Владимир Бабкин - Новый февраль семнадцатого
Старик хмуро молчал, глядя на стоящий перед ним на столе колокольчик. Я продолжал:
— Время упущено! Все аргументы не услышаны! Государю требовались доказательства! И я добыл ему доказательства заговора и списки заговорщиков!
Глядя сверху вниз на подавленно сидевшего в своем кресле генерала, я оперся руками на его стол и навис над ним, после чего четко и раздельно произнес:
— И я вам клянусь, Александр Матвеевич, Господом Богом нашим клянусь, что я доставлю эти бумаги Государю, даже если мне придется для этого захватить аэроплан и весь полет держать пилота под прицелом! Я сегодня представлю брату доказательства, даже если мне придется прорываться к нему с боем. И меня никто не остановит, потому что я уверен в своей правоте, потому что я верен присяге защищать страну и Государя. А верны ли присяге вы, Александр Матвеевич?
Старик вздрогнул и в глазах его сверкнул гнев. Он начал подниматься с кресла и буквально зашипел мне в лицо:
— Я верен Государю и никто, слышите Ваше Императорское Высочество, никто не смеет сомневаться в этом!
— Ну, а раз так, — жестко продолжил я, — то мы с вами на одной стороне, не так ли? Так давайте же отбросим всякие там инструкции и вместе выполним наш священный долг перед Императором! Наш долг перед Россией велит мне, призрев опасности, вручить Государю карающий меч, который лежит у меня в кармане! Итак, Александр Матвеевич, вы со мной и моим царственным братом спасаете Россию, или?..
Делаю красноречивую паузу и выжидательно смотрю в глаза Кованько. Мы пару минут бодались взглядами и наконец, генерал устало опустился в кресло.
— Знаете, Ваше Императорское Высочество, — проговорил он устало, — я старый человек, и потому да простятся мне мои слова. Вы удивили меня…
Генерал помолчал, а затем добавил.
— Я имел честь быть с вами знакомым довольно продолжительное время. Мне казалось, что я вас достаточно хорошо знаю. Но сегодня я увидел совершенно нового Великого Князя Михаила Александровича. — старик закряхтел и погладил стоящий перед ним колокольчик. — И знаете, вам прежнему я никогда бы не позволил лететь, невзирая ни на какие ваши слова и аргументы. Я счел бы это блажью. Уж простите, но за вами прежде водились энергичные, но крайне необдуманные поступки, которые вы нередко совершали даже вопреки воле Государя. Сейчас же, я вижу перед собой человека, который действительно хочет спасти Россию, а не носится с очередным прожектом. Быть может, вам нынешнему действительно удастся что-то изменить.
Кованько решительно хлопнул ладонью по столу и закончил:
— Что ж, воля ваша, действуйте!
И я протянул ему руку. Он медленно поднялся с кресла, и мы обменялись твердым рукопожатием. Прочувственно добавляю:
— Для меня честь быть знакомым с таким человеком, как вы, Александр Матвеевич.
Старик кивает, я тем временем прислушиваюсь к звучащим уже некоторое время голосам в приемной. Причем голоса эти выражали свои мысли на повышенных тонах. Затем все же решаю поглядеть на то, что же собственно явилось причиной конфликта в приемной. Открыв дверь кабинета, я увидел следующую сцену — спиной ко мне стоял Джонсон, а на него наседал адъютант генерала, который пытался войти в кабинет. Однако, судя по всему, все его попытки разбивались о непреклонность моего секретаря.
— Господа, — говорю я с укоризной, — что ж вы так шумите? У нас тут с Александром Матвеевичем совещание важное, а вы устроили тут митинг. Давайте обойдемся без деструктива…
И кивнув одобрительно Джонсону, я закрыл дверь перед их носами. Генерал никак не выразил свое отношение к моему самоуправству в его кабинете. Судя по всему, он уже эмоционально еще не отошел от нашей беседы.
— Итак?
Кованько поднял задумчивый взгляд и спросил:
— И чего вы хотите конкретно?
Пожимаю плечами.
— Я уже, кажется, говорил вам — мне нужен «Илья Муромец» готовый к дальнему полету и опытный экипаж. Цель — Ставка Верховного Главнокомандующего в Могилеве. Срок прибытия — до наступления сегодняшней ночи. Что для выполнения всего этого потребуется — не имеет никакого значения.
— Хорошо, — кивает он, — но есть одна загвоздка. Моего разрешения мало. Кто-то из пилотов должен взять на себя ответственность за полет на его машине Великого Князя и тут я приказать не могу.
