Нил Стивенсон - Золото Соломона
— Простите, сэр Кристофер, заботы мои множатся и усложняются день ото дня. Я вынужден исполнять несколько поручений сразу, и потому ответ мой будет не вполне прост. Для первого дела — отправить что-нибудь в дар будущим русским учёным — сгодится почти всё. Для моих целей нужно то, что имеет отношение к машинам.
— Я слышал, вы вошли в совет директоров товарищества…
— Нет, это другое. Машина мистера Ньюкомена — огромный чугунный агрегат, и там моя помощь не требуется. Я думаю о маленьких, точных, умных машинах.
— Вы хотели сказать маленьких точных машинах, изготовленных с умом.
— Я сказал то, что хотел, сэр Кристофер.
— Значит, снова логическая машина? Мне казалось, Лейбниц забросил эту идею лет… э… сорок тому назад.
— Лейбниц лишь отложил её сорок лет назад, чтобы… — Тут Даниель на несколько мгновений утратил дар речи от ужаса, что чуть было не допустил чудовищную оплошность. Он собирался сказать: «Чтобы создать дифференциальное исчисление».
Лицо сэра Кристофера, наблюдавшего, как его собеседник чудом избежал катастрофы, выглядело посмертной маской человека, умершего во время приятных сновидений.
Наконец Рен, просияв, сказал:
— Помню, как бушевал Ольденбург. Он так и не простил Лейбницу, что тот не довёл дело до конца.
Короткая пауза. Даниель думал нечто непростительное: возможно, Ольденбург был прав. Лейбницу стоило заниматься треклятой машиной и не вступать на священную землю, которую Ньютон обнаружил и застолбил. Он вздохнул.
Сэр Кристофер взирал на него с безграничным терпением, величественный, как коринфская колонна.
— Я служу двум господам и одной госпоже, — начал Даниель. — Сейчас я не знаю, чего хочет от меня госпожа, так что не будем о ней, а поговорим о моих господах. Оба люди влиятельные. Один — восточный деспот, но с новыми идеями. Другой — властитель более современного, парламентского толка. Я могу удовлетворить обоих, если построю логическую машину. Я знаю, как её построить. Я думал о ней и делал опытные образцы в течение двадцати лет. Скоро у меня будет место, где её строить. Есть даже деньги. Нужны инструменты и люди, которые могут с их помощью творить чудеса.
— Гук изобрёл машины для нарезки маленьких шестерён и тому подобного.
— И он знал всех часовщиков. В его бумагах должны быть их имена.
Рен улыбнулся.
— О, после того, как милорд Равенскар проведёт Акт о Долготе, вам несложно будет заручиться помощью часовщиков.
— Если они не станут рассматривать меня в качестве конкурента.
— А вы и впрямь намерены с ними конкурировать?
— Я считаю, что для измерения долготы надо не усовершенствовать часы, а проделать некие астрономические наблюдения…
— Метод лунных расстояний.
— Да.
— Но этот метод требует огромных вычислений.
— Так снабдим каждый корабль арифметической машиной.
Сэр Кристофер Рен порозовел — не от злости, а потому что заинтересовался. Некоторое время он думал, а Даниель ждал. Наконец Рен заметил:
— Лучшими механиками на моей памяти были не часовщики — хотя им тоже в искусности не откажешь, — а те, что строят органы.
— Духовые органы?
— Да. Для церквей.
У Даниеля губы непроизвольно раздвинулись в улыбке.
— Сэр Кристофер, думаю, вы подрядили больше органных мастеров, чем кто-либо ещё в истории.
Рен поднял руку.
— Органных мастеров нанимает церковный совет. Хотя в остальном вы правы — я вижу их постоянно.
— В Лондоне их наверняка великое множество!
— Так было лет десять-двадцать назад. Теперь лондонские церкви восстановлены, и часть мастеров перебралась на континент, где многие органы уничтожены войной. Однако немало осталось здесь. Я поспрашиваю, Даниель.
Они подъехали к церкви святого Стефана на Уолбруке. Во времена римского владычества Уолбрук был рекой; считалось, что теперь это клоака под одноименной улицей, хотя никто не выказывал желания спуститься под землю и проверить. Даниель усмотрел в выборе места добрый знак, потому что нежно любил церковь святого Стефана. 1) Рен возвёл её в самом начале своей карьеры — если вспомнить, примерно в те годы, когда Лейбниц трудился над дифференциальным исчислением. Белая и чистая, как яйцо, она была вся — арки и купола; какие бы возвышенные мысли ни внушал её облик прихожанам, Даниель видел в нём тайный гимн Рена математике. 2) Томас Хам, его дядя-ювелир, жил и работал так близко отсюда, что в доме слышно было церковное пение. Вдова Томаса Мейфлауэр, на склоне лет перешедшая в англиканство, посещала здешние службы вместе с сыном Уильямом. 3) Когда Карл II пожаловал Хаму титул (после того как забрал и не смог возвратить деньги его клиентов), то сделал его виконтом Уолбрукским. Так что для Даниеля это была почти семейная часовня.
