Виталий Ольховиков - Ченч-2.0. Зазеркалье
Глава вторая
Преодолев несколько потайных дверей, они наконец очутились в техническом туннеле метрополитена и, оказавшись на станции, благополучно смешались с пассажирами.
«Станция „Баррикадная“, следующая станция – „Улица тысяча девятьсот пятого года“», – раздался голос из динамика. Поезд тронулся, из темноты возникали и так же внезапно исчезали тусклые огни дежурного освещения подземки.
До Ваганьковского кладбища дошли пешком.
«ГУП „Ритуал“», – прочитал президент надпись на стене.
Перед входом остановились. Группа рабочих в чистеньких спецовках тянула вдоль стены кладбища силовой кабель, преграждая им путь. Пришлось подождать.
– Делай – раз, делай – два! – командовал старший, исподлобья поглядывая на зевак.
Наконец, миновав главный кладбищенский вход, они направились по центральной аллее к колумбарию. Около левого крыла остановились, осмотрелись, и дальше президент пошёл один.
И вот он – участок номер шестьдесят – в самом конце кладбища, у самого забора – сюда он приходил всякий раз, когда нужно было принимать важные решения, здесь он ощущал связь времён, здесь черпал, как это ни парадоксально, вдохновение – вот у этих трёх слегка припорошенных снегом безымянных могил.
Точка отсчёта. Первый указ. Он подписал его сразу же после своей инаугурации – указ о тайном перезахоронении вождей. Все, все они здесь! Вот под этой плитой лежат мощи вождя мирового пролетариата Венина. А вот здесь покоится великий и ужасный Станин.
А вот здесь… Здесь лежит ОН, ни имени и ни фамилии – просто – ОН!
В памяти вдруг всплыл тот жуткий и судьбоносный день. Тогда у него, двойника президента, неожиданно обострилась застарелая язва: скрутило так, что он не смог даже сесть в машину – боль была жуткой.
– Как только вам станет легче – догоняйте, – приказал тот, второй, настоящий. – Поставьте его на ноги, – это уже врачам.
И это были последние его слова, за минуту до того, как автомобиль президента подорвался на фугасе.
А потом вспомнился другой эпизод, после которого его жизнь, собственно, и стала другой. Тогда он, шутки ради, принял предложение попробовать себя на конкурсе двойников – мода на подобные шоу тогда ещё только начиналась. Коллеги по работе уговаривали: «Езжай, Николай, езжай, не пожалеешь – артистом станешь!»
«Ну, вылитый президент! – умилялась Надежда Петровна из бухгалтерии. – Ну просто как две капли!»
А он всё отшучивался: «Это президент на меня похож, а не я на него…»
Но в конечном счёте сдался: «Поеду, уговорили!»
Ну да, похож! Как китайцы – те все на одно лицо. Но он-то видел, что форма его ушей, подбородка, губ несколько отличалась от оригинала. Не сказать чтобы существенно, но для него – довольно заметно. И брови были более густыми, а ещё эти усы…
Но на конкурс двойников он прибыл гладко выбритым. Пришлось пожертвовать усами и поработать с бровями – это всё, что он мог в себе изменить.
Перед выходом на сцену к нему неожиданно подошли двое мужчин во всём чёрном и попросили следовать за ним. В их глазах было нечто, не терпящее возражений. И он повиновался.
Они даже подружились – президент и его двойник. И порой он, двойник президента страны, даже забывал, кто он есть на самом деле, позволяя себе принимать решения государственной важности. Так однажды, принимая посла Республики Наура, он позволил себе существенно отойти от протокола. И по окончании официальной части, где, вопреки ноющему в ухо суфлёру, он нагородил много отсебятины, вдруг предложил тому по завершении официальной части дринкнуть по маленькой, чем поверг в ужас своих кураторов.
В тот же вечер они изрядно наклюкались, а ночью, расположившись у бойницы кремлёвской стены, буквально в двух десятках метров от Боровицких ворот, распевали «Подмосковные вечера», до тех пор пока их настоятельно не попросила оттуда Федеральная служба охраны. И посол, прибывший с поручением денонсировать признание Южной Эритреи, так и уехал, не выполнив поручения своего руководства.
Однако, вскоре по стране поползли нелепые слухи, и президент несколько ограничил его появление на публике. А жаль!
Выходя из кладбищенских ворот, президент с удивлением увидел всё тех же рабочих, что тащили давеча силовой кабель. Только несли они его теперь уже в противоположную сторону.
