Роман Буревой - Мечта империи
— Ерунда. Говорю, у него протез, — заявил Варрон. — Иначе почему он всюду появляется в тоге?
— Ты повторяешь слово в слово то, что пишет Вилда в своем «Гладиаторском вестнике», — заметил Вер. — Или она повторяет за тобой?
Лицо Варрона пошло пятнами. У Вилды был осведомитель среди гладиаторов, и многие подозревали, что это Варрон.
— Это не ее вестник, а Пизона, — Клодия игриво помахала Элию рукою. Сенатор кивнул в ответ дружески и отнюдь не покровительственно. Он всем так кивал. — Я уверена, что на следующий год Элия непременно изберут консулом.
— Пизон выложит миллион сестерциев, лишь бы не допустить этого, — не без оснований предположил Варрон.
— Ставлю сестерций, что его изберут, — заметил Вер. — Просто потому, что свой миллион Пизону поставить не на кого. Разве только на себя.
Мысль о том, что Пизон может сделаться консулом, вызвала врыв смеха. Банкир оглянулся и посмотрел на своих подопечных подозрительно.
— Не бывать Элию в сенате, если бы не его гладиаторское прошлое, — пробурчал Цыпа.
— Что в таком случае мешает тебе стать сенатором? — поинтересовался Вер.
— Я еще буду.
— Да, да, все мы станем сенаторами, — хихикнула Клодия. — Я, Вер и ты, Варрон… Ты хочешь носить тогу с пурпурной полосой, а, Вер?
— Нет, — с фальшивой горячностью запротестовал Вер. — Сенат — это еще хуже, чем арена. К тому же туда собрался Цыпа. Значит, я точно не пойду в курию.
— А ты, Варрон? Тебе бы пошла сенаторская тога! — не унималась Клодия.
Варрон ничего не ответил и лишь нахмурил брови. В последние месяцы он открыто враждовал с Кло-дией. Это мало походило на пикировку мужчины и женщины, которая готова вот-вот перерасти во взаимную симпатию. Эта была завистливая и непримиримая вражда двух бойцов, соперничающих в одном деле.
«Хорошо, что сегодня они не в паре, — подумал Вер. — Когда-нибудь они убьют друг друга, и это даже не будет смешно».
Круг замкнулся. Гладиаторы вошли в «отстойник» — небольшое помещение в куникуле, где бойцы ожидали своего выхода на арену. Те, кто должен был выступать в конце, удалились в свои раздевалки. Вер выйдет на арену первым — едва отзвучат трубы, едва пробегут, выделывая замысловатые кульбиты, акробаты, в «отстойнике» прозвенит оглушительный звонок и раздастся пронзительный, лишенный эмоций голос распорядителя: «Вер и Красавчик — на арену!»
— Не люблю я первый день игр, — буркнул Варрон. — Контрактов нет — выкладываешься за милостыню, которую Пизон именует платой. Ему бы, жадобе, так платили. Завтра — другое дело. Завтра будет хороший день, ведь так, Вер? — Варрон дружески пихнул приятеля в плечо.
— Акробаты уже ушли, сейчас наша очередь, — отозвался Вер.
— Будешь снимать доспехи? — вызывающе спросила Клодия, оглядывая легкие пластиковые доспехи Вера, украшенные золотым узором. — Я как-то выступала даже без нагрудника.
— И чуть не осталась без одной титьки, — поддакнул Варрон.
— А почему бы нет? — Вер принялся расстегивать ремешки наручей. — Для красоты зрелища я могу отказаться от многого. Даже от меча. Но вряд ли мою самоотверженность оценят.
— Это не смелость, это глупость, подобное безрассудство недопустимо, — тут же встрял со своими поучениями Цыпа.
— Не волнуйся, Цыпа, я надел протектор и шлем.
Так что детородный орган и голова будут целы. А без всего остального можно обойтись, — отвечал Вер. — В Эсквилинской больнице делают прекрасные протезы. Закажи там себе новую голову, если вдруг позабудешь строку из «Илиады».
Вер взял меч, сделал несколько оборотов кистью. Голоса разом смолкли. Не потому, что в отстойнике перестали орать, а потому, что Вер никого больше не слышал. Руки двигались сами по себе, повторяя заученные движения. Краем глаза Вер заметил Красавчика. Тот был закован в броню с головы до ног. Пробить тупым гладиаторским мечом можно лишь места сочленений. Гораздо проще сбить Красавчика с ног. Но учитывая, что тот на двадцать фунтов тяжелее Вера, задача тоже не из легких. Репродуктор ожил и зарокотал:
— Вер, Красавчик! На арену!
Будущие противники плечом к плечу шагнули вперед. Ворота распахнулись.
Арена была как золотой поднос. Блюдо для победителя. Яства на пиршестве Вер приготовит сам. Два гения в платиновых всполохах защитного поля кружили в бирюзовом небе над Колизеем. И Вер помахал им, как старым друзьям, заглянувшим в гости.
