Алексей Махров - Русские не сдаются!
Кряхтя, как старый дед, поднимаюсь на ноги, обеими руками опираясь на винтовку. Солнце ощутимо склонилось к закату, но до полной темноты еще далеко, да и жарит так, что хочется скинуть с себя гимнастерку и прилечь в теньке. Да, хорошо я массу придавил – сейчас уже часов пять или шесть вечера. Вернее, как говорил герой популярного фильма – «шесть дня». А что у нас новенького произошло, пока я спал? Трупы немцев убрали. Тела наших бойцов тоже куда-то унесли. Распоротые мешки с газетами прибрали. На обоих концах поляны стоят часовые. Еще один пограничник прохаживается неподалеку, поглядывая на хлопочущую Марину. Моих друзей нигде не видно, Альбиков и Стерх тоже ушли. Зато у нашей медсестры прибавилось подопечных – возле Гайдара лежали еще четыре человека, причем один из них – немец. Все-таки удалось хоть кого-то живьем взять? Значит, часовой не на девушку смотрит, а пленного контролирует. Ага, так и Вондерер здесь же сидит, смурной, как с перепоя. Гайдар или спит, или без сознания – лицо белое, под глазами черные круги.
– Ну, ты как? – спросила Марина, оторвавшись от перевязки тихонько постанывающего парня, обряженного в «мешок для костей». Светлые волосы диверсанта слиплись от крови колтуном. Чем это ему по башке прилетело? Не пулей же…
– Да почти нормально, – с кривой усмешкой ответил я. – Хотя на плакат, пропагандирующий здоровый образ жизни, не гожусь. Где ребята?
– Где-то, там – девушка неопределенно махнула рукой и продолжила бинтовать пробитую голову вражеского солдата.
Немчик украдкой посмотрел на меня с ненавистью, но сразу опустил глаза. Что, гнида, херово тебе? С целью подъебнуть фашиста я негромко, но с издевательскими интонациями запел старинную бретонскую застольную песню о сидре, которую наши доморощенные нацидрочеры по недоразумению (и скудоумию!) считали то полевым гимном Ваффен-СС, то неофициальным гимном люфтваффе, несмотря на то что впервые на немецком языке она прозвучала только в 1976 году.
Was wollen wir trinken, sieben Tage lang,
was wollen wir trinken, so ein Durst.
Es wird genug für alle sein,
wir trinken zusammen, roll das Faß mal rein,
wir trinken zusammen, nicht allein[27].
Морда немца перекосилась от удивления. Офигел и стоящий рядом пограничник. Впрочем, подозрительно на меня покосившись, боец ничего не сказал.
– Это ты чего такое исполнил, что он рожу скривил, словно лимонов нажрался? – с любопытством спросил подошедший Альбиков.
– Да так… Песня пьяниц, – усмехнулся я. Хуршед понимающе хмыкнул и кивнул.
– Ты это… раз оклемался, помоги! – сержант брякнул мне под ноги противогазную сумку.
Ого, в сумке целая куча, не меньше нескольких десятков, зольдбухов. Большая часть в кровище. Ни хрена себе наши наколотили!
– Откуда столько? Мы вроде меньше завалили!
– Пока ты спал, погранцы с собачками по лесу прогулялись, – весело ответил Хуршед. – И еще одну группу диверсантов нашли. При двух рациях. Вот тот, с пробитой головой, как раз радист и есть.
– Чище взять не могли? – поморщился я.
– Ребята сказали, что их там шесть человек сидело при одном пулемете, они были готовы к бою, хорошо подготовили позицию и сдаваться не собирались. Только высочайшая выучка погранцов и позволила хоть одного фрица живым взять, – негромко ответил Альбиков.
– Извини, – сконфуженно пробормотал я. – У наших большие потери?
– Ни одного! – усмехнулся Хуршед. – Двоих легко ранило, они в строю остались.
Во дают, орлы! Положить шестерых отлично обученных немецких диверсантов на заранее подготовленной позиции! Профи высшего разряда! Я незаметно взглянул на стоящего неподалеку пограничника. Парень как парень – не было в нем той угрюмой мощи, которую излучают наши спецназовцы. Или мне для оценки не хватает визуального соответствия – все эти шлемы с забралами, бронежилеты, разгрузки, автоматы, увешанные коллиматорными прицелами и лазерными целеуказателями… А здесь просто боец с обычной винтовкой. Ладно, что-то я отвлекся, Хуршед ведь помочь просил…
– Так что нужно делать, товарищ сержант госбезопасности?
