Фёдор Березин - Красный рассвет
Лодка должна была всплыть и сойтись борт в борт с транспортом “Пенджаб”, плавающим под пакистанским флагом и, может быть, действительно являющимся пакистанской собственностью.
Еще до подъема перископа капитан-подводник идентифицировал транспорт по индивидуальным шумовым составляющим судна. Нет, до этого он никогда не имел с ним дел, однако в бортовом компьютере наличествовала соответствующая запись — ее передали заблаговременно, с далекой северной радиостанции. Разумеется, на самом “Пенджабе” думали, что лодка найдет их по специальному, также заранее оговоренному сигналу эхолота. Ну что ж, это было их собственное убеждение. Они значились людьми гражданскими, военная перестраховка была им абсолютно неведома. На самом деле если бы капитан подводного крейсера хотел, то с полной гарантией успеха атаковал бы их за пятьдесят километров. А с гарантией чуть ниже девяносто пяти процентов — с вдвое большей дистанции. Странно, что на транспорте не знали таких общедоступных вещей. Хотя, может, и знали, однако не связывали с собой непосредственно. Похоже, телевидение за столетие своего воцарения на планете Земля сумело достичь цели — сделать из самого умного млекопитающего слабо соображающего, не могущего связать причины и следствия моллюска. Хотя все могло быть значительно проще. Сигнал эхолота давал знать о том, что там, на транспорте, все нормально, и они ждут не дождутся замечательную, неизвестную и несуществующую, но зато загодя оплатившую свои потребности субмарину. А потребностей у нее имелось предельно много.
Например, необходима была еда, и в достаточно большом количестве. Экипаж любил покушать, даже те, кто, как и капитан, значились “пропавшими без вести”. Еще требовались всяческие смазочные материалы для сотен разнокалиберных подшипников, сменные модули и блоки для постоянно устаревающей электроники, инструмент взамен изношенного, шланги, трубы и прочее, прочее... Несмотря на периодически, но тайно проводимую модернизацию, лодка все ж таки была старой посудиной.
А вот чего ей совсем не требовалось, так это топлива. Имелся надежный запас, доставшийся еще со строительной площадки. А родилась лодка на ленинградской верфи в две тысячи десятом. В период, когда до правителей сжимающейся шагреневой кожей России дошло, что надежнейшим из путей восс. (уже не восстановления — воссоздания) экономики является милитаризация. Правда, не мирового, как ранее, а относительно локального уровня.
Эпоха вошла в историю как Новая региональная регенерация. Ну что ж, за миновавшее время она тоже себя отжила, как и укатившая в седую древность перестройка. Однако соорудить лодку успели. И, разумеется, не одну. Вот только последней в серии не повезло. Кончилась НРР, а с ней и загруженные U-238 реакторы. Так та последняя и сгнила на верфи, не дождавшись ни атомного двигателя, ни восьмиметрового титанового винта, ни назначенной загодя команды. Но что плакать о невезучих? О них забыла история, в которую они даже не успели вписаться.
Зато подводному крейсеру, нагоняющему сейчас пакистанский транспорт в Индийском океане, повезло. Он не пошел на слом и имел за своими железными плечами бурную, не каждому кораблю выпадающую судьбу.
33
Твердый грунт
— Кто у нас теперь за старшего? — спросил Потап Епифанович. С трудом спросил, преодолевая сопротивление стремящегося к покою организма. Ведь тяжко, наверное, разговаривать, когда у тебя сожжена добрая половина лица. И даже если бы без этого, все равно трудно, когда еще и рука до локтя превращена в черную культяпку. Да и без этого трудновато. Трудновато, когда обе ноги переломаны, пусть даже перелом закрытый — спасибо, кевларовый костюм сделан на совесть. А еще трудно потому, что с животом тоже не все о'кей. Явно не все, ибо ударостойкая “IBM-4000” просто так не ломается.
— Получается, я, Потап Епифанович, — ответил Герман Минаков, изо всех сил стараясь придать лицу стойкое выражение.
— Ну, это не худший вариант, — кивнул, точнее, хотел кивнуть, но не смог, майор Драченко.
— Русский человек у власти — это еще полбеды. — Черт возьми, он находил силы шутить, шутить, лежа под капельницей. Герман хохотнул, натуженно так, но все ж таки хохотнул. — Что там с этими зулусами?
— Бушменами?
— Кой черт их различит.
— Их, может, и всех накрыло. Ведь откуда они знали, что ракеты пущены. Мы-то хоть знали и легли.
— Это да.
— А что с погранцами?
— Шлепают сюда, Епифаныч. — Какой смысл врать. Не было на это времени. — Идут прохлаждаясь, но все равно скоро будут.
— Что ты решил, Герман?
— А вы? Почему я? Что вы скажете...
— Не зуди, Минаков. И так тошно. В натуральном смысле тошно. У тебя теперь основной компьютер, ты главный. Что решили?
Опять не было нужды врать. Не врут собеседнику, который при смерти, тем более если второй тоже скоро может отправиться вслед за первым.