— Ну, тут вам виднее, Александр Матвеевич, это ваша епархия и людей своих вы знаете лучше, чем кто бы то ни было. Определите наиболее подходящую кандидатуру, и я с этим человеком побеседую.
Генерал вздохнул и задумался. Затем он поднял со стола свой любимый колокольчик и позвонил. В приемной опять послышались голоса, и я поспешил туда. Открыв дверь, я сделал Джонсону знак пропустить, а затем вновь вернулся к столу.
— Пригласите ко мне полковника Горшкова, — распорядился Кованько, — это срочно!
Адъютант щелкнул каблуками и испарился.
— Я пригласил присоединиться к нам полковника Горшкова. Фактически он там всем заправляет, ведь «Ильи Муромцы» полностью его епархия.
Киваю и вновь смотрю в окно. Не стоит сейчас сверлить генерала взглядом, старику и так тяжело сейчас. Сейчас же мне предстояло знакомство с еще одной воистину легендарной личностью — полковником Горшковым Георгием Георгиевичем. Будучи на три года младше меня нынешнего, он, так же как и генерал Кованько, успел повоевать на русско-японской войне. А во время войны нынешней этот человек стал настоящим героем, командуя знаменитым «Ильей Муромцем Киевским», на котором сам создатель этих тяжелых аэропланов Игорь Сикорский совершил в 1911 году свой грандиозный по тем временам перелет из Санкт-Петербурга в Киев. Кстати, именно за этот полет по Высочайшему повелению Императора эта машина и получила такое персональное наименование.
Георгий Георгиевич продолжил славный путь этой знаменитой машины и 15 августа 1915 года первым в мире совершил на ней самый настоящий бомбардировочный налет на позиции противника, во время которого он три часа, заход за заходом и под плотным огнем противника, совершал бомбардировку немецких позиций. А через месяц полковник совершил еще более выдающийся подвиг — за четыре часа он пролетел более 500 километров, осуществив разведывательный полет над основными железнодорожными узлами немцев и привезя командованию более полусотни фотографических снимков, на которых были четко отражены все передвижения германских войск.
Горшков год воевал на фронте в качестве летчика-бомбардировщика, а затем, к моему счастью, был приказом командования переведен в Гатчину, командовать процессом обучения пилотов бомбардировочной авиации, которых катастрофически не хватало в то время. Почему к счастью? Да потому что если кто и сможет зимой (!) перелететь более 600 (!) километров без единой посадки (!), так только он. Больше некому, откровенно говоря.
В кабинет вошел полковник Горшков в своем летном костюме. Обменялись приветствиями и рукопожатиями, а я попутно отметил, что теперь со мной в кабинете целых две легендарные личности — первый в мире генерал авиации и первый в мире командир самолета-бомбардировщика. А может и первый в мире командир настоящего самолета-разведчика. Воистину, время живых легенд!
Когда все снова расселись, Кованько сказал:
— Вот, Георгий Георгиевич, Его Императорскому Высочеству к вечеру нужно попасть в Ставку. Дело категорически не терпит отлагательств. Я со своей стороны даю добро на полет. Можете ли вы обеспечить доставку в Могилев на «Илье Муромце»?
Горшков нахмурился:
— Ветер быстро разгоняет тучи и где-то через полчаса мы, в общем, собирались совершить отложенный тренировочный полет в Псков. Но, простите, Ваше Императорское Высочество, а как же…
* * *Телеграмма военного министра генерала Беляева генералу Алексееву от 27 февраля № 196.
Принята: 27.02.1917 в 13 ч. 20 м.
Начавшиеся с утра в некоторых войсковых частях волнения твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и батальонами. Сейчас не удалось еще подавить бунт, но твердо уверен в скором наступлении спокойствия, для достижения коего принимаются беспощадные меры. Власти сохраняют полное спокойствие. 196. Беляев.
* * * ГАТЧИНА. 27 февраля (12 марта) 1917 года.…- Полковник, разумеется, мне известно о запрете на полеты с лицами Императорской Фамилии на борту. И, конечно, мне известна причина появления этого распоряжения. Более того, я сам одобряю это предписание. Причем не столько вследствие заботы о безопасности членов Императорского Дома, сколько из-за того, что это распоряжение не позволяет ради всякого рода увеселительных вояжей отвлекать наших пилотов во время их боевой работы. Поэтому я, как человек военный, поддерживаю быстрый и строгий запрет на воздушные катания, который последовал немедленно после первого же случая праздных воздушных прогулок на боевом аэроплане. Война не место для светских раутов и прочих экскурсий, в этом мое глубокое убеждение.
