Андрей Ерпылев - Имперский рубеж
– Где я тебе возьму госпиталь?
– Тогда Илюхе кранты, – лаконично подвел черту фельдфебель и отвернулся.
– Оставьте… – простонал солдат, приоткрывая глаза, кажущиеся черными на восковом лице, покрытом пятнами запекающейся на глазах крови. – Дайте помереть спокойно…
– Ты это брось!.. Будешь плясать еще, – попытался успокоить его Бежецкий, но солдат только криво улыбнулся синеющими губами.
– Нет, вашбродь… Отплясался я…
Камни под ним были черными и скользкими от крови. Худайбердыев, по щекам которого струились слезы, забыв про субординацию, отпихнул плечом офицера и принялся зажимать ладонями кровяной родничок, упрямо находящий дорогу сквозь пальцы.
– Ты бы это, поручик… – глядя в сторону, пробормотал фельдфебель. – Вколол бы ему заразы этой, а? Чтобы не мучился парень. Сколько ему осталось-то? Ерунда. Так пусть хоть смерть как подобает христианину примет, а не скрипит зубами.
Александр помедлил, выгреб из кармана пригоршню оранжевых пластиковых стерженьков и положил два из них на камень. А сам пополз назад. Больше ему тут делать было нечего.
До его позиции оставалось метров десять, когда впереди вспух зеленовато-белый столб дыма, барабанные перепонки рвануло, а какая-то неведомая сила, бережно приподняв, опустила обалдевшего офицера на каменное крошево. Носоглотка заполнилась кисло-сладкой металлической дрянью, глаза защипало.
– Мины!!! – заполошно заорал кто-то. – Ложись! Мины!..
А разрыв следовал за разрывом, не давая дыму сгоревшей взрывчатки рассеяться и густо шпигуя все пространство вокруг яростно воющими и визжащими осколками.
Вжавшись лицом в колючий щебень и стараясь втиснуться в него поглубже, стать меньше, незаметнее, Саша твердил про себя одно:
«А если бы я не пополз к раненому?.. А если бы я не пополз к раненому?.. А если бы я…»
А земля тряслась под ним, будто от ударов исполинского молота, и смерть и ад царили вокруг…
Часть первая
Зеленый росток
Когда под утренней росой дрожит тюльпан
И низко, до земли, фиалка клонит стан,
Любуюсь розой я: как тихо подбирает
Бутон свою полу, дремотой сладкой пьян.
Омар Хайям[2]1
аше здоровье, корнет!
– Ваше здоровье, поручик!
– И все-таки это свинство, господа, что из всей нашей компании в гвардию определены лишь двое.
– Что же ты хотел, Сальский, – гвардия не резиновая.
– И все равно… Давайте выпьем, господа, за наших счастливчиков. За тебя, Саша! За тебя, Володя!
– Я не могу, господа! Право, я сейчас зарыдаю!
– Ты всегда был плаксой, Тальберг. На, возьми мой платок… Чувствителен, как и все немцы.
– Погоди рыдать, Карлуша. И вы, господа, тоже погодите с поздравлениями. Почему все мы с Володькой да мы? А вы? Вы ведь все уже поручики, а мы с Бекбулатовым – всего лишь корнеты…
Стены «Купца», отