Игорь Николаев - Триарии
Солдат, расслабленный теплом и мерной речью, сидел и кивал головой в такт непонятным словам. Юдин легким, почти невесомым движением ввел иглу шприца, так, что пациент, похоже, даже не почувствовал укол.
- Междудужковые промежутки в пояснице весьма широки и не должны составить препятствий на пути иглы, лишь бы направление было взято правильно. Миновав все могущие встретиться на ее пути костные препятствия, конец иглы прокалывает желтые связки... теперь можно наблюдать истечение спинномозговой жидкости из иглы. Шприц, пожалуйста... Аспирировав для контроля несколько миллилитров спинномозговой жидкости, мы осуществляем собственно анестезию.
Шприц и игла звякнули об лоток.
- Укол-то будете делать? - недоверчиво спросил солдат.
- Уже готово, - улыбнулся Юдин. - Сейчас и оперировать начнем.
На лице раненого отразилось облегчение, смешанное с безмерным удивлением, он недоверчиво посмотрел на профессора.
- При правильно проведенной спинномозговой анестезии полная потеря чувствительности наступает приблизительно через десять минут и длится до шести-семи часов, чего с избытком достаточно для всей обработки, - ободряюще заметил хирург.
Рассказав о необходимых мерах предосторожности против инфекции и осложнений, связанных с падением давления, Юдин нагнулся к раненому и спросил:
- Вот тут не больно? А тут? А так? – его пальцы сновали по краям раны словно быстроногие пауки, с заметной силой сдавливая воспаленные края.
- Нет, не больно, - тихо отвечал солдатик, крутя головой.
- Не вертитесь, - с отеческой строгостью попросил медик. – Человеколечение не любит лишних движений.
Пациент замер, теперь в его взгляде отражалась отчаянная надежда и абсолютная вера в силу медицины. Поволоцкий стоял чуть в отдалении от основной группы медиков, со всем вниманием слушавших практическую лекцию профессора. Огромная операционная палатка, точнее, почти что брезентовый дворец, вместила и два десятка врачей, и весь необходимый демонстрационный скарб.
Тем временем раненого бедолагу быстро уложили на цугаппарате, похожем на старинную дыбу. Аккуратно растянули поврежденную ногу и сноровисто, в четыре руки, вымыли. Поволоцкий с трудом сдержал усмешку – вид «цуга» напомнил первое издание юдинских «Заметок по военно-полевой хирургии», там, по причине неведомой, на одной из иллюстраций на аппарате ожидала обработки женщина, с очень тщательно прорисованной грудью, крайне смущавшей студентов.
Профессор зазвенел никелированными инструментами.
- Обратите внимание, - Юдин поднял щипцами на всеобщее обозрение осклизлый вонючий тампон, извлеченный из раны. – Этот был, по-видимому, с хлорамином, но при таком грубом, непрофессиональном применении любые антисептики одинаково плохи. Еще день-два, и этот целительный – при правильном использовании - антисептический материал стал бы причиной нагноения, угрожающего конечности, а может быть, и даже жизни раненого. Всегда будьте крайне осторожны с внедрением в раневой канал любых инородных предметов, какими бы полезными они не были. И не забывайте о правильном дренаже!
Тампон полетел в кювету. Профессор быстро обрабатывал рану, сопровождая каждое действие комментариями, при этом ухитряясь рассказывать, как сходные проблемы решаются у американцев.
- Надо отметить, прекрасные результаты дало последовательное промывание раны большим количеством мыльного раствора и подогретым физраствором.
Один из врачей, немолодой, чуть ли не единственный из всех присутствующих с военной выправкой, буркнул под нос что-то наподобие «американцы - не икона, молиться не надо», но был услышан.
- Развейте мысль, будьте любезны, - предложил Юдин, заканчивая манипуляции, но отозвался другой, совсем молоденький медик.
- А нас учили не промывать, - робко заметил он.
- Вас учили не заменять хирургическую обработку чашкой воды сомнительной чистоты, - поправил профессор. - После тщательной обработки промыть рану, потратив четыре-пять литров стерильного физраствора, если есть время, очень полезно. Вы удивитесь, увидев, сколько мелких кусочков тканей и свернувшейся крови удается таким путем удалить из вроде бы чистой раны. И пациенту ничего, кроме пользы.
- Все, обширную обработку закончили, теперь передаем гипсовальщицам, и еще одна христианская душа повременит предстать пред святым Петром, - закончил Юдин показательную операцию. – Вопросы, коллеги?
