Филарет – Патриарх Московский 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

— Убрал руки! Или свяжу!

Царь хекнул, и из раны вылилась тёмно-красная кровь.

— О! Отлично!

«Лекарь» ткнул «пациента» носком сапога ещё раз. Снова выплеснулась живительная влага.

— Не обессудь, государь! Так надо, чтобы из тебя кровь вышла и грязь вымыла.

Царь промолчал, но зыркнул глазами.

Фёдор взял зажим и схватив им тампон из высококачественного хлопка, коего в царской казне были тюки, смочил его спиртом, обтёр края раны. Кровь не бежала, а сочилась. Конец посоха был заострён настолько, что представлял собой даже не острие копья, а кончик четырёхгранного стилета. Именно поэтому он прошёл через толстую шубу, как сквозь масло.

— «А тегиляй сегодня государь не одел. Доверился, млять, своему ручному воеводе», — подумал, вздохнув, попаданец и сам себе скомандовал:

— Поехали!

Фёдор взял стерильную салфетку с отверстием и наложил её на тело. Взял скальпель и рассёк рану. Царь Иван даже не дрогнул. А чего бы ему вздрагивать, когда у него в шее торчало сразу четыре иглы, вставленные в точки 'вутонг'1.

Операция длилась около часа. Очень внимательный взгляд Ивана Васильевича раздражал попаданца, иногда отвлекая от операции, но Фёдор решил, что: «пусть, сука, смотрит, как я спасаю ему жизнь». Рана на самом желудке была зашита в два стежка, далее пришлось повозиться чуть дольше. Однако, тело у Ивана Васильевича не страдало ожирением, скорее наоборот, а кожа и мышцы сшиваются легко. Убрав кровавые тампоны и салфетки в чайник, предварительно помыв под его струёй руки, хирург хорошенько промокнул и отёр тело царя от кровавых потёков, высушил его, тщательно промазал рану рыбьим клеем и наложил тонкую полоску его же. Клей схватывался быстро и вскоре вместо раны, стянутой нитками, на теле Ивана Васильевича имелась «заплатка» почти телесного цвета.

— А вот теперь, государь, мы с тобой пойдём в твои палаты. Данька, принеси мою шубу из саней и давай переоденем царя.

Первый взводный метнулся к повозке и вернулся с шубой, подаренной Фёдору Иваном Васильевичем «со своего плеча» буквально пару дней назад. Они подняли самодержца и, поставив его на ноги, сдёрнули всю окровавленную одежду и надели новую шубу на голое тело. Старые вещи сложили в сани.

— Всё! Садимся и поехали!

— Куда? — наконец-то выдавил из себя «Грозный».

— Я же сказал, в палаты царские. Как себя чувствуешь, государь?

— Хорошо, — прошипел царь.

— Иглы я выну, а то стража не поймёт. Ты животом дыши, не так больно будет. Аккуратно жало вошло. Лёгкие совсем не задело.

— Ты даже не винишься, Федюня… Совсем не совестно?

— Что царю живот вспорол? А чего виниться? Если бы хотел убить, убил бы. Значит не специально. Ты сам на меня с кинжалом кинулся. Посохом бил, а я у тебя из руки вырвал, вот он к тебе острым концом и остался. А ты напоролся. Зачем ты меня убить хотел, государь? Что я тебе плохого сделал, кроме хорошего?

Царь улыбнулся шутке, а потом поморщился.

— Ты зачем эту парсуну похабную на меня нарисовал? — он ткнул пальцем на откинутую в угол беседки бересту.

Фёдор пожал плечами.

— Что видел, то и рисовал. Неправильный рисунок?

Царь покрутил головой.

— Забери его, чтобы никто не нашёл. Ещё пойдёт по людям эта блять. Где ты видел такую парсуну?

Фёдор поднял бересту с карикатурным изображением царя и ещё раз убедился, что нарисовано практически точь-в-точь с оригиналом, хранящимся в музее Голландии и подписанным, как единственный портрет Ивана Грозного, написанный при его жизни и подаренный королеве Елизавете Первой в знак любви.

— Значит, говоришь, не похож на ту парсуну, что писал фрязин?

Иван отрицательно покрутил головой.

— Так какая же блять, написала сию карикатуру? — задал себе вопрос Фёдор. — Если это не тот портрет, что дарили королеве, значит кто-то умышленно…

Он задумался.

— Вот суки! — сказал Фёдор через минуту. — Это они специально с твоего портрета нарисовали пасквиль и выставили его, как твою настоящую личину. Чтобы другие видели тебя таким и говорили: «Какой ужас!». Э-э-э… Ужасный.

