Алексей Нарочный - Дама с фюрером на спине
Всё дальнейшее произошло слишком быстро, чтобы быть осознанным даже штанга-йогом. Павел каким-то образом запустил «помело смерти», старинное заклятье ведьм, которое он, видимо, считал от страха прямо из ноосферы. Руки и ноги Муссалинова, закрутившись вокруг некой произвольно выбранной оси, неестественно искривили его тренированное тело, пытавшееся как-то сопротивляться, и через пятнадцать секунд на полу прихожей лежала бесформенная куча переломанных костей. Павел понял, что теперь ему предстоит большая уборка… Дабы избежать лишних обвинений, Светёлкин решил действовать ва-банк. Зайдя в «ТоталКонтакт», он нашёл там Гисталину.
Светлячок:
«Прости, конечно, но, кажется, я только что „замочил“ Муссалинова».
Госпожа:
«Ты уж выбери что-либо одно: или ты его замочил, или тебе так кажется».
Светлячок:
«Копыта отбросил, инфа 100 %».
Светёлкин даже предоставил господучи «пруфлинк», выслав фотографию хоть и сильно изуродованного, но всё же ещё узнаваемого тела её бывшего фаворита.
Госпожа:
«А за что ты его так?»
Светлячок:
«Я не мог спокойно выслушивать грязные истории про тебя: не так перевоспитан. Что теперь? Опять „мирроточить“ отправишь?»
Госпожа:
«Не думаю. Не бери Василия и всю ситуацию в голову. Теперь ты будешь моим телохранителем».
Гисталина, добавив ассенизатора в «друзья», пригласила его на «официальную встречу», посвящённую тридцатому дню рождения государства. Неофициально она потрепалась с ним ещё пару часов, объясняя его роль в грядущем юбилее и на новой должности. Планировалось, что ассенизатор, вновь ставший «бывшим», приступит к обязанностям тренера и бодигарда уже следующим после празднования утром.
Время: день тридцатилетия нахождения господучи у власти в ТУР.
Место: Мавродиум.
Ситуация: Господучи решила провести празднование в главном культовом объекте ТУР. Выбор места был призван символически подчеркнуть специфический характер распространения власти господучи как на тела, так и на умы; как на бессмертный дух исторического среза эпохи, так и на плоть не только подданных Рейха, но и её преданных поклонников, разбросанных без числа по всему свету.
Как и планировалось, платформа опускалась под землю и извергала оттуда всё новых и новых поздравлявших, имена которых объявляла в микрофон невидимая господучи. Феерично выступил Шатунов с «туркой». Чётко сработали слаженный механизм «Знамени Лжи» и индустриальная машина «Трёх Гвоздей в Носу». Выступили многочисленные учёные, спортсмены, писатели, поэты, лидеры ТП ТУР.
После того как в честь большого праздника для всех присутствующих на расположенные по этажам небольшие экраны были выведены темпоральные ментообразы Сталина и Гитлера, на сценической платформе поднялась и сама хозяйка вечера.
Гисталина предстала в одном из своих самых эффектных образов: пепельные волосы, закрученные вокруг головы, были охвачены шёлковой сеточкой с перламутровыми виноградинами; алые губы периодически раздвигались, обнажая ровные ряды готовых броситься в бой арийских зубов; глубокий вырез на спине сине-серого платья показывал цветного «фюрера» и кружева чёрного лифчика; декольте спереди обнажало развитую грудь и ожерелье из засохшей «мирры»; синие туфли облегали и оберегали беззаботную стройность ног.
— Все вы тридцать лет дарили мне вашу любовь, вашу признательность, вашу верность. А я хочу подарить вам, мои рыцари белой расы и социального контроля, своё стихотворение! Оно называется “Führer in der Nacht”, — с искренним волнением произнесла господучи.
Устал мой палач, убивая полдня.
Сними свои ножны, свой меч отложи.
Твой слух усладили уж жертвы огня,
Но так ли умело? Скорее ложись!
Покажи свои шрамы. Как ты горяч!
Навстречу бросает любовная дрожь.
Мой «фюрер» в ночи — для тебя, мой палач.
С тобой я живу, остальное всё — ложь.