— Не бросать же вас? — Теперь Герман говорил вполне спокойно. — Мы дадим им бой. Думаю, вставим им клизму.
— Вначале все взвесьте. Досконально взвесьте. Ладно, Герман, не об этом речь. — Слова давались майору Драченко с очень большим трудом. — Тут, надеюсь, вы выкрутитесь...
“Если эта летающая сволочь снова не явится”, — подумал Герман, используя паузу в речи раненого начальника.
— Герман, ты здесь? — внезапно спросил Потап Епифанович.
“Господи, у него еще и с глазами что-то”, — с ужасом сделал вывод Герман Минаков.
— Я здесь, майор... Здесь я, Епифаныч.
— Хорошо. Слушай. Наклонись пониже. Убери всех лишних вон. Ты начальник.
— Да нет здесь никого, только я.
— Что? — Майор Драченко задышал очень часто. — Ты остался один? Совсем?
— Да нет! Нет! Епифаныч, вы что? Нас десять человек, все, кто ушел вперед, атаковать, и еще кое-кто. Не бойтесь. Это здесь, возле вас, я сейчас один.
— А, тогда ладно. Наклонись, чтоб тебя...
— Да наклонился я. Слушаю.
— Запомни фразу инициации.
— Фразу инициации?
— Молчи, гад. Некогда. Уплываю. Что вы мне вкололи, мудаки?
— Болеутоляющее и...
— Заткни рот. Фразу инициации. То есть команду. Команду высшего приоритета. Если в приказе по линии, Новому Интернету или как угодно придет фраза инициации — все остальное — к чертям. Ты понял? Остальное — к чертям! Она должно прийти скоро. Если она придет, посылаешь подальше всех нынешних хозяев вместе с их деньгами. Ясно?
— Да, Епифаныч. — На самом деле еще ничего ясно не было. Может, у майора бред?
— После фразы инициации поступят новые команды из совсем другого центра. Из нашего, Русского центра. Центра возрождения. Тогда и ты и отряд переходите в подчинение ему. Ты усек? Запоминай слова инициации. Наклонись!
— Я тут, товарищ майор.
— “Орки оседлали молнию”. Повтори!
— Орки оседлали молнию?
— Вот. Когда они — неважно кто — скажут это, ты ответишь “Меч империи готов к битве”. Понял?
— Меч империи готов к битве!
— Теперь все. Нет, знаешь...
— Что, Епифаныч?
— Ты мне лучше поклянись.
— Что?!
— Как в старых, плоских фильмах. Знаю, что ерунда, но... В общем, клянись, что войдешь в подчинение Центру после слов инициации.
— А чего я о нем раньше ничего не слы...
— Заткни рот, аэромобильник Минаков. Нету времени. Клянись!
— Хорошо, не волнуйтесь. Клянусь, что войду в подчинение к Русскому центру...
— Возрождения.
— Клянусь, что войду в подчинение к Русскому центру возрождения после фразы...
— Тсс, Герман. Тсс.
— После слов инициации.
— Вот и хорошо. Дай руку.
— Да ведь...
— Одна у меня вроде бы еще чувствует.
Герман потискал левую руку Драченко. Он не помнил, когда видел ее в последний раз без напяленной сенсорной перчатки.
— Все, Минаков, иди отражай атаку. Или что вы там решите. Если решите отступать — меня убей. Убей обязательно. Ты понял?
Герман не успел ответить, точнее, отвечать стало некому. Потап Епифанович потерял сознание.
34
Морские песни
Вначале он назывался “Шестидесятник”. Уже в период окончательной доводки было весьма сложно растолковывать любопытствующим офицерам, а уж тем более матросам, что значит это название. Со времен шестидесятых годов двадцатого века миновало полстолетия, воды утекло порядком, свидетелей, ощутивших на себе те времена в зрелом возрасте, можно было по пальцам пересчитать, а уж тех, кого непосредственно коснулись тенденции этих самых шестидесятых, в радиусе ста километров от пирса обнаружить не получалось. Электронная энциклопедия рассказывала нечто достаточно туманное, перемежая пояснения не менее тайными символами типа “тоталитаризм” или “диссиденты”. В конце концов усилиями командного звена была изобретена достаточно выговариваемая версия, основанная на притянутой за уши и не имеющей отношения к делу аналогии. Она любезно отсылала вопрошающих к восстанию декабристов, в декабрь 1825 года. То, что ядро декабристов составляли офицеры — пусть и не военно-морские, — хоть как-то объясняло причастность названия к ударной атомной субмарине. Естественно, очень грамотные могли бы стать от такой бестолковой аналогии в тупик. Но если они такие умные, почему сами не создадут свою версию происхождения имени крейсера? Короче, все делалось в лучшем виде и согласно русской поговорке: “Умный поймет, а дурак не догадается”. Расчет оказался абсолютно верным. А когда название прижилось, вопросы о его происхождении снялись сами собой.
