Кир Булычев - Наследник (1914 год)
– Я Колю позову, он будет рад, – сказал он.
И, не дожидаясь ответа, тяжело заковылял в глубь дома.
Нина стояла, безвольно опустив руки, лицо у нее было виноватое.
Андрей украдкой осматривался. Дом Беккеров всегда был беден, но за последние месяцы он пришел к тому же в полное запустение.
– Мама болеет, – сказала Нина, перехватив взгляд Андрея. – И папа совсем плох. А я даю уроки, и все хозяйство на мне, простите, что у нас беспорядок.
– Мы всегда были на ты, – сказал Андрей.
– Судьба заставляет нас изменять своим правилам, – сказала Нина поучительно. – Она несправедлива к нам.
– Ничего, – сказал Андрей. – Коля скоро кончит университет, будет хорошо зарабатывать, да и ты выйдешь замуж.
– Мы никому не нужны, Андрей, – сказала Нина твердо. – Господь отвернулся от нас.
Это звучало, как в романе из «Нивы».
В комнату вошел Коля.
– Извини, что я не услышал. Я писал письмо.
Некогда красивое, высокое до потолка, трюмо было засижено мухами, и верхний угол его был затянут паутиной. Сверкающий порядок, что раньше царил в этом доме, поддерживался Елизаветой Юльевной, матерью Коли.
– Что с мамой? – спросил Андрей.
– Плохо, – сказал Коля.
Коля провел его через большую комнату, где на диване уже лежал, посапывая, его отец, – непонятно, когда он успел заснуть, – из комнаты вели две двери: одна в спальню, где обитали Нина и Елизавета Юльевна, другая в комнату Коли. Дверь к маме была открыта, оттуда донесся стон, и Ниночка поспешила туда. Коля быстро подтолкнул Андрея к другой двери, закрыл ее за собой.
Комната Коли не изменилась, только была не убрана и казалась нежилой. Коля показал Андрею на стул, а сам сел на кое-как застеленную койку. На письменном столе лежали исписанные цифрами листы бумаги. Полка с книгами, такая знакомая, потому что Коля в свое время давал Андрею стоявшие на ней томики Буссенара и Жаколио, опустела и накренилась.
– Прости, – сказал Коля, – но так вот мы живем. Ты увидел меня в трудный день.
– А что с мамой?
– У нее подозревают рак, – сказал Коля. – Она мучается болями. Но, к сожалению, у нас нет возможности купить лекарств.
– Я постараюсь помочь, – сказал Андрей.
– Я не хотел просить тебя о помощи.
– Я поговорю с тетей Маней. У них в ведомстве есть деньги на такие цели.
– Ни в коем случае, – резко сказал Коля. – Лучше умереть с голоду.
– Что ты говоришь!
– Завтра весь Симферополь будет знать, что мы нищенствуем. Подумай, как это отзовется на Нининой судьбе.
– Ладно, – сказал Андрей, – подумаем. Расскажи о себе. Как твоя Альбина?
– Ахмет рассказал? – Коля насторожился.
– Он мне смешное письмо прислал.
– Ахмет все неправильно понял, – сказал Коля. – Он всегда был шутом и останется им. Но шутить можно за свой счет, но не за счет товарищей.
– Он ничего плохого не написал.
– По глазам твоим вижу, что написал! А мною руководило лишь чистое чувство, клянусь тебе!
Коля вскочил с койки. Старые пружины взвизгнули. Он подошел к окну и отодвинул в сторону горшок с засохшим цветком. Он молчал. Из соседней комнаты донесся стон, потом голоса.
– Тебе, который может пользоваться благодеяниями отчима, не понять, что такое безысходность, – сказал Коля наконец.
Андрей видел его широкую спину, небольшой, хорошо подстриженный затылок и тонкие, алые на просвет уши.
– Мне не к кому обратиться даже за сочувствием, – сказал Коля. – Ахмет ничего не поймет и будет смеяться… Я все потерял! И ты более других можешь презирать меня.
Почему-то Андрей подумал в тот момент о десятке, которую Коля так и не отдал Ахмету. Тетя Маня панически боялась любых долгов. Может, какой-нибудь из ее предков попал в долговую яму, может, она запомнила уроки, вычитанные из французских романов, но она была убеждена и убежденность эту передала Андрею, что порядочный человек скорее умрет, чем не вернет долг.
– Ты же понимаешь, – продолжал Коля, – что я не мог прожить в Петербурге на двадцать рублей, которые присылала мать?
– Не мог.
– Наш наивный друг Ахмет, который умудрился прокутить две тысячи за несколько недель, решил, видно, что я намерен сесть на шею Калерии Иосифовне.
– Какая еще Калерия Иосифовна? – спросил Андрей.
– Дама, у которой я снимал квартиру. Тебе я могу сказать: она была уверена, что я – сын барона и состояние моего отца велико. Она готова была отдать за меня Альбину. Но моя печальная тайна раскрылась, я был изгнан из числа претендентов.