– На вот тебе блокнот, карандаш… Составь мне списочек фамилий с указанием званий и должностей. По-русски! Пара часиков у нас есть, пока мы тут все дела закончим, немцев прикопаем…
Я сел в тенек под дерево, удобно оперевшись спиной на ствол. «АВС» положил поперек колен, кобуру с «Парабеллумом» передвинул так, чтобы в любой момент можно было выхватить пистолет, не вставая с места. Ну-с, приступим… В течение следующего получаса я выпал из реальности, полностью поглощенный порученным заданием. Достать из сумки зольдбух, внимательно прочитать имя, фамилию, звание, номер части, транскрибировать имя на русский язык, записать в блокнот, достать следующий зольдбух, прочитать… транскрибировать, записать… Среди фамилий попалась довольно экзотическая: Ouart. Имя – Frank. Француз или бельгиец? И как это грамотно оформить? Подумав, записал его как Франк Ауар. Потом мне встретился совершенно нецензурно звучащий на русском Hueber. Хихикнув, я старательно вывел «Хуёбер». Он еще и Мельхиором оказался! Затем среди немчуры вдруг обнаружился Mykola Holyavu. Каким образом этот Мыкола Холява попал в элитное подразделение вермахта? Почти все покойнички числились «фузилерами» при двух фельдфебелях и одном обер-лейтенанте. Что это за должность у них такая странная, не с фузией ведь они бегали? Я припомнил, что взятые мной в плен три дня назад мотоциклисты представлялись «шутце» – стрелками. У немцев вообще нет звания «рядовой»? Ладно, хрен с ними, потом разберусь, а пока запишу их так, как в «военниках» указано, фузилерами. Всего в моем списке оказалось двадцать восемь фамилий – сила немалая, если учитывать их спецификацию. Видать, очень ценным был настоящий архив, если на его захват бросили целый взвод диверсантов.
– Уф, набегался! – Альбиков присел рядом, устало вытянув ноги. – Как успехи, Игорек?
– Закончил! – порадовал я, передавая сержанту блокнот. И только сейчас заметил – страничка исписана… не моим почерком! У меня уже давно выработался свой особый стиль, фактически имитирующий печатные буквы – так было проще писать пояснения к чертежам для малограмотных нерусских рабочих. А здесь – правильный каллиграфический курсив, как у школьника-отличника. Хм… Собственно, так и есть – писал школьник. Это, выходит, когда я забудусь, отвлекусь, тело выдает привычные моторные реакции.
– Спроси-ка раненого немца, как его зовут! – приказал Альбиков. – А то тут все по умолчанию покойниками числятся. Вот только…
– Что? – с трудом поднимаясь на ноги, спросил я.
– Пожалуйста, Игорь, постарайся обойтись без угроз и оскорблений, – глядя мне прямо в глаза, попросил Хуршед. – Я знаю, как ты ненавидишь немцев, и знаю за что. Но ты ведь советский человек, комсомолец, а они военнопленные, постарайся себя сдерживать.
Вот тебе, блин, и кровавая «гэбня»! Попроси меня Хуршед прямо сейчас сплясать голышом на капоте полуторки, я бы удивился меньше. Пребывая в шоке, просто молча киваю в ответ, а потом задумчиво оглядываю пленных немцев. И что-то, видимо, все-таки было в моем взгляде этакого, весьма далекого от христианского всепрощения, что Вондерер, уже знакомый с моими методами ведения «беседы», суетливо заерзал на своем месте, а молодой радист торопливо отвел глаза.
Считать их военнопленными, не угрожать и не оскорблять? Ну в принципе можно попробовать… Они ведь лично никого не мучили и не пытали. Просто выполняли приказ… Ага, пытками занимаются другие люди… которым тоже отдали приказ… Так они все будут на Нюрнбергском суде говорить: мол, невиноватые мы, нам велели, и мы сделали… Но отчего-то все рвались в лучшие исполнители, передовики производства. Да вот хотя бы давешние танкисты, гусеницами раздавившие полторы сотни детей. Ведь казалось бы, обычные армейцы, специального конкретного распоряжения на подобное живодерство не получившие, личной ненависти не испытывающие… Проехали бы мимо по своим фашистским делам… Ан нет! Не поленились задержаться и подсократить количество местного населения. А сегодняшние диверсанты? Им-то кто скомандовал животы раненым резать? Тоже исключительно из любви к живодерству старались… И мне нельзя их оскорблять? Скажите спасибо, что я их самих на ленточки не порезал! Ну, хорошо, раз Хуршед попросил, буду вести себя с ними прилично, сделаю вид, что общаюсь с людьми, а не кровожадными двуногими тварями.
– Как тебя зовут, болезный? – спросил я у радиста. Вопрос машинально задал по-русски, но переводить не понадобилось.
– Франк Ауар, – пленный ответил, едва разжимая губы, словно был вынужден разговаривать в вонючем сортире.
Вот сейчас и узнаем, откуда такой интернационалист выискался.
– Ты морду-то свою поган… Тьфу! Лицо поверни ко мне, неприлично так разговаривать, – возможно более ласковым тоном посоветовал я.
Диверсант уставился на меня так, словно собирался прожечь дыру своими голубенькими глазками. Хе-хе, и чего он меня так не любит? Персонально я ему ничего плохого не сделал. Пока… Очень захотелось сказать ему: «Будешь на меня зенками сверкать, так я тебе их быстро повыковыриваю…» Но… надо быть вежливым! Поэтому спрашиваю «бранденбурга» с максимальной доброжелательностью:
