Дмитрий Бондарь - У всех разные игрушки
Из того, что я успел отсмотреть, мне становилось ясно, что Горбачев полностью управляет процессом и депутаты предпочитают искать виноватых в нынешних неудачах больше в глубоком прошлом, чем среди своих соратников. Даже коммунисты выглядели растерянными – они не понимали, что происходит, что должны решить и кого назначить ответственным. Все были за перемены, но о самих переменах говорили невнятно, обходясь дежурными лозунгами.
На последней кассете помощник Горбачева Бакатин взял ожидаемый самоотвод. Ряды кандидатов в Президенты становились все жиже.
– Послезавтра Горби останется единственным участником выборного процесса, – пророчески заявил Ландри. – Рыжков ему не конкурент. Да и Вадим был не конкурент, но так была хоть какая-то видимость выбора. Сарж этого не хотел, но, кажется, комми опять нас обманули.
Действительно, все шло к тому.
Пока в кинозал не вошел отлучавшийся на минутку Лу.
Он держал в руках несколько газет и выглядел ошарашенным.
– Посылка на здешний адрес и на мое имя, Зак. Но почему-то здесь газеты на русском и еще на каких-то непонятных языках. И все они датированы завтрашним числом. Я ничего не понимаю!
Первая газета, судя по непроизносимому и нечитаемому названию Nepszabadsag – была венгерской. На первой полосе большая фотография Горби и поменьше – какой-то пухленькой симпатичной негритянки, текст под фотографиями я прочесть не смог, но дата, по крайней мере число, и в самом деле было завтрашним. Вторая газета, с такими же фотографиями, с чуть более произносимым названием Iltalehti, кажется, была скандинавской. Еще одна – шведская Dagens Nyheter – была мне знакома и предлагала читателю уже четыре фотографии – Горбачев на самолетном трапе, улыбающийся Горбачев на приеме у Франсуа Миттерана, Горбачев крупным планом, и опять симпатичная негритянка.
– Что это? – спросил я, а Луиджи протянул мне следующие несколько газет.
В "Правде" на первой полосе был напечатан большой заголовок "Великая ложь". С теми же двумя фотографиями. У меня возник великий соблазн броситься читать статью, но вокруг меня были люди и я отложил ее в сторону, отметив про себя завтрашнее число под орденами.
Следующей шла какая-то французская газета второго эшелона с теми же фотоснимками, и последними были четыре англоязычные: одна индийская Hindustan Times, одна тайваньская Taipei times, и две американских – Chicago Tribune и Newsday.
– Генеральный секретарь… подозревается… в изнасиловании горничной Летиции Форталез, – прочел Луиджи. – Во время весеннего визита в Париж и Страсбург, бла-бла-бла… вот! По словам мадам Форталез, она пришла убираться в номер, когда супруги Горбачевы поехали на осмотр собора. Но вскоре господин Горбачев вернулся и накинулся на несчастную горничную.
В прошлом году Горби с Раисой Максимовной действительно приезжал к "другу Франсуа", но визит прошел гладко, в "теплой и дружественной обстановке". И тут вот такое!
– Чего же она целый год молчала? – спросил Том.
– Здесь написано, что… "боялась, что ее убьют коммунисты". Но теперь у нее родился ребенок, похожий на Misha, она требует признания отцовства и содержание! Потому что из отеля ее уволили и новую работу она найти не может, – Лу держал в руках французскую Liberation, специализирующуюся иногда на душещипательных историях о том, как обижают низшие слои общества. – Вот здесь еще фотография ребенка с родимым пятном на половину головы.
Если даже это была абсолютная ложь, осадок от нее должен был бы остаться надолго. И как теперь Михаилу Сергеевичу оправдаться перед своей дражайшей половиной – я просто не представлял. Михаилу Сергеевичу было наплевать на вверенную ему страну и ее народ, но ему было совсем не безразлично, что думает о нем его обожаемая Раечка, к которой он, кажется, до сих пор сохранил весьма нежные чувства.
Это был удар в пах. Прием совсем бесчестный, но очень действенный даже если совсем слабый.
– Ерунда! – сказал Том. – Стал бы абсолютный тиран России кидаться на толстозадую негритянку? Ему в Москве своих женщин не хватает? Ерунда!
– Не знаю, – хмыкнул Пьер. – В России негритянок нет. Мог и возжелать. Хотя, конечно, такой товар в любом приличном городе западнее Берлина и Вены стоит триста франков, редко дороже.
– Если б он отметился у проституток – его бы вообще не поняли, – возразил Лу. – У коммунистов с этим… сложно.