Рен строил церкви так быстро, что не успевал снабдить их колокольнями. Изнутри они выглядели великолепно; однако колокольни представлялись ему столь необходимой частью лондонского пейзажа, что теперь, наполовину уйдя от дел, он достраивал их одну за другой. Даниель видел почти завершённую у церкви святого Якова на Чесночном рынке и ещё одну у церкви Михаила-Архангела на Патерностер-лейн. Очевидно, Рен воздвигал колокольни кучно и, покончив с одним районом, перемещался в следующий. Очень здравая мысль. Звонницу у святого Стефана Уолбрукского только начали возводить — людей и материалы перебросили с двух соседних участков.
Строительство велось на огромном пустыре между церковью и местом, где сходились Полтри, Треднидл, Корнхилл и Ломбард-стрит. Раньше здесь торговали ценными бумагами. Такое большое пространство в Лондоне неизбежно становилось рассадником преступности и предпринимательства; Даниель, не успев выйти из кареты, заметил признаки и того, и другого. Ближе к церкви мастеровые Рена сложили и охраняли материалы, с которыми в ближайшие год-два предстояло работать каменщикам и плотникам; здесь же возводились времянки и палатки. Собаки мастеровых бродили вокруг, серьёзные, как врачи, и мочились на всё, что не двигалось достаточно быстро. В этом столпотворении Даниель приметил телегу, нагруженную свёртками, которые он своими руками упаковал на чердаке Королевского общества.
Многие снимали шляпы — не перед Даниелем, конечно, а перед его спутником. Рен явно собирался откланяться.
— У меня лежат планы многих зданий, выстроенных Гуком.
— Это как раз то, что мне нужно.
— Я их вам отправлю. А также фамилии людей, строивших эти здания и могущих знать особенности их конструкции.
— Вы чрезвычайно добры.
— Это наименьшее, что я могу сделать в память о человеке, научившем меня проектировать арки. И ещё я выдвину вас на пост куратора экспериментов Королевского общества.
— Простите, сэр?
— Вы всё поймете по недолгом размышлении. Всего вам доброго, доктор Уотерхауз.
— Вы истинный рыцарь, сэр Кристофер.
Даниель думал, что восточнее Бишопсгейта улицы будут посвободнее, но здесь тоже повсюду шло строительство, к тому же рядом располагалась гавань, так что движение оказалось не менее оживлённым. Ни Даниеля, ни возчика не устраивала перспектива до конца дня браниться с ломовиками. Можно было переехать на другой берег, но в Саутуорке их ждала бы такая же давка, только на более узких и хуже замощённых улицах. Даниель решил поступить иначе. Он велел везти себя и свёртки по Фиш-стрит-хилл к Лондонскому мосту, а дальше на восток по Темз-стрит, как если бы они направлялись к Тауэру. Справа уходили к пристаням древние улочки, и в каждой Даниелю на миг представали сценки из жизни торговцев или мастеровых; что в этих живых картинах отсутствовало, так это сама Темза, хоть и расположенная всего на расстоянии полёта стрелы — в конце улиц взгляд различал лишь мачты и такелаж.
Миновали Биллинсгейтский рынок, раскинувшийся по трём сторонам большого прямоугольного дока, где швартовались небольшие суда из Лондонской гавани. Док был врезан в берег и доходил почти до Темз-стрит, которая здесь расширялась в площадь, как будто желая обменяться с рынком рукопожатиями. Под колёсами хрустели и подпрыгивали чёрные камешки. Лошади замедлили ход. Они пробирались через толпу детей в запачканной одежде, которые выковыривали чёрные камешки из булыжной мостовой.
И мальчишки, подбирающие уголь, и сами угольщики (судя по выговору, сплошь йоркширцы), и чиновники, взвешивающие их товар, что доставлялся на лодках из гавани, — всё было для Даниеля в новинку. Он привык считать Биллинсгейт рыбным рынком. Впрочем, за рыботорговок можно было не тревожиться: они по-прежнему занимали большую часть дока и защищали свою территорию метко брошенными рыбьими потрохами и не менее меткими описаниями внешности и родословной покушавшихся на неё угольщиков.
За рынком ехать стало легче, хотя ненамного, потому что чуть впереди, справа, располагалась таможня. Деловая жизнь здесь кипела почти как в Чендж-элли. Гул голосов сливался в неумолчный рёв прибоя; особенно сильные волны докатывали до повозки, обдавая Даниеля пеной отдельных слов.
