Игорь Николаев - Триарии
- Там нам раненых везут, много! – сумела, наконец, выговорить санитарка. – Про какой-то встречный бой говорят, десятками везут!
На словах про «встречный бой» по собранию врачей прошло ощутимое напряжение. Слишком памятно было словосочетание по предыдущему году. Кто-то вполголоса пробормотал «Неужели снова?».
- Сколько их? – отрывисто уточнил Юдин.
- Ой… Я не спросила… - растерялась женщина.
- Кто остался у телефона?
- Никого…
- Марш к аппарату! Все записывайте, что скажут. Я сейчас пришлю кого-нибудь, - Юдин повернулся к Поволоцкому. – Александр Борисович?
Медики обменялись быстрыми понимающими взглядами, Юдин кивнул, Поволоцкий подхватил под руку Анну и буквально потащил ее прочь из операционной палатки, приговаривая:
- А теперь очень быстро отправляемся на поиски Козина. Самое время.
За их спинами Юдин уже быстро и четко раздавал указания, направляя на свои места сортировочные бригады, готовя перевязочные и операционные, напоминая о необходимости накормить раненых.
- Александр, - растерянно проговорила Лесницкая. – Но вы же врач… Разве вы не останетесь здесь, помогать раненым?
- Нет, - коротко отозвался Поволоцкий и, подумав пару секунд, на ходу пояснил. – Если раненых везут так срочно и к нам, в тыл, значит, их очень много и хватает «тяжелых». Один лишний хирург ситуацию не исправит. А через час, самое больше, дороги в обоих направлениях будут забиты – в госпиталь повезут раненых, на фронт – пополнения и подкрепления. И мы здесь застрянем минимум до вечера, то есть, считай, до утра. Юдин справится, а я помогу вам решить вопрос с Козиным.
* * *
- Так, этот отделался легко. Рассеченный скальп, сотрясение мозга, ушибы, дыму наглотался… - перечислял некто в халате, щедро заляпанном красным. В свете фонарей халат и лицо медика казались одного серого цвета. Голос звучал устало, механически, только на последней фразе в нем появилась нотка обычных человеческих эмоций. – Хорошо ему черти ворожили. Везунчик. Чуть обождет.
- Господин доктор, - просительно проговорил пожилой санитар с коротким ежиком седины на макушке. – А нельзя ли побыстрее?
- Нельзя, - устало ответил медик. – Он легкий – легче не бывает. Не волнуйся, полежит немного, и до него дойдем.
Гедеон очнулся. Голова по-прежнему болела, тяжело, тупо, как будто в затылок поместили свинцовый шарик, как ни повернись – все равно плохо. Мир вокруг вращался сразу в нескольких плоскостях, и раненому казалось, будто он куда-то проваливается, и все никак не упадет на дно пропасти. Тошнота подступала к горлу, отдавая во рту кислой горечью.
- Ты лежи, сынок, - тихо проговорил кто-то рядом, и на лоб Гедеону легла мокрая прохладная тряпка, остро пахнущая уксусом. – Все хорошо будет.
Раненый скосил глаза в бок, вращение мира усилилось, но он успел увидеть знакомое лицо, освещенное переносной лампой.
- Па-па… - прохрипел Гедеон.
- Лежи, мальчик мой, - все так же тихо, с бесконечной нежностью повторил старый седой санитар. – Я все знаю, я тобой горжусь.
Гедеон зажмурился. Воспоминание о бое вернулось, набросилось и накрыло, словно тигр из темноты – одним рывком, сразу и во всех подробностях. И злая отцовская насмешка была непереносима.
- Даже «шагоходы» тебя отметили, - говорил меж тем Натан. – Броневик «Медведь» сражался до последнего, экипаж погиб, ты один остался. Укрылся в подбитой машине, отстреливался из пулемета, выбрался, когда подошло подкрепление. Тебя наградят за смелость в бою, я напишу Аничкину, что он все правильно сделал тогда.
Натан закончил накладывать повязку, боль понемногу покидала своды черепа, но ей на смену пришла другая, куда более сильная, которую нельзя изгнать лекарствами и компрессами. Боль отравленной совести.
- А я вот пошел в санитары, - рассказывал отец. – Так вот получилось.
Гедеон видел все как сквозь мутные линзы, слезы жгли воспаленные глаза, но сильнее и страшнее болело сердце, душа, которая только сейчас стала понимать, что сделал в этот день радист.
- Я … нне.. герр… - Гедеон поперхнулся и закашлялся.
