Михаил Королюк - Квинт Лициний 2
В комнате стало тихо. С лиц мужчин сползло дурашливое выражение.
– Смотрите, – продолжила Синти с энтузиазмом, – отец – информированный секретоноситель. Значит – входит в местную элиту. Он хочет лучшей жизни на западе для себя и своего сына. Значит, он будет его к этой жизни готовить. В частности – предоставив наилучшую возможность для изучения языка.
– Хо-хо, – сказал Фред и с силой растер лицо. Его покрасневшие глаза теперь смотрели серьезно. – Дальше.
– Я узнала, в городе всего двадцать две специализированные школы с углубленным изучением английского. Если брать два последних класса, это порядка тысячи мальчиков. В общем… – она поколебалась, но продолжила, – за неимением других идей, можно отработать эту. Шансы неплохи.
– Шансы неплохи, шансы неплохи, – возбужденно забормотал Фред, почти бегом нарезая круги по кабинету, – но как туда попасть?
Синти торжествующе улыбнулась:
– А давайте замутим обмен специалистами? В рамках разрядки международной напряженности и налаживания взаимопонимания между народами? Мы им три десятка русистов на практику месяца на три, изучать преподавание литературы в старших классах. Типа, у нас очень растет интерес к этим предметам, мы аж все в восхищении от всего русского. Они на это клюнут. Зная Советы – они наших практикантов, как носителей языка, сами засунут в английские школы. Ну, а дальше – дело техники.
– Так, – Фред помолчал, раздумывая, а потом хлопнул в ладони, – супер. Умница. Карл?
– Да, – сказал тот, глядя на расплывающееся колечко дыма, – хорошо. Действительно хорошо. Я в Москву.
– Мы в Москву, – набычился Фред.
– Хорошо, – не стал спорить Карл, – мы.
Четверг, 06 октября 1977, день
Ленинград, Измайловский пер.
Мы встретились внезапно. Я только что опять навестил Тому и лично убедился, что больная твердо встала на путь выздоровления. Она явно обрадовалась моему появлению и почти час радостно прощебетала, прежде чем я начал замечать у нее признаки усталость. Теперь я, мечтательно улыбаясь, неторопливо спускался по лестнице.
Обстановка навевала определенный склад мыслей. Именно такие лестницы достойны называться «парадными». Высокое окно, выглядывающее на белоснежную колоннаду Собора и бывшие казармы Измайловского полка, давало достаточно света, чтобы в полутьме не терялись ни вязь лепнины на стенах, ни дореволюционный кафель шашечками на площадке между этажами, ни отполированное за десятилетия руками жильцов дерево перил.
Да, из таких парадных должны выходить только либен даммен ну просто не знаю в чем.
Хотя, почему не знаю? На ней – приталенное драповое манто до пола и черная фетровая шляпка с кокетливым бантом из гипюра. И перья страуса склоненные… А рядом бравый офицер с лихо подкрученными усами. Гвардейскую выправку подчеркивает мундир из благородной темно-зеленой ткани с белой выпушкой по швам. Тускло поблескивают золотые эполеты, и бликует с черной барашковой шапки серебристая Андреевская звезда размером с небольшое блюдце.
Я невольно подтянулся, мысленно примеривая измайловский мундир на себя.
И тут меня дернули за рукав. Медленно, не выходя из роли, повернулся и пару секунд приглядывался.
– Вот и верь ему после этого! – раздосадовано всплеснула она руками. – На пустой лестнице! Прошел мимо и не заметил! А потом и не сразу узнал! – теперь правая рука грозно уперлась в бок. – А ведь какие песни пел, какие комплименты говорил! Феей своих снов называл! И ведь чуть не поверила!
Я покраснел. Немного, самую малость.
– Позвольте, сударыня, – вальяжно начал, двинув подбородок вперед, – понимаю, нет ничего удивительного в том, что меня вы знаете. Но вы мне не были представлены.
Ее глаза весело блеснули, и она моментально включилась в игру:
– Софья Ивановна мы, – жеманно протянула она и попыталась изобразить книксен.
Я снисходительно покачал головой.
– А ведь я волновался за вас, любезная Софья Ивановна. Переживал. Вы такая шебутная, – и уточнил светским тоном, – приводов в милицию больше не было?
Она аж задохнулась от возмущения:
– Да я только один раз… И то – случайно! – осеклась, прищурившись, – а откуда ты знаешь?
– Так, догадаться-то, сударыня, было не сложно, – словно извиняясь, развел руками, – достаточно с вами переговорить.
– Наглый мальчишка! – притопнула она сапожком.
Я победно ухмыльнулся:
– Так-с, полагаю, что врачебный долг неотложно зовет вас в пятнадцатую квартиру? Ну-с, тогда не смею больше вас задерживать, ma gentille Софья Ивановна.