Поволоцкий тихонько вышел из палатки на воздух. Вокруг уже зеленело – все-таки апрель. Аккуратные палатки, установленные по ранжиру, так же аккуратно сложенное снаряжение, которое еще предстояло распределить между отделениями госпиталя.
Совсем как на довоенных лекциях, которые он каждый год читал в Подмосковье, в День Медика. Если, конечно, не находился «в командировке», штопая раненые телеса государевых людей в диких уголках мира. Тогда так же все было аккуратно, чисто, только вместо хмурых и сосредоточенных докторов светились интересом - лица взрослых и восторгом – детей. Граждане Империи любили свою медицину и смелых людей, которые посвящали себя так называемому «милосердию скальпеля». Так с легкой руки Склифосовского, еще со времен Великой Войны называли работу полевых медикусов.
Традиция публичных лекций для гражданских закончилась два года назад, а кажется, что это было в прошлой жизни. Еще в те времена не маячили на заднем плане зенитные автоматы и ракетные батареи, вооруженная охрана и техника, идущая к фронту.
- Добрый день.
- А?.. – в первое мгновение задумавшийся медик не понял, кто это к нему обратился. В последний год в армии появилось много женщин, но таких вот он еще не видал. Брюнетка с длинными, до плеч волосами угольно-черного цвета, высокая, лишь немногим ниже самого Александра, который последний раз делал зарубку сильно выше отметки «180 см.». Одета в строгий костюм, такой же черный, как и пышная грива на голове. Впрочем, пиджак с высоким вырезом уже изрядно запылился и, судя по состоянию, познакомился с командой «Воздух!». Не салонная дива, любопытно… И покрой одежды очень строгий, близкий к военному, так обычно одевались представители производств, работавших на армию. Догадку подтверждал небольшой прозрачный чемоданчик – дань шпиономании, сквозь стенки которого виднелась толстая стопка бумаг с печатями.
- Вы не подскажете, где мне найти Александра Поволоцкого, хирурга-консультанта фронта? – спросила женщина. Она говорила быстро, но очень четко, как будто отбивала ритм на пишущей машинке.
* * *
- Слева! Слева!! – истошно вопил мехвод в ТПУ. – «Крестит», уже «крестит»!
- Вижу, - неожиданно ровно и негромко ответил командир, но его услышали, несмотря на оглушающий грохот. Наводчик не сказал ничего, он рвал из снарядного ящика новый матово посверкивающий цилиндр бронебойного. Стеллаж уже скалился пустыми ложементами и оставалось лишь удивляться, как «Медведю» удавалось так долго уходить от смерти.
Гедеон вжался в угол, вцепившись в поручень и сиденье с такой силой что, наверное, оторвать его можно было только вместе с металлом. Для радиста не существовало ничего, кроме кромешного ужаса за тонкой броней «Медведя», который тянул к юноше скользкие щупальца. В эти минуты его можно было пугать смерть-ротой, трибуналом или немедленным расстрелом – Гедеону было все равно, остались только всепоглощающий страх и понимание, что как только он отпустит поручень и хотя бы краем глаза посмотрит в триплекс – тут и настанет конец.
Еще выстрел. И еще один. Пустые гильзы перекатывались по полу, звеня при каждом рывке броневика – мехвод бросал машину резкими рывками из стороны в сторону, то выжимал под полсотню километров, то резко тормозил, уходя из вражеских прицелов. Тесный отсек наполнялся вонючим туманом, от которого рвота подступала к самому горлу – башенный вентилятор не успевал вытягивать пороховую гарь.
- Справа на час - два «укорота», берем крайнего! Упреждение на корпус!
- Осколочный зарядил, «иглы» кончились! Прицел взял!
Выстрел, затвор извергает порцию дыма, новая гильза со звоном летит на железный пол.
Снаружи что-то стучало по броне, безобидно и часто, словно… словно хоровод серых козлят скакал вокруг, колотя коваными копытцами по бортам. Гедеон истерически рассмеялся, представив это зрелище - посреди поля боя серенькие животные, весело выбивающие искорки из «Медведя» маленькими подковками.
- Долбанулся, - пробормотал наводчик, мельком глянув на радиста, который съежился на жестком сиденье и то дико смеялся, то тонко, протяжно выл, роняя струйки слюны, выпучив красные от гари глаза в животном ужасе. – Умом поехал!
- К пулемету, тварина! – гаркнул Гедеону командир, хватаясь за пистолет. – Сожгут же щас к хренам из окопов! Пристрелю!
