Герман Романов - Спасти Москву! Мы грянем громкое Ура!
Маша решительно шагнула вперед, отметив краем глаза, что муж совершенно не обратил внимания на вошедших и продолжал склоняться над неподвижно лежащим Арчеговым.
— Людвиг Карлович, немедленно прикройте дверь!
Девушка всем естеством осознала, насколько сейчас осложнилась ситуация. Она уже поняла, что отвлекать мужа нельзя ни в коем случае, а потому нельзя давать вошедшим ни одной секунды на раздумья. А муж ведь недаром однажды сказал, что при генеральском рычании нормальный офицер должен немедленно впадать в транс и быть готовым выполнить любое приказание. На том и держится армия, и никак иначе.
— Да прикройте же дверь!
Маша скомандовала резким голосом, да так, что доктор вздрогнул и машинально затворил за собою тяжелую створку. Девушка уже повернулась к «сибиряку».
— Митрофан Прохорович, прошу вас немедленно принести мой несессер, что в коричневом чемодане. И помолчите ради бога, не задавайте лишних вопросов, это государственная тайна и приказ его императорского величества! Выполнять!
Офицер выкатил глаза, но спрашивать ничего не стал — словно одеревеневшей куклой он повернулся через левое плечо и чисто машинально бросился выполнять приказ.
— Принесите полотенца с полки и хорошо намочите водою!
Жесткий приказ вывел еще одного мужчину, на этот раз врача, из ступора. Медик очнулся, и, хотя продолжал бросать удивленные взгляды, но молча и споро начал выполнять отданное девушкой распоряжение. Хотя та приказала просто потому, что не знала, чем же ей занять эскулапа.
— А вас, ваше сиятельство, я очень попрошу встать на страже у двери в эту палату — никто сюда не должен входить, кроме вас, доктора и вашего товарища! Никто!
— Почему вы тут взялись мне отдавать приказы, Мария Александровна? По какому праву, позвольте осведомиться?!
С «аристократом» у девушки вышла «осечка», тот сразу же расставил все точки над «i». Однако тут, как нельзя кстати, вошел «сибиряк» и протянул ей знакомый несессер.
Маша быстро раскрыла его и достала две царские фотографии с высочайшими подписями, что вчера произвели на морских офицеров столь неизгладимое впечатление.
— Это право дано нам его императорским величеством!
Она властно протянула карточки офицерам, и на добрую минуту в палате воцарилась мертвая тишина, разрываемая иногда хриплым дыханием, и даже болезненными стонами Фомина.
— Господа, Михаил Александрович вам даст необходимые пояснения, если сочтет их нужными. Я не имею права, ибо эта тайна принадлежит только его императорскому величеству…
Маша почувствовала, что ситуация переломилась в ее пользу — свитские офицеры и врач явно растерялись, прочитав надписи, и теперь требовалось ковать железо пока оно горячо.
— Никто не должен войти сюда, господа!
Она с требовательным вызовом в глазах пристально посмотрела на флигель-адъютантов. Те, как иногда говаривал муж, уже «прониклись».
— Если его императорское величество сочтет ваши действия верными и надлежащими, то в его благоволении вы можете не сомневаться. Если же нет, то немедленно заменит вас другими офицерами, более дисциплинированными и способными к исполнению.
— Вам все ясно?!
От свирепого рычания Фомина Маша и мужчины подскочили на месте. Вид Фомина был страшен — лицо, покрытое прежде багровыми рубцами, смертельно побледнело, по нему текли крупные капли пота. Даже глаза почернели, будто из них вытянули Жизнь.
— Не обращайте внимания на погоны, господа, — глаза танкиста ожили и метнули молнии, — я повторяю вам приказ от имени императора! Вся ответственность лежит только на мне! Никто не должен войти сюда, кроме врача, а обо всем увиденном здесь я приказываю молчать и отвечать лишь государю. Это касается и вас, доктор. Будьте рядом поблизости, под страхом ареста я запрещаю вам отлучаться даже домой, пока не прибудет его императорское величество. Вам понятно, господа?
— Так точно!
В один голос отозвались офицеры и с самым мрачным видом переглянулись между собою. Выволочка, полученная от неизвестного, но явно влиятельного офицера, за которым император специально отправил эсминец, их несколько обескуражила.
Не по нраву пришлись и намеки молодой женщины по поводу несения службы, в которых не столь уж и пряталось прямое им оскорбление.
— Выполнять!
— Есть!
На приказ Фомина офицеры четко повернулись и вышли за дверь, закрыв за собою створки. Семен Федотович сумрачно посмотрел на врача, который застыл столпом.