Четко выверенный наклон головы, звонкий щелчок каблуками, чтоб эхо загуляло по подъезду… Эх, вот щелчок-то у меня и не получился!
Софья зловредно заулыбалась, и на румяных с морозца щечках прорисовались запавшие в мое сердце ямочки.
– Кхе… Потренируюсь, – согласился я и окинул ее оценивающим взглядом, – а загар тебе к лицу.
Она протянула руку и потрепала меня за вихры на макушке.
– Муррр, – вырвалось из меня.
– Подрос, больной, – констатировала, отпуская, – на человека стал походить, а не на тощего синюшного цыпленка. Головушка, правда, все также бо-бо. Но, есть, есть в твоем варианте безумства что-то… запоминающееся.
Я промолчал, улыбнувшись, и разговор засох.
– Ну… – неуверенно сказала она, когда молчание стало неприлично затягиваться, – иди уж.
– Удачи, – кивнул я и продолжил спуск.
В ней много, очень много жизни. Бурная река жизни, и в эти воды щедро брошено искрометного авантюризма. Встречи с ней освежают. Да, был бы я лет на десять старше… Нет, как жена – это экстрим самого высокого градуса. В этом потоке живой воды можно и захлебнуться. А вот освежающие встречи… Не даром же у меня каждый раз при встрече с этой женщиной вскипают опасные желания и грезятся бессонные ночи.
И тут я испытал жгучий стыд.
«Боже», – подумалось мне, – «какие ж мы, мужчины, все же животные».
«Ну, да ладно, ладно, тебе…» – неожиданно внутренний голос раздвоился, и в нем появились тягучие адвокатские нотки. – «Да даже не успел подумать ни о чем таком. Может, я дружеские посиделки имел в виду»?
«Кого ты хочешь обмануть? Себя?» – глумливо вопросило мое первое «я», – «а то я не знаю, что именно ты имел в виду».
– Тьфу на вас, – выругался я вслух и потянул на себя дверь парадной, – о деле надо думать, о деле.
Суббота, 08 октября 1977, день
Ленинград, Красноармейский пер.
Гадкий Утенок подловила меня на большой перемене, на выходе из столовой. Тут было людно, но ее это не остановило. Она, как я уже заметил, не стремилась казаться, а предпочитала быть, и эта искренность подкупала. Вот и сейчас она не пыталась натянуть на лицо несерьезную улыбку, а честно побледнела, отчего темные, почти черные глаза стали казаться еще больше.
– А ты сегодня вечером занят? – пока она произнесла эту немудренную фразу, голос ее пару раз подломился. – Пошли сегодня в кино?
– А на что? – я невольно заговорщицки понизил голос.
– В «Космонавте» новый фильм. «Служебный роман» называется, с Алисой Фрейнлих, – то, что я не отказал с ходу, ее чуть успокоило, и вот теперь она робко улыбнулась.
– О! – я быстро прикинул расклад: старшая Тома еще больна, у Яськи – шахматный турнир до воскресенья, Зорька… Нет, Зорьку лучше не трогать – она сейчас как чуть слышно потикивающее взрывное устройство, может рвануть в любой момент, и будущий эпицентр следует обходить по широкой дуге. К тому же смелость Утенка заслуживает уважения, а пропустить премьеру такого фильма…
Да и, чего греха таить, интересна мне эта девчонка. И, даже, не столько первыми отблесками будущей красоты, что уже начинает ее подсвечивать, пусть пока это вижу, похоже, только я, сколько едва ощутимым флером какой-то загадки. Что-то было в ней особое, отличное от других. Иногда казалось, что все дело просто в разрезе глаз с намеком на восточную экзотику. Иногда, когда она замирала, созерцая веселое буйство школьных коридоров, я замечал в ней непонятную, почти взрослую грусть, и это интриговало. И очень-очень редко, всего несколько раз, когда она серьезно вглядывалась в меня, будто замечая что-то невидимое другим, из глаз ее словно смотрело что-то древнее и мудрое. В такие секунды я по совершенно необъяснимой причине начинал чувствовать себя младше и глупее.
– Хорошая идея, – улыбнулся я ей в ответ. – Я приглашаю тебя в кино. Сеансы знаешь?
– Неа, – она огорченно моргнула.
– Тогда давай в четыре часа встретимся. Давай, у кафе-мороженого? – чувствую, скучно не будет, даже если придется подождать.
В глазах у Гадкого Утенка блеснула радость, согласно мотнулась тяжелая, цвета вороного крыла, челка.
Впрочем, вгляделся я попристальней – какой «гадкий»? Какой «утенок»?