Казалось, пароксизму тоталосоцистского счастья не было конца и края. Люди безудержно рыдали, бились в истерике, вскакивали со своих мест и как-то иначе теряли самообладание. В экстазе обожания пара человек кинулась вниз к своему кумиру, но, подхваченная автоматической системой безопасности, была вынесена струями воздуха в отдельное помещение. Этому факту никто не придал сколько-либо важного значения: подобные инциденты повторялись с изрядной периодичностью, и к ним давно уже научились относиться спокойно.
Внезапно ставшая популярной в высшей степени личность Павла Аркадьевича Светёлкина была припрятана для подачи в качестве своего рода «главного блюда» сегодняшнего мероприятия.
Алина Леонидовна объявила следующего выступающего и скрылась под землёй. Там она, посмотрев прямо в глаза Павлу, многозначительно произнесла:
— Смотри только не оплошай! Если всё будет, как договорились, можешь рассчитывать на меня.
— Всё будет даже лучше! — с улыбкой посулил бывший ассенизатор. Прекрасно развитым за тридцать лет у власти каким-то внутренним чутьём господучи сразу же почувствовала здесь подвох, однако сценическая платформа уже начала подниматься, оставив её внизу нервничающей и мысленно заламывающей руки.
Поднявшийся к публике почётный гость-«стахановец», одетый ради праздника в форму члена ТП ТУР (сегодня же его должна была принять в партию лично Гисталина), не теряя попусту времени, глядя на пять сотен тысяч лиц, слившихся пред его очами в одно большое тоталосоцистское е*ало, будто всего лишь единым размашистым ударом разбивая все эти рожи до последней, произнёс в микрофон роковые слова прежде, чем Гисталина успела бы отключить ему звук:
— Алиночка, проснись! Ты хорошо поспала, но это был всего лишь приятный бон-сон в весеннюю ночь… А вот дальше, боюсь, так приятно тебе уже не будет. Гисталина, этот рассвет несёт твой закат! Проснись, Снегирёва!
Nachwort: Total Rei
Длительные настойчивые звонки служителей закона в дверь моей квартиры в конце концов заставили проснуться и меня, и Виктора Антицунарова, и Алину Снегирёву. Оказывать какое-либо сопротивление никто из нас не был в состоянии. Теперь нас ждут следствие и суд.
Ничей день (послесловие автора)В (вяло)текущем романе миновал «ничей» день, скажем так. Это связано с абсолютной невозможностью для писательского пера описания идеального государственного устройства, утопии (или идеального государственного бардака, антиутопии), способной привлечь или отторгнуть всех людей одной эпохи, заставив всех до единого денно и нощно трудиться ради её осуществления (в случае антиутопии — холодеть от ужаса). Вместе с тем идеалы утопистов действуют в качестве двигателя индивидуального развития, способствуя, как минимум, нанопрогрессу. В каком-то смысле, «день» «ничей» всё же не совсем: в совокупном богатстве человеческой фантазии достижим идеал подлинно коммунистической формы собственности. Неоднородный эгрегориальный мир всеобщей утопии — столь вязкий, возможный лишь во сне — зачастую соткан из разнящихся отрезов идей и образов, взять хотя бы обтягивающую одежду Соляриев у Томмазо Кампанеллы и, наоборот, свободный покрой платья в стеклянно-алюминиевом мире Чернышевского. Важнее любви к деталям субъективное в этических вопросах, на которые разные времена дают разные ответы (сравните, например, рассуждения о вегетарианстве в «Городе солнца» и «Утопии»). Таким образом, писатели обречены метаться в промежутке между абсолютным светом и кромешной тьмой среди разнообразия цветовой гаммы самого широкого спектра, но, слава Богу, ни талмудистам, ни апостолам-евангелистам, ни марксистам, ни Чернышевским, вообще никому не дано выиграть тендер на застройку силой своей фантазии всего бесконечного простора утопической или антиутопической ноосферы. Сам я тоже просто обживаю собственный скромный уголок в этом бескрайнем гостеприимном общежитии психоаналитически-платоновского идеала или кинговского ужаса, где есть место для всех и каждого, и пёстрые дорогостоящие одеяния бизнес-дресс-кода православных священников ценятся ничуть не дороже моей белой «экстремистской» футболки с изображённым на ней чёрным триграмматоном «ЗОЖ». И последнее. Естественное место утопии или антиутопии — внутри человеческой души.