– Делай – раз, делай – два, – всё так же деловито командовал старшой.
Чудные они, однако…
Всё же на душе его после посещения кладбища царило благодушие. Он получил то, за чем он и приходил, – умиротворение!
Около автомобильной стоянки толпились какие-то непонятные люди. Президент чуть замедлил шаг, пытаясь понять очередную несуразность, но странные люди тотчас засуетились, сомкнулись и разом повернулись к нему спиной, уставившись на какого-то рассказчика, тыкающего в небо указательным пальцем. Рядом с рассказчиком угадывался некий предмет, напоминающий телескоп.
– Он там, – убеждал рассказчик. – Я видел его собственными глазами!
В кабинете начальника службы охраны раздался звонок.
– Докладывайте, что с объектом? – приказал он.
– Объект сел в метро и в данный момент направляется в свою главную резиденцию, – раздалось в трубке. – Разрешите снять оцепление?
– Разрешаю снять оцепление, – ответил начальник службы охраны. – И обеспечьте надёжную встречу. Вечером жду доклад о готовности служб к завтрашней пресс-конференции президента.
Глава третья
– Господа журналисты! – послышался чей-то волевой голос. – Попрошу всех в конференц-зал! Доведу до вашего сведения протокол пресс-конференции.
Наконец все уселись. Лишь один мужчина, увлечённо фотографировавший иней на оконном стекле, никак не отреагировал. Он то вставал на цыпочки, то приседал, выбирая ракурс, и в глазах его сиял восторг.
– Господин журналист! Господин журналист! – взывал к нему председательствующий.
– Да-да! Да! – смутился журналист. И его благородное лицо стало растерянным.
– Вы…
– Внештатный фотограф газеты «Бежецкая жизнь» Жорж Малыхин, – представился он. – Я тут по квоте, – произнёс он с ещё большим смущением.
Пресс-конференция проходила штатно. Президент непринуждённо отвечал на заготовленные вопросы. Трамплины, отели, дороги, мосты… Он сыпал цифрами, и ему становилось скучно.
– Вот вы! – ткнул он пальцем во внештатного фотографа «Бежецкой жизни»…
Фотограф совершенно не был подготовлен задавать вопросы. Но он довольно быстро справился с возникшим волнением.
– Господин президент! – начал он, заметно нервничая. – Меня как профессионального фотографа, конечно же, остро волнует тема эксплуатации образа главы государства в средствах массовой информации. И не только там. Скажу так – не всё тут благополучно. Некоторые мои коллеги, к сожалению, не понимают значимости этого вопроса. В эпоху ренессанса России образ президента страны должен стать главной объединяющей скрепой…
– Так в чём ваш вопрос, господин журналист? – занервничал руководитель пресс-конференции.
– А вопрос у меня такой. Не пора ли журналистскому сообществу наконец-то выработать единое мнение на этот счёт? Считаю необходимым администрации президента инициировать конференцию на тему патриотизма в прессе.
– Вот вы этим и займётесь! – пошутил президент. – Инициатива, как вы знаете, наказуема.
– Напомните-ка фамилию того фотографа. Бежецк – это Тверская область, если мне не изменяет память? – обратился президент к секретарю по окончании пресс-конференции.
– Да. Тверская… Жорж Малыхин, «Бежецкая жизнь», кажется. Сейчас посмотрю, господин президент. Да, он самый.
– А скажите, господин Перст на пенсию часом не собирается? Впрочем, пусть ещё пока поработает.
– Есть у меня одна вакансия, господин президент…
– Я подумаю. А пока внесите-ка этого провинциального журналиста для начала в президентский резерв! Да-да. Так оно будет правильнее…
Бронированный автомобиль плавно нёсся по широкой автостраде – кортеж выехал за пределы кольцевой дороги и направлялся в сторону Майендорфского замка.
– А включи-ка, братец, музыку, – приказал он водителю.
«Оранжевое небо, оранжевое море, оранжевая зелень, оранжевый верблюд! Оранжевые мамы оранжевым ребятам оранжевые песни оранжево поют…» – раздалось из колонок.
«Какая гадость!» – подумал президент, и мысли его невольно вернулись к событиям в Киевграде. А события эти развивались драматично, не предвещая в обозримой перспективе ничего хорошего. Рассыпались проекты, казавшиеся долгосрочными, стали неактуальными некоторые перспективные наработки, и теперь ему приходилось импровизировать, исходя из текущей оценки стремительно меняющейся ситуации, – и всё это напрягало.