- Лежи, не вставай, - мягко произнес такой знакомый, такой родной голос. – Я так тобой горжусь, сынок…
Глава 7
Совещание Главнокомандования шло второй час. За это время Константин не проронил ни слова, с бесстрастным видом слушая военных специалистов. Один за другим офицеры Главного Управления Генерального Штаба докладывали лаконичные, но максимально точные и подробные сводки по фронтам, высказывая соображения относительно возможных действий врага. Семь докладчиков, восьмой – сам начальник ГУ Устин Корчевский, иногда добавлял несколько слов, уточняя или раскрывая какой-нибудь особо важный момент.
На противоположной стороне круглого кольцеобразного стола сидели трое – император, канцлер и министр обороны. Последний, сменивший своего предшественника восемь месяцев назад, уже полностью освоился с новой ролью. Константин привык к новому лицу, но иногда все еще ловил себя на мимолетной тени удивления – «Что здесь делает этот человек? Где Агашев?».
Но Василий Агашев, столп армии и флота, олицетворявший военную мощь Империи почти пятнадцать лет, больше никогда не примет участия в военных советах, не поставит размашистую роспись, не двинет в бой войска. Старый маршал достойно встретил Вторжение. Он совершил немало ошибок, за которые история еще вынесет приговор, но именно благодаря его энергии и решительности, а так же знакомству со всеми сколь-нибудь значимыми политиками и военными Европы, удалось в считанные дни сымпровизировать оборонительный союз России, Франции и Германии. Союз закончился с исчезновением двух участников из трех, но он сделал свое дело, превратив хаотическое сопротивление отдельных частей и соединений в проигранную, но хоть как-то управляемую и организованную кампанию.
Агашев формировал новые бригады и дивизии на смену разбитым и уничтоженным. Собственно, он вновь вернул понятиям «дивизия», «корпус», «армия» полноценное содержание, поскольку большинство этих соединений давно превратились в территориально-организационные структуры. Организовывал прорывы и эвакуацию окруженных войск, без всяких сантиментов снимал скверных командиров и возвышал хоть сколь-нибудь проявивших себя. Министр работал и не жаловался, как многие иные чиновники высокого ранга, пытавшиеся скрыться от ответственности за по-человечески понятным, но убийственным для страны «мы не готовы к такому!».
Позже, когда ужас и накал первого этапа вторжения немного спали, Агашев занимался реорганизацией армии, вливал в нее новые силы, личный состав, технику. И планировал ответный удар, который сокрушил бы врага. Все было так хорошо задумано…
Противник казался ужасным и непобедимым, но его силы были очень ограничены, а пропускная способность адской машины, пробивающей портал перехода между мирами, подчинялась циклическим колебаниям. Если бы враги смогли перебрасывать подкрепления в том же темпе, что и в начале вторжения, местных не спасло бы никакое мужество, никакая стойкость. Но приток свежих сил иссякал, а экспедиционная группировка теряла силы. Империя проигрывала каждое отдельное сражение, однако при этом медленно, но верно стачивала зубы дракона.
К весне шестидесятого года баланс сравнялся. Одна сторона имела подавляющее тактическое преимущество и возможность захватывать полное господство в воздухе на отдельных участках – для всего фронта самолетов уже не хватало. Другая многократно превосходила числом и производственной мощью. Теперь можно было думать о реванше. Кто знает, быть может, сложись все иначе, лето шестидесятого стало бы временем побед и сурового возмездия. Но случиться этому было не суждено.
Лазутчики, вернувшиеся из самоубийственного, смертельно опасного разведывательного похода «на ту сторону» принесли устрашающую весть – мир Евгеники гибнет, уничтожаемый долгосрочными последствиями работы адской машины. И почти одновременно с этой новостью, «дифазер» заработал в полную мощь. Судя по всему, оказавшись перед перспективой вымирания, евгенисты пошли по самому естественному для себя пути, превратив ограниченную кампанию в завоевательный поход всей нации. Машина работала без всяких циклов, на пределе возможностей, и в захваченную Европу шли караваны транспортов, несущих тысячи единиц совершенной техники и десятки тысяч солдат.
В этой ситуации Империя сделала единственное, что было в ее силах. Обороняться не было смысла, оставалось – наступать. Уже без надежды на победу, просто чтобы выиграть еще немного времени. Атакующая группировка, которая должна была вырвать у Евгеники победу, теперь могла только погибнуть в самоубийственных атаках, ломая вражеские планы.