— Терибл2, мля! — вдруг вскрикнул он. — Вот тебе и «терибл»! Они назвали тебя «Ужасный!»

— Кто? — спросил Иван.

— Как, кто? Англичане твои. Всё, приехали. Выходим!

Захарьев с царём вылезли из саней, прошли до резного деревянного крыльца и поднялись по двадцати ступенькам. Иван Васильевич шёл уверенно, но Фёдор, вроде как бы придерживая его за локоток, на самом деле тыкал в царёв бок приличного размера шильцем.

— Государь, ты не подумай, что. Но мне бы тебя спокойно до постели довести, уложить, а там делай, что хочешь. Хоть сразу охрану зови.

Данька шёл в отдалении. Коридоры прошли спокойно. Вошли в царскую приёмную, прошли в трапезную, в опочивальню.

Фёдор достал из сундука чистую исподнюю рубаху, подал «распахнутую» царю, тот продел в неё руки, надел. Потом отстегнул царский пояс с кинжалом, вынул кинжал, а пояс опустил на пол. Встал перед царём на колени и протянул ему клинок рукоятью вперёд.

— Казни, государь, ибо виновен пред тобой.

Сказал, опустил голову и закрыл глаза. Царь кинжал взял. Фёдор положил ладони на колени и, уперевшись на них, подал тело чуть-чуть вперёд. Прошла минута, другая. По голове Захарьина покатился пот и стал капать на жёлто-красный шерстяной ковёр. Фёдор головы не поднимал. Попаданец в нем пытался абстрагироваться от ситуации, убеждая себя, что он знает, что его не убьют и что будущее нельзя изменить, а поэтому лучше использовать свободное время для медитации.

— «Ага, — сказал Фёдор сам себе, — а лучше помолиться».

Ещё через пару минут ожидания перед ним упал кинжал. Он увидел его через чуть приоткрытые веки, а потом упал, сложившись, как резко сдутая ростовая резиновая фигура, царь Иван Грозный.

Фёдор перетащил монаршее тело на кровать и снова стянул с него рубаху. Пробежав пальцами точки-глашатаи и определив по теплу, в каких меридианах избыток или недостаток энергии «цы», он достал из внутреннего кармана кафтана коробочку с иглами и понавтыкал пациенту от души.

Потом уколол иглой в реанимационную точку под носом и Иван Васильевич пришёл в себя.

— Где я? — спросил он. — Что со мной?

— Сознание ты потерял. Я тебе иглы вколол, полежи спокойно, — сказал Фёдор, а сам подумал: «Не сознание, а совесть ты потерял. Подумаешь, пузо ему проколол, ну так вылечил же. Стоит думает, он, видите-ли, казнить, или не казнить?».

— А-а-а… Ты мне чрево проколол и зашил. А потом кинжал дал… Искуситель ты, Фёдор, ах искуситель. Хотелось мне вогнать клинок тебе под шею и вогнал бы, да сознание ушло. Всё потемнело, только одна точка светлая перед глазами. И будто иду я туда, к свету. Да-а-а…

Он помолчал и добавил:

— Прав ты. Бережёт тебя Господь Бог. Не дал убить. Значит и пробовать не буду. Но что с тобой делать? Зол я на тебя! Может в монастырь тебя отправить? Вместе с Сильвестром. Я его в Словецкий монастырь отправил. Уже доехал, небось… Вот и ты езжай.

— Спасибо, тебе, государь-батюшка! Век молится за тебя буду. Ну, я пошёл собираться? Там иголками лечить буду и операции делать.

Царь нахмурился и недовольно покрутил головой.

1 — Вутонг — боли нет (кит.)

2 — Терибл — ужасный (англ.), или, как кто-то умный перевёл, — «грозный»

Глава 3

— Вот — проныра! Хрен тебе, а не Соловцы! Тут будешь! При мне. Ладно ты раны зашиваешь! А вдруг ещё, что случись? На войну ведь скоро! Да и не здоров я ещё! Вон, сознание уходит и душа к свету тянется, а не к добру сие.

— То, что ты не здоров, это понятно, — хмыкнул Попаданец. — А на Соловки я бы съездил. Воздух чистый. Труд общественно полезный… Сильвестр в шахматы играет?

— Соль варить или дёготь жечь поставят, будет тебе и воздух чистый и труд полезный, — хмурясь проговорил государь. — Совсем ты, Федюня, страх потерял. То смиренный был, аки агнец. А тут царю сначала жалом в чрево тычешь, а потом перечишь на каждом слове.