Константин Калбазов - Бульдог. В начале пути
Сам Петр не хотел обращаться к солдатам. С одной стороны, он молод и может не найти нужных слов, имея риск податься бушевавшим в нем эмоциям. С другой, куда правильнее когда об приближенные, а не сам император, которого по сути касался этот заговор.
Еще один положительный момент этой беседы состоял в том, что Измайлов и Глотов изъявили написать письма своим товарищам, которым можно было всецело довериться в предстоящих событиях. Эдакие рекомендательные письма. Ушаков решил не отказываться от дополнительной страховки. Четыре роты преображенцев и семеновцев, готовых действовать решительно, без промедлений и сомнений, дорогого стоят.
* * *Снегопад закончился. Мороза практически нет. Безветрие. А потому деревья, лишенные листьев, окутались пушистым белым нарядом. Вот так взглянешь, и душа замирает. Красота неописуемая и всепоглощающая. Вспорхнет с ветвей какая птица, и тут же дерево окутывается белой взвесью от осыпавшегося снега. Со стороны на такое смотреть, залюбуешься. А вот оказаться под этим самым деревом…
Двое солдат, затрясли головами, что псы, отряхивающиеся после купания. Потом переломились в поясе, стараясь избавиться от холодного снега попавшего за шиворот и тут же начавшего таять, растекаясь холодными струйками по спине. Пусть нательные рубахи уже успели взмокнуть от пота, так как передвигаться по глубокому снегу та еще морока. Эта свежая струя приносит особые ощущения, которые ну никак не назовешь приятными.
Петр, стрельнул в них строгим взглядом. Как бы не шумнули, с дуру‑то. Но гвардейцам не впервой пребывать на охоте, а потому дело свое знают. Бранятся конечно, не без того, но делают это лишь одними губами, да жестами красноречивыми провожают вспорхнувшую сойку. Хотя, с другой стороны, вряд ли у них получится вспугнуть дичь. Она сегодня особенная.
Прошло уж двое суток с того дня, как они остановились в Иваново. Если в первый день у Петра забот хватало с избытком, то на второй он явно заскучал. Нет, с ним находятся учебники и необходимость обучения он уже давно осознал. Потому в коробе с книгами и иными учебными принадлежностями лежат списки, составленные преподавателями, где была указана последовательность для самостоятельного обучения. Брать с собой учителей юноша не стал. Возись потом с ними.
Но настроения засесть за учебу не было никакого. А откуда ему взяться, если из дальнего сарая порой доносятся крики Ивана Долгорукова? Ведь не сторонний человек. Пока добирались до села, подспудно в голове сидела мысль о нереальности происходящего, что все еще образуется. И только вот эти крики допрашиваемого с пристрастием, возвестили Петру — все это реальность и он окончательно потерял того, кого искренне считал другом.
С вечера ему принесли радостную весть. Ну как радостную. Оказывается, в окрестностях есть медвежья берлога. Этот ворюга уже застращал всех сельчан. То посевы потравит, то на пасеку заберется, то огородам достанется. Собаки разок было накинулись на него, но матерый зараза, так дал им на орехи, что теперь при одном только его духе, поджимают хвосты и тихонечко скулят. Гоняли этого охальника и дрекольем и горящими головнями, да все без толку. Раз за разом возвращается и продолжает чинить обиды.
Уж и берлогу его выследили, в которой он не первый год обретается, а трогать его не моги. Подпалили слегка морду, прогнали и будет с вас. Барин местный охоч до охоты, в особенности на медведей. И не абы как, а по старинке, с рогатиной, так чтобы один на один. Сам здоровый, что тот медведь. Уж несколько шкур на стенах в усадьбе висят, да из одного дивное чучело сделано. Прямо как живой. Вот так не зная взглянешь, так и обомлеешь.
Однако, этого мишку не трогает. Ему вишь ли не интересно с недомерком связываться. Вот пусть взойдет в полную силу, отожрется на крестьянских пажитях, вот тогда он со всем уважением и удовольствием. А им‑то что горемычным делать. В этом году паршивец до того обнаглел, что двух телят задрал и утащил. Ну чистый аспид.
И тут такое везение. Сам государь припожаловал. Уж ему‑то местный барин не указ. Вот и поклонились капитану Глотову, мол поспособствуй. Оно и развлечение царю батюшке и заступничество за рабов его сирых и убогих. А в качестве приза, достойная добыча, в виде великолепной шкуры и свежая медвежатника. Опять же, в нем того мяса столько, что всех воев накормить хватит.