– Если тема продержится в топах хотя бы неделю – весь мир будет уверен, что он это сделал, – сказал Тим. – А потом уже будет неважно. Кажется, русские остались без Президента.
– Провокация, конечно, – махнул рукой Пьер. – Но если обыватель в России об этом узнает, политической карьере Горби настанет быстрый конец.
Мог или не мог – уже не важно. Даже в Советском Союзе человек, над которым висит подкрепленное показаниями потерпевшей обвинение в моральной неустойчивости, не мог бы претендовать на высший государственный пост. И статья в "Правде", где с гневом были отвергнуты возможности любых подозрений, еще больше разжигала интерес к теме. Можно было не сомневаться, что на два ближайших месяца бывший Генеральный секретарь КПСС будет вне игры. Но что теперь? Кто займет его место? После того, как он расширил Политбюро и провел на большинство мест своих людей, можно было предположить, что кто-то из его политических союзников и займет его казалось бы незыблемый трон. Или же поднимут головы удаленные от власти старперы? Варианты крутились в голове, но ни во что логичное не складывались.
Тим, Том и Пьер читали газеты, шурша страницами передавали их друг другу. Лу прочно прицепился к французской тридцатишестистраничной Liberation – в ней была самая длинная статья с наибольшими подробностями.
Раздавшийся телефонный звонок оторвал меня от раздумий.
– Получил уже? – раздался в динамике голос Серого.
– Ты про газеты?
– Угу. Нравится?
– Неожиданно, – ответил я. – Твоя работа?
– Скажем так, я одобрил.
– Послушай, о таких вещах предупреждать нужно! Ты представляешь, что там сейчас начнется? Я даже молчу о своих контрактах. Новый человек с новой командой, пересмотр всех соглашений, бардак и неразбериха!
– Брось, Зак. Если б ты знал об этом заранее, ты бы уже подсуетился и навел мосты к новым возможным хозяевам Кремля. А Михаил Сергеевич, единственное в чем совсем не дурак – в аппаратных игрищах и все эти движения срисовал бы на раз.
– Разве нет в международной дипломатии правила не пользоваться таким откровенным враньем?
Серый рассмеялся в голос:
– Наверное, есть, но я ничего не подписывал и, честно сказать, мне это неинтересно. К тому же ты сам прекрасно знаешь, сколько вранья в этих газетенках о чем угодно и о СССР больше, чем о чем-то еще. Одной уткой больше, одной меньше – ерунда!
– Исков не боишься?
– Нет, наплевать.
– И что теперь?
– Теперь они выберут нового Президента. В меру либерального, в меру патриотичного. Фамилию пока не скажу. Но поверь, тебе от этого хуже не будет. Или ты про Михаила Сергеевича? С ним все просто. Завтра Горбачева отправят в отпуск, потом – на пенсию, потом – под суд.
– И все вернется? Развитой социализм, железный занавес…
– Не-е-ет, – протянул Серый и коротко хохотнул, – ничего уже не вернется. Все, наоборот, покатится с ускорением. Но скажи – хорошо придумано?
– В это никто не поверит, – произнес я с сомнением.
– Брось, Зак! Мы же не теорему у доски доказываем. Это в математике важны логические последовательности, причинно-следственные связи и прочая заумь. А в нашей жизни все вопросы веры решает только степень убедительности, с которой ты несешь откровенную ахинею с высокой трибуны. Будут и свидетели по делу и экспертизы, все будет как надо. И не горюй сильно по этому козлу, он того не заслуживает. Когда что-то хорошее пытаются сделать через задницу, то по заднице и должны получать. Передавай привет Оссии. Чао!
Он повесил трубку, прекратив разговор.
– Сардж? – спросил Лу.
Я неопределенно кивнул в ответ, погруженный в бешено скачущие мысли. Постепенно успокаиваясь, пришел к выводу, что если Серый так уверен, что хуже не будет, то и мне истерить незачем. Посмотрим, как все обернется.
Наутро к газетам добавились телевизионные новостные сюжеты на ту же тему, радио захлебывалось сенсацией. Под моросящим дождиком перед посольством СССР в Париже на Бульваре Маршалов собралась приличных размеров толпа человек в двести, в основном сенегальские горластые толстые тетки, опекаемые десятком черномордых сутенеров. Вокруг сновали журналисты, что-то выспрашивали у демонстрантов, тараторили французские скороговорки перед камерами и скрывались в микроавтобусах – обогреться и хлебнуть кофейку.
В вечерних газетах появились новые подробности – про первые шаги маленького Misha, о нелегком жизненном пути его несчастной мамочки и о бесчувственности русского секретаря.
