Юлия Остапенко - Борджиа
— Я… отошла подышать, — запинаясь, сказала Лукреция, и Ваноцца спросила:
— Почему ты оправдываешься?
Лукреция не нашлась с ответом. Смелая и дерзкая с отцом, она часто терялась в присутствии матери, не зная, что ожидать от нее, а чего ожидать, напротив, не стоит, будь они хоть тысячу раз в родстве.
Ваноцца уловила ее замешательство и, взяв под руку, повела дальше в сад, прочь от весело галдящего застолья.
— Ты напрасно дразнишь Хуана, — сказала Ваноцца после того, как они некоторое время шагали рядом в молчании и темноте. — Ты и Чезаре, вы всегда были с ним излишне жестоки. И с ним, и с Хофре. А они ведь ваша родная кровь. Они тоже Борджиа.
— Они не такие, как мы, — вырвалось у Лукреции.
— Верно. Но это не оправдание. Ты сейчас использовала Хофре и Хуана, чтобы проложить мост к Чезаре, напомнить ему, как вы резвились в детстве. Но вы больше не дети, Лукреция. Он кардинал, а ты родила ребенка, и Чезаре убил его отца.
Лукреция резко остановилась. Ваноцца остановилась тоже.
— Разве ты не знала?
— Знала… наверное… но…
— Все намного серьезнее, чем ты думаешь, — в темноте Лукреция не видела лица матери, но голос ее, ровный, невозмутимый, звучал как глас оракула, способный лишь предрекать, но не сочувствовать. — Гнев твоего брата был очень силен. Он использовал свою силу, силу быка, но его ярость в тот миг была так велика, что бык подчинил его. Что ты на самом деле знаешь об этих предметах, Лукреция? — холодные пальцы Ваноццы коснулись груди Лукреции там, где кожу холодила фигурка ласточки. — Это не они принадлежат вам. Вы принадлежите им. Родриго хватало воли и осторожности, чтобы не позволить им разрушить себя, но хватит ли воли Чезаре и тебе? Бык уже разрушает Чезаре. И этот процесс необратим.
— Его маска… — ахнула Лукреция, и Ваноцца кивнула.
— Попроси его как-нибудь снять ее. Я знаю, вы в ссоре, но попроси. Это вас сблизит. Ты увидишь и, может быть, сумеешь убедить его, что он должен впредь быть осмотрительнее. Сила Борджиа — дар свыше, но нельзя позволить дару править тобой. Иначе он тебя уничтожит. Он уничтожит нас всех, Лукреция.
Они замолчали, и какое-то время слышался лишь стрекот сверчков и цикад.
— Не дразните Хуана, — сказала Ваноцца. — Это может привести к непредсказуемым последствиям. Непредсказуемым для всех нас.
Лукреция хотела ответить, но Ваноцца вдруг подняла палец, и они обе вслушались в тишь ночного сада. От окруженного огнями застолья, оставшегося позади них выше на холме, слышался шум, не похожий на обычный гул, сопровождающий пиршественное веселье. Похоже, там что-то происходило. Не сговариваясь, обе женщины подхватили юбки и заторопились обратно, хрустя осыпавшимися наземь веточками винограда.
Вскоре они смогли различить слова и движущиеся фигуры. Сомнений больше не было: Хуан и Чезаре Борджиа стояли, разделенные столом, и кричали, не слушая ни друг друга, ни их отца, тоже поднявшегося и тщетно пытавшегося угомонить сыновей.
— Ничтожество, тряпка! — кричал Чезаре. — Ты хоть знаешь, что говорят о тебе твои собственные солдаты, ты, дон гонфалоньер? Что ты вонючий кусок дерьма, способный только лапать смазливых мальчишек!
— Заткнись, сифилитик! — вопил Хуан. — О тебе самом говорят такое, что я сблюю, если повторю хоть половину! Чего морду-то прятать стал? Застыдился, твое преосвященство? А спать с нашей сестрой тебе стыдно не было?
— Хуан! — пронзительно закричала Лукреция.
Все замолчали. Лукреция выбежала из темного сада к столу, в месиво подушек, скатертей, полупустых тарелок, разбросанных плащей и вееров, бледных, красных и темных лиц. Щеки ее горели пламенем. В полной тишине, под взглядами всех людей, собравшихся за столом, она подскочила к Хуану и залепила ему пощечину. Хуан дернул головой и скривился, глядя на сестру помутневшими от вина глазами. Он был совершенно пьян.
— Он тебя еще не заразил, нет, сестрица? — прошипел Хуан. — Берегись, жаль будет твоего смазливого личика.
— Я готов снять маску, — прозвучал звенящий от ярости голос Чезаре. — Прямо сейчас, Хуан. Но готов ли ты увидеть то, что под ней?
Они смотрели друг на друга, словно заклятые враги. Движимая внезапным порывом, Лукреция схватила за плечо человека в черном, стоящего у Хуана за спиной.
