Алексей Нарочный - Дама с фюрером на спине
В ресторане «Суша планеты» случайно оказался знакомый по клубу «Релакс» здоровенный добродушный бон по кличке «Вилли Фог». Он угостил Алину чаем. На вопрос о том, почему у неё так трясутся руки, Снегирёва ответила:
— Со своим посралась.
— Бывает…
Киргиз в помещение так и не вошёл, что было очень хорошо: узнай Вилли о недавнем махаче, он, около года как вышедший на свободу, захотел бы добавить «клиенту», что могло кончиться «склифом» для одного и пентовкой для двух других. Алина, поблагодарив за чай, полетела дальше.
…После работы вполне можно было поехать к бывшему — потренироваться, поучиться рукопашному бою, а заодно и о приключениях своих поведать, стихи новые почитать, из дневника что-нибудь и, конечно же, пофотографироваться и похавать из «Макдака». Иногда, даже потрудившись, Алина оставалась в образе. Миша, бывший, не мог бы вспомнить, когда он видел Снегирёву два раза в одном и том же прикиде с тех пор, как она ушла от него.
Алина готовилась к выходу из удобного автобуса-полуэкспресса, проезжавшего мимо ряда ненужных ей остановок. Сгрудившиеся за её спиной ликаны, нажавшие, по всем правилам, кнопку сигнала водителю заранее, принялись громко возмущаться, когда автобус не притормозил на нужной им остановке. Алина, которая была в высшей степени раздражена нудением за спиной, попыталась урезонить развонявшихся:
— Этот автобус на предыдущей остановке не останавливается.
— Да, чего он не останавливается, э?! Это не водитель, а осёл *баный, да! — радостно подхватил невидимый кавказец позади Алиночки.
Алина вскоре добралась до дома и подъезда бывшего. Оттуда она скинула «перезвонилку», чтобы Михаил выходил встречать её.
Бывший, как и ожидалось, ничем новым не удивил. Всё то же самое сопливое его «вернись ко мне», даже жаль его было б, если бы только наци-гёл знала чувство жалости… Та же щедрость. Тот же её разбитый нос в спарринге с ним. И, конечно же, непременное условие, которое ставила Алина, если Михаил хочет вступить с ней в законный брак, в который раз так и не будет выполнено. Бесплатные тренировки и халявная жратва делали, впрочем, общество бывшего вполне удобоваримым. Алина всегда внимательно слушала, что он ей говорил. Порой это давало пищу для интересных мыслей, находивших выражение в дневниковых записях, которым Михаил, в свою очередь, внимал как гласу божьему.
— У тебя всё напоминает обо мне…
— Да, — замечание было более чем справедливым.
— И я хотел бы, чтобы что-нибудь мне постоянно напоминало о тебе… Помимо шрама на руке и боли в ухе.
— Хорошо, подарю что-нибудь в тему, с фашом посоветуюсь. Может, бритву? С бритым черепом ты б стал на человека похож. Когда уже… сам знаешь, что?
— Я долго думал обо всей этой ситуации и о нас, и в результате родил стих.
Михаил процитировал стихотворение собственного сочинения:
Этот шар со всеми вместе
Слишком мал, чтоб убивать,
И ценой внезапной смерти
Нам с тобою не бывать.
Как же можно ненавидеть?
Нас на нём не увидать.
Не хочу тебя обидеть,
Ты же будущая мать!
Жизнь одна и смерть в ней тоже;
Нам чужих не забирать,
А за Клеопатры ложе
Можно лишь свою отдать.
Написанию стихотворения предшествовала длительная внутренняя борьба, которая завершилась лишь с окончанием творческого акта. Мишин мозг долго отказывался осознать реальность требования Снегирёвой. Сделать дело не за то, что человек плох, а просто за принадлежность к иному этносу, представители которого якобы враждебны нам даже не тогда, когда они вооружены автоматами и взрывчаткой, а когда руки их сжимают всего лишь совок и метлу. Для Алины никакого противоречия тут не возникало. Она полагала, что это не люди. Видимо, звери. Михаил же даже мяса не ел.
— Миш, я же сказала тебе, что бесплодна.
— Но этот катрен родился в моём мозгу до того, как ты неделями занималась опасным истским сексом.