— Противники вооружены только мечами, — разносился голос из усилителей, перекрывая рев толпы. — Гладиатор Юний Вер снял нагрудник, поножи и защиту на руках.
Красавчик кинулся в атаку. Но меч рубанул воздух. Поворот, удар, и вновь Вер ускользает, а Красавчик сражается с тенью. Вер в доспехах быстр, как лесной зверь, без доспехов — молниеносен. Даже в первых рядах зрители не могут проследить за взмахом его руки. Но надо немного побаловать римлян, дать им зрелище, дать несколько томительных секунд борьбы, когда кажется, что может одолеть любой. В такие мгновения зрители ревут от восторга, мужчины вскакивают с мест, а женщины близки к обмороку.
Мечи скрещиваются в высоком блоке, Красавчик тянется вверх, а Вер ныряет и рубит по ногам. Но Красавчик достаточно быстр, чтобы перемахнуть через несущийся со свистом клинок, и зрителям кажется, что акробаты вышли на арену их позабавить.Красавчик, окрыленный первым успехом, пробует ударить Вера в шею, но клинок разит воздух — Вер давно выпрямился и со скучающим видом ждет новой атаки. Красавчик решает повторить прием Вера: он тоже бьет по ногам, рассчитывая свалить противника. Вер прыгает через клинок, будто упражняется в гимнасии.
Зрители кричат от восторга и страха, они еще не забыли, как Хлор подобным ударом отрубил Элию ноги.
Красавчик вновь атакует. Вер не парирует — он ускользает змеей, почти в открытую издеваясь над противником. Время разящих ударов не наступило, зрители еще не насладились красотой схватки до конца. Красавчик носится как сумасшедший, пыхтит как паровоз, машет мечом, лезет вон из кожи. А Вер даже не запыхался. Он забавляется… Вер понимает, что противнику унизительно столь несомненное превосходство. Но почему забавляться должны только зрители? Юний Вер тоже хочет повеселиться.
Бойцы расходятся.
Представление для зрителей закончено. Теперь все решит один удар. И Красавчик понимает это.
Гладиаторы вновь кружат по арене. В этот раз Красавчик боится атаковать. Он ждет, надеясь на прочность доспехов. Вер атакует. Красавчик парирует, но вкладывает в это слишком много силы — клинок Вера отскакивает, чтобы тут же обрушиться на голову неопытного бойца. Красавчик падает лицом в песок, но через несколько секунд приподнимается и оглядывает арену. Отличный шлем защитил его, как всегда. К нему спешат два служителя, одетые Меркуриями, в крылатых шлемах и крылатых сандалиях, чтобы вытащить за ноги с арены, а он должен изображать мертвеца. Красавчик не может вынести такого позора — он вскакивает и несется к выходу. «Меркурии» бегут за ним, но не могут догнать — мешают дурацкие сандалии с крылышками.
— Вер, Вер, Вер, — несется над Колизеем. Юний Вер поднимает голову. Гений Красавчика исчез. А его гений кружит и кружит над ареной.
Только гладиаторы видят гениев. Гай Элий Мессий Деций тоже видел сверкающую платиновую фигуру, парящую в вышине. И он стиснул зубы, чтобы заглушить вздох. С того дня, как Хлор отрубил ему на арене обе ноги, он нередко видел своего гения. Но Элий не любил вспоминать эти встречи. Порой у него появлялось чувство, что гений здесь и, спрятавшись поблизости, следит за бывшим подопечным. Чего-то ждет.
Три женщины сидели в первом ряду для простых граждан. Впереди располагались сенаторские ложи, и следующий ряд возвышался на несколько футов над головами отцов-сенаторов. Это были самые дорогие места в амфитеатре. Обычно билеты сюда покупали знаменитые актеры, «новые люди», разбогатевшие быстро и сомнительно, банкиры и хозяева оружейных заводов. Иногда здесь бывали дорогие куртизанки, и тогда в перерывах зрители пялятся не на акробатов и бестиариев[5] со зверьми, а на этих доступных и одновременно недоступных красоток, одна ночь с которыми стоила целое состояние. Но три женщины, одетые в белое, не походили на обитателей Субуры, хотя все три были молоды и необыкновенно красивы. Особенно одна, со сверкающими золотом волнистыми волосами. Ее палла[6] будто ненароком соскользнула не только с головы, но и с плеч, давая возможность зрителям полюбоваться на их совершенные формы.
— Не надо так демонстрировать свою красоту, детка, — сказала ее соседка, роскошная матрона в шелковой столе[7], расшитой узором в виде павлиньих перьев. — А то зрители догадаются, кто мы.
— Ты слишком высокого мнения о людях, — заметила третья красавица с правильными, но слишком резкими чертами лица. Ее светлые, будто светящиеся изнутри глаза скорее могли оттолкнуть поклонника, нежели привлечь.