Петр воспринял это известие с энтузиазмом. Отличная возможность избежать этих воплей, тянущих из него жилы, и развлечение достойное. Вот теперь, в сопровождении двух плутонгов[2] пробирается к берлоге, путь к которой указывает один из крестьян.
Дошли наконец. Крестьяне‑то сказывали, что берлога недалече, но по всему выходит не меньше пяти верст протопали. Да по глубокому снегу, да среди деревьев с подлеском богатым и завалами из сушняка. Словом буреломы сплошные и непролазные. Близ села‑то весь сушняк повытаскали, для печей, а вот подалее начинается самое настоящее веселье.
Вот он, сугроб над берлогой. Не знающий человек эдак со стороны взглянет и ничего не поймет. Но опытный заметит и легкий парок над снегом и дыру с пару кулаков взрослого мужа с уже образовавшимся настом из подтаявшего снега. Вот это и есть берлога медвежья, в которой он зиму коротает, посасывая свою лапу.
Охотники переглянулись. Петр с собой взял только четверых. Остальные не столько для охоты, сколько для охраны. Разбрелись окрест, да блюдут, чтобы никто не умыслил чего против юного императора. Да и интереса никакого, коли полсотни стволов уставится на одного мишку. Эдак перестараются, оберегая его персону и пальнуть чуть не разом, а тогда и шкуру издырявят, что сито, и удовольствия лишат.
Два дюжих гвардейца с пониманием кивнули Петру. Поудобнее ухватили толстую жердь, из загодя срубленного молодого деревца, сунули заостренный конец прямо в дыру на снегу. Жердь ушла на добрую сажень[3], низко стелясь над снежным покрывалом. Поначалу‑то шла легко, но потом стало немного труднее, отверстие для дыхания оно ведь не прямое, как жердь. Вот и приходится пробивать пробку из мха и сухой травы, которой медведь заделывает вход в свое жилище. Сама берлога расположена не глубоко, не более аршина[4] от поверхности, а вот вход как раз в ту сажень длинной и есть, потому и жердь входит под таким малым углом.
Наконец жердь прошла лаз и добралась до самого мишки. Парни это сразу определили. Оно и пробка сопротивлялась, но все же она не живая, а тут явно плоть почувствовалась, она и мягкая и упругая, опять же зверь зашевелился, потревоженный незваными гостями.
— Есть государь. Достали, — радостно оскалившись, доложил один из гвардейцев.
— Готовься государь. Ребяты, не оплошайте, — не разделил радостного возбуждения напарника, более зрелый служивый.
Оно и понятно. Это молодости все не по чем, и всюду сплошное баловство. Даже служба ратная и опасная, не учит уму разуму. Последнее, как и степенность, приходит с годами, сменяя молодую горячность.
Петр, нервно сглотнул, перехватил поудобнее карабин, который был как раз по его руке. Армейская фузея, оружие куда более серьезное, тяжелое и неуклюжее в юношеских руках, длинна чуть не с его рост. Карабин Петра, специально для него и подобран. Он гораздо короче и в два раза легче, хотя имеет ту же пулю, что и фузея. Оно конечно, прицельно вдаль из такого не стрельнешь, но до пятидесяти шагов очень даже ничего, а тут не больше дюжины.
А еще, за поясом есть пара пистолей, из тех что поменьше. Знающие и многоопытные поговаривают, что пуля в них больно уж мала, всего‑то полдюйма.[5] В сравнении с другими смех да и только.[6] Но опять же. Иные пистоли не по руке, хотя и довольно высокому, но все же худощавому императору. Эти куда сподручнее, и по размерам, и по тяжести, и из руки не вырвет, случись стрельнуть. А то что пуля невелика, так это как сказать, эдакая если с близи в голову попадет, разнесет что твой арбуз.
Курок взведен. Ствол направлен ко входу в берлогу, откуда должен появиться растревоженный зверь. Кровь разгорячилась сердце так и ухает в груди. Ишь как его. Руки то немного подрагивают. Не первый медведь для Петра, было дело, уже брал такой трофей. Ванька тогда рядом стоял, готовый в любой момент стрельнуть из фузеи. Теперь на его месте дюжий гвардеец. Другой чуть в сторонке, случись, сбоку стрельнет.
Ну вот. Отвлекся называется. Опять Ивана помянул, и на душе снова погано стало. С одной стороны, тот против престола умыслил, с другой… Ну не против него же лично. И что. Сегодня против престола, завтра решит, что и тебе на нем не место. Пусть и заставили его подписать тот тестамент. Но ведь руки ему никто не выкручивал и на дыбу не тащил. Всего‑то уговорам родни поддался. Не–эт, такое на корню пресекать нужно. Чтобы и помыслить никто не мог, раскудрить твою в качель…