— Идите, доктор, и приготовьте побольше перевязочных материалов. И прикажите подготовить два десятка горячих грелок, их нужно будет постоянно менять…
— Да что вы гово…
— Что нужно, доктор! Раз официальная медицина оказалась бессильной, то я попробую что-нибудь сделать. И не нужно вопросов, сами все увидите. Прошу вас приготовить все требуемое! Идите, доктор! И не мешать нам ни в коем случае, пока не позовем!
Доктор в ответ только кивнул головою и чуть ли не на цыпочках вышел из палаты, затворив за собою дверь.
— Твои и мои пассажи на них не произвели никакого впечатления. Теперь мы у них под арестом, — с кривой ухмылкой произнес Фомин. — И как ни крути, все в выигрыше, что бы ни случилось.
— Почему, Сеня?
— Если Арчегов умрет, то они тут ни при чем, даже врач, который укажет на наше шарлатанское лечение. Если нам удастся его выдернуть, то и тут у них губы в табаке — обеспечили, так сказать. Фотографии, конечно, хорошее дело, но мало ли — вдруг мы самозванцы?! А так под охраной надежнее, а там пусть его величество решает. Думаю, что они уже телеграмму в Тирасполь отправили, отрапортовали…
— Да бог с ними, меня другое беспокоит. Ты сможешь его спасти, Сеня? — Маша спросила чуть дрожащим голосом.
— Я не смогу. Не в моих силах!
— Тогда почему ты тут так рычал! — девушка топнула ножкой. — Зачем представление устроил…
— Успокойся, — Фомин поймал ее руку, сдавил запястье, словно оковами. — Я не устраивал цирка и сказал правду — не в моих силах его спасти в одиночку. Нить нашупал, она еще бьется. Очень тонкая, порвется, если я за нее сильно потяну. Понимаешь?!
— А что ты тогда делал? У тебя вид такой был… Будто устал зело от неподъемной ноши.
— Я частицу своей жизни отдал, больше не мог, там лед Марена сплошной устроила. Не растоплю его!
— Неужели ничего нельзя сделать?!
Машу бросило в жуткое отчаяние, которое обернулось болью. Девушка даже задрожала, словно стала желтым листочком на пронизывающем до костей холодном осеннем ветру. Фомин тут же обхватил ее руками за плечи, погладив по мягким волосам.
— Почему нельзя, родная. Можно…
— Ты же мне сказал, что ничего не сможешь! Солгал?! Сеня, скажи мне правду!
Девушка в одно мгновение вырвалась из крепких рук и требовательно посмотрела мужу в глаза. Тот свой взгляд не отвел в сторону, только на губы наползла странная улыбка.
— Я тебе никогда не буду врать, нет нужды. И я действительно не могу его спасти… — Семен Федотович говорил с той же загадочной улыбкой, только лицо его ожесточилось. Он тихо произнес слова, чуть ли не по слогам. — Зато ты можешь!
— Каким образом?
Удивление девушки было искренним, но муж ничего ей не пояснял, только смотрел с ласковой и печальной улыбкой. Маша прикусила губу, задумалась, но через пару секунд ее лицо прояснилось.
— Мне нужно достать свой оберег. Ведь так? Через него все?
— Да, так. Если ты ему действительно бабушка, а кое-какие сомнения меня до сих пор гнетут, то его можно спасти, если у вас разная кровь и дух, то нет. И его, и себя погубишь. Так что решать только тебе, родная, но я не хотел бы тебя потерять… У меня ведь тоже жизни уже не будет… — Фомин дрожащими пальцами кое-как расстегнул пуговицы воротника, у него перехватило дыхание. Сглотнул, но произнес уже тверже: — Я обещал тебе, а потому не могу соврать. Хотя желал бы…
— Не надо, — мягкая ладошка прикрыла ему рот. — Именно потому я и полюбила тебя, что, если необходимо, ты сможешь сделать. Ты мой мужчина, я тебя никому не отдам. Как я это должна сделать?
— Ляжешь с ним рядом, оберег положишь на лоб, прямо на рану, крепко прижмешь ладонью. Я разожму ему зубы, а ты дыши в него так, будто он утопленник. Это не поцелуй, так что ревновать тебя не буду, — шутка получилась вымученной. Однако Фомин совладал с нервами и продолжил сухо и деловито, как всегда в минуту смертельной опасности.
— Ни о чем не думай, только постарайся представить, что это твой ребенок и ты хочешь вдохнуть в него жизнь. Как дитя в чреве связано пуповиной с матерью, так и ты будешь питать его своей жизнью. Сколько это у тебя заберет лет жизни, я не знаю. Может, год, а то и все десять… Но вряд ли больше. Ты готова заплатить такую цену?
— Это же мой внук, — Маша пожала плечами, — а если нет, то умру рядом с генералом, это так романтично. — Она натянуто улыбнулась. — Так стоит ли беспокоиться о каких-то годах жизни…