— Тогда пусть этот тоже снимет маску, — потребовала она. — Что скажешь, Хуан? Борджиа имеют право знать, кто сидит за их столом!
Плечо, обтянутое черным бархатом камзола, было под ее рукой твердым, словно камень. Человек в маске не двигался. Только посмотрел на Лукрецию — и она едва не отшатнулась, впервые увидев глаза, сверкнувшие в прорезях.
Зеленый и синий.
Лукреция смотрела, словно в наваждении, и опомнилась, только когда Хуан взял своего таинственного спутника за другое плечо и потянул, заставляя Лукрецию разжать руки.
— Я ухожу отсюда, — выплюнул он. — Мы уходим. Сейчас же. Прощайте, отец.
Родриго попытался остановить его, но они ушли очень быстро — Хуан, его спутник в маске, а за ним и его дружки, порядком притихшие. У ворот они снова принялись что-то горланить, обсуждая, где продолжить гулять в эту ночь. Лукреция смотрела им вслед, спиной ощущая тяжелый взгляд своей матери.
— Лукреция, — голос Чезаре вернул ее в чувство. — Сядь. Выпей вина. Давайте все выпьем, и пошел он к черту, этот дурак.
Он был рядом, Чезаре — был рядом, касался ее, усадил за стол, заговорил о чем-то, увлек, закружил, и через несколько минут непринужденный разговор за столом возобновился. Сцена, конечно, вышла отвратительная, но это была не первая и, Лукреция знала, не последняя подобная сцена между членами их семейства. И Чезаре больше не гневался на нее, теперь он окончательно ее простил. Она вздохнула бы с облегчением, и все было бы хорошо, если бы не память о странных словах ее матери там, в саду и…
И если бы не то, что Лукреция поняла, увидев разноцветные глаза человека в черной маске. Не только то, что этот человек также обладал предметом, подобно отцу, Лукреции и Чезаре.
Но также и то, что человек этот был, без сомнения, женщиной.
— Вина! — вопил Хуан, размахивая пустой бутылкой в тщетной попытке вытряхнуть из нее еще хоть несколько капель. — Вина, еще вина! Дьявольщина! Да есть ли в этом проклятом городе хоть один открытый кабак?!
Словно в ответ на его слова, дверь, над которой раскачивалась деревянная вывеска в форме щуки, торопливо захлопнулась, и изнутри заскрежетал задвигаемый засов. Хуан подскочил к двери и с проклятиями затряс ее, колотя в дверь сапогом. Его друзья с гоготом присоединились к нему, круша окна, на которых, впрочем, оказались крепко запертые железные ставни.
— Ну и дурак же ты, трактирщик! — проорал Хуан, наподдав в дверь напоследок. — Знаешь, перед кем ты запер дверь? Перед Борджиа! Завтра ты за это сдохнешь!
— Пойдемте в «Одноглазого петуха», там всегда до зари открыто! — крикнул кто-то из его свиты, и Хуан скривился.
— Нет, туда не хочу. Там… — он замолчал, будучи все же не настолько пьян, чтобы признаться, что именно в этой таверне подцепил у одной из девок срамную болезнь. Он, Хуан Борджиа, герцог Гансийский, гонфалоньер папской армии, не мог позволить, чтобы о нем поползли подобные грязные слухи. Он ведь совсем не то, что его ублюдочный братец. Оба его ублюдочные братца, если уж на то пошло.
— Я знаю, — прозвучал в темноте негромкий голос. — Пойдемте к Тибру. К рыбацким трущобам.
Хуан обернулся. Она стояла рядом, как и в последние десять дней: по-мальчишески худощавая, с коротко остриженными волосами, спрятанными под беретом. У нее тоже были глаза разного цвета, так же, как у доброй половины его семейства, и поначалу это настроило Хуана против нее. Но когда она рассказала ему… все то, что рассказала, когда он убедился, что она знает вещи, которых никто, пресвятая дева, никто в мире знать не мог — тогда он стал относиться к ней иначе. Наверное, она тоже обладала фигуркой, вроде тех, с которыми не разлучались его отец, брат и сестра. За десять лет, прошедшие после памятного дня в саду матери, Хуан не раз жалел, что в порыве ярости бросил фигурку паука наземь. Он весьма смутно представлял, что именно давали эти фигурки, но подозревал, что чудовищная сила Чезаре напрямую связана с быком — в детстве-то он был хлюпиком, каких поискать, и Хуан без труда укладывал его на лопатки. Если у этой женщины есть фигурка, все равно какая — Хуан должен ею завладеть. Тогда-то его ненаглядное семейство наконец перестанет обращаться с ним, как с человеком второго сорта. Поэтому Хуан сделал все, что она попросила… поэтому, и еще потому, что ее взгляд сквозь прорези бархатной маски завораживал его так, как никогда не завораживал взгляд женщины.
— В трущобы? — переспросил кто-то из свиты, не скрывая отвращения. — Что за вздор?
— Трактиры для бедноты закрываются рано, — заметил другой. — Чего там искать?