– Ой, горе мое! Ну сделай что-нибудь! – закричала за стенкой мать.
– Пошли к Циппельману, – сказал Коля. – Больше сил нет терпеть.
Андрей был рад уйти.
Нина вышла их проводить и сказала:
– Коля, постарайся, я тебя умоляю, постарайся достать опия. Хоть несколько капель.
– Я спрошу у тети, – сказал Андрей.
Снег перестал, облака разбежались, но сразу похолодало и поднялся пронизывающий ветер. Они шли быстро и почти не разговаривали.
– Ты не был больше в Ялте? – спросил Андрей. Не хотел спрашивать, но вопрос сам сорвался с губ.
– Зачем? – спросил Коля. – И откуда у меня деньги для таких путешествий?
– И девушек больше не видел?
– О, далекое детство! – вдруг засмеялся Коля. – Я помню, как ты пытался уплыть с Лидочкой в Турцию. Какое это было светлое время!
Циппельман встретил их радостно. В кондитерской было жарко, круглый, с залысинами лоб Циппельмана блестел, как смазанный жиром.
– Какая радость! Вторая встреча. Вам понравился мой торт? Я сам его делал.
– Мы его будем есть с чаем, – сказал Андрей. – Вечером.
– Правильно. Это именно вечерний торт. А сейчас будем пить кофе?
– С коньяком, – сказал Андрей. – На улице такая погода.
– Именно что такая погода. Если бы я не был так занят, я бы обязательно сам выпил рюмочку. Я так беспокоюсь за Фиру. Там в Керчи такие ветры, такие ветры!
Они сели в углу, за свой столик. Циппельман принес кофе, коньяк и фотографию Фиры с ее мужем, типичным громилой.
– Вы не думайте, что он грубый, – сказал Циппельман. – У него сердце ягненка.
В кафе вошли замерзшие реалисты. Циппельман побежал делать им чай с вафлями.
Резким, театральным движением Коля поднес к губам рюмку и выпил коньяк, как извозчик пьет водку.
– Все время хочется напиться, – сообщил он. – Но я не хмелею.
Андрей отхлебнул кофе. Он понимал, что ему предстоит выслушать исповедь приятеля, втайне мечтая, чтобы случилось небольшое землетрясение, которое отвлекло бы Колю от рассказа. Но землетрясений в Симферополе не бывает…
– Я был слишком доверчив. – Коля поправил прядь, упавшую на лоб. – Я доверился судьбе. Чувство, которое я испытывал к Альбине, было настолько глубоким и чистым, а она сама тянулась ко мне, как лиана тянется к стволу…
Баобаба, чуть не подсказал Андрей и понял, что рискованность сравнений и заставила замолчать Беккера.
– Пальмы, – закончил фразу Коля и помахал пальцами Ципе, словно половому. – Еще коньяк!
Реалисты обернулись как по команде.
– Сейчас, Коля, – отозвался Циппельман, – одну минутку, мой мальчик.
Чем испортил все представление.
Коля смешался, вытащил бумажник с золотой монограммой, из него – маленькую фотографию – визитку смазливой девицы. Андрей понял, что это Альбина, Коля перевернул визитку. Там было написано мелким и аккуратным почерком: «Дорогому Николаю на добрую память о наших встречах. Альбина Ч. 12 октября 1913 года».
– Красивая, – сказал Андрей. Ему приходилось так рассматривать фотографии младенцев, которые таскают с собой бабушки – приятельницы тети Мани, но фотографию возлюбленной ему показали впервые.
Циппельман принес коньяк для Коли.
– Свадьба была назначена на ноябрь, – продолжал Коля, когда Ципа отошел. – Мы даже договорились, что от моих родственников приедет только Нина – родители больны. И тут моя потенциальная теща получила анонимный донос.
– О чем?
– О том, что я – нищий, что я не фон Беккер, а сын железнодорожного кондуктора, что у меня нет ни гроша за душой… что я авантюрист и самозванец!
Последние слова Коля, увлекшись, произнес громко, и реалисты вновь обернулись.
– А кто написал? – спросил Андрей, стараясь выразить сочувствие, чтобы ни в коем случае Коля не услышал его внутреннего голоса, который, не скрывая торжества, воскликнул: «И поделом тебе, проходимец!»
– Откуда я знаю? Она мне не показывала.
– А может, не было никакого доноса?
– Как же она тогда узнала?
– Вполне естественно… она навела справки о будущем зяте!
– Здесь? В Симферополе? Почему?
– Это бывает с тещами, – сказал Андрей, и ирония Колю покоробила.
– Есть вещи, над которыми не шутят, – укорил его Коля.
– Не такая уж трагедия, – сказал Андрей. – Мы же не в семнадцатом веке живем. Ты ее любишь?
– Безумно!
Реалисты как раз вереницей покидали кафе, дожевывая вафли. Видно, у них начинался урок. Проходя, они внимательно рассматривали Беккера.
