парад можно? - улыбается Левчук.
- Интересные пиджаки на Путиловском заводе, - поднял командир перед собой лоскуток прямоугольный, с подкладки отпоротый, - не на того нарвались, ваше благородие!
Все поручик Логинов предусмотрел, да про выправку забыл, с детства вбитую. Да и кто знал, что среди этого мужичья окажется опытный подпольщик, который и сам не раз те прокламации прятал? Стоят, быдло вооруженное, зубы скалят.
- Давайте его утопим! - Шульга вспомнил родные болота и одного жирненького жандарма. Из его мундира получились отличные тряпки.
- В ведре чи в тазике? - Левчук был настроен скептически. - Лучше повесить. Антонов куда-то ушел.
- Это будет некультурно. Он же не жену топором зарубил.
- Так шо, патроны тратить?! - Крысюк пришел. Вот только его здесь для полного счастья и не хватало.
Поручика заметно перекосило. Вешать его надо было, а не допрашивать, все равно матерные ругательства и так все знают. А теперь... Крысюк задумчиво почесал спину трофейным маузером.