…Длительную тренировку сменил короткий сон. Никаких половых контактов. Всё, что она могла ему дать — это в глаз ещё раз. «Время лечит» — истина на века. Когда в первые месяцы после того, как Снегирёва перестала быть его девушкой, Маврошкину случалось спать с ней рядом, он не мог заснуть всю ночь, дрожа от обуревавших чувств. Теперь же он засыпал равным образом свободно как с ней, так и без неё. Вселенная приобрела привычно-безразличные черты, по внешности схожие с гармонией, но пустые внутри. Боль, заполнявшая Вселенную все те месяцы, что Алина с ним не общалась, постепенно рассосалась. Вера обернулась Сомнением. Надя притворилась Отчаянием. Люба оскалилась с Ненавистью. Апофеозом же стало ровное стабильное неревнивое чувство того вида дружбы, существование которого подвергал сомнению Dee Snider. В последнее время лишь сердечная инерция и память о трёхмесячном счастье заставляли его видеть некие признаки жизни в мёртвом теле любви. Поэтому, когда он время от времени умолял Снегирёву вернуться к нему, он обманывал сразу и себя и её, зная в глубине души, что это было невозможно. Невозможно даже в том случае, если бы она не ставила столь трагикомического условия, за выполнение которого даже сначала, до последнего известия о бесплодии, с небывалой щедростью обещала родить Михаилу законных сына или дочь, от гипотетической возможности чего прежде, когда жила с ним и считала себя способной родить, отказывалась наотрез. Была и ещё одна причина, помимо естественного недоверия к словам уже однажды бросившего тебя человека, не терять бдительности: Лина сама проговорилась, что распространила бы данную матримониальную акцию на любого понравившегося ей бона, а учитывая, что тех были десятки, принимать аванс всерьёз мог бы лишь такой недалёкий человек, каким Миша был изображён в дневниках Лины, но каким не был в жизни.
Позволить нацизму стать строительным материалом здания духа мешали также принципы Михаила. Ведь что такое «нацизм»? Религия, пламенная вера, зажигаемая в сердцах священным писанием столетней давности. Гитлер писал в своей «Борьбе» о низших расах как поставщиках рабов. Он всерьёз предлагал этот подход и, видимо, полагал, что Гёте и Шиллер его одобрили бы. Но на Руси подобные идеи неосуществимы. Хотя тут издавна прогресс обеспечивался и детьми «рабов» (как Михаил Ломоносов), и детьми «элит общества» (как Лев Толстой), однако тот же Толстой не чуждался физического труда и, полагал Маврошкин, порой мечтал быть простым крестьянином. Не нужно нам гитлеровское отделение от труда за счёт эксплуатации других, ведь нормальному, адекватному человеку галилеянин Иисус и австриец Адольф равно параллельны: у него свой собственный путь, свои цели, отличные как от небесного рейха, так и от земного рая из жидкого (слеланного из жидов) мыла.
Часть таких мыслей Маврошкин время от времени запальчиво высказывал бывшей девушке, однако у неё, фанатично преданной идеалам Третьего рейха, всегда и на всё находился готовый ответ. В конце концов Миша просто плюнул на все попытки её переспорить. Но тем не менее он не отказывал себе в удовольствии придумывать в уме на работе новые аргументы в споре с нацисткой: просто так, на всякий случай… вдруг, кавказца завалить захочется? А тут уже готовые доводы, чтобы этого не делать, которые всегда перевесят «найденную легковесной» в итоге ухоженную арийскую пустышку лакомого органа бывшей любви.
Растянулись серые будни, тучи недель провели табор месяцев до ноября. У Миши не было той мощнейшей силы, что позволяла Снегирёвой раскрашивать внешнюю жизнь во все цвета радуги как собственные волосы, не переставая поражать окружающих; он мог противопоставить этому лишь внутренние Вселенные. Но, с другой стороны, Миша прекрасно понимал, что из внутренних Вселенных, порождённых эксцентричным сознанием обитателя ночлежки Шикльгрубера, вопреки мнению Феста, и зародился Третий рейх.
На работе «передаста», как называла его деятельность Ирина Морозова a.k.a. «Слим», новая знакомая Маврошкина, перенявшая сие курьерское титулование у бывшего мужа, Миша читал в метро (насколько ему обычно было тяжело находиться утром на фирме в обществе людей, которые то и дело обращались к нему, настолько же легко оказывалось наедине с человеческими мыслями и фантазиями в ситуации, когда окружающие из-за гула его не трогали; он органически не мог бы быть «офисным планктоном») про «Борьбу», поражаясь в равной мере писательскому таланту автора и плохо прикрытому саморазоблачению. Отличный художник, стальной солдат, хороший писатель и бесподобный оратор оставался открытым для удара критики (критического) именно в тот момент, когда седлал любимого конька: переходил к разговорам о евреях. То, в чём фюрер обвинял иудеев, а именно разработку реально существующих проблем в качестве фона для проведения в жизнь своих истинных планов, мы видим и в его «Борьбе». Гитлер даже не считал нужным скрывать тактику контрпропаганды. Он лишь хотел, чтобы вместо «враждебных» идей немецкие головы были по самые уши залиты коричневой кашей. На ней он и вскормил тех, кто даровал ему победу в людских сердцах и на полях сражений Европы, разбавляя её разговорами о действительно существенных социальных вопросах. Однако бессмысленно пытаться провернуть нечто подобное у нас. Все разговоры о недавней почти что мононациональности России, увы, всего лишь пропагандистский ход. В целом можно смело утверждать, что путь Гитлера мог пройти только Гитлер. Всё, что содеял на Земле Христос — от чудесного цеха по перегонке в вино воды в промышленных масштабах до пирсинга крестных мук — было актом одноразовым. Даже самые недалёкие христиане осознают смену декораций и не пытаются пройти по следам учителя во всём. И новых Гитлеров тоже уже не будет никогда.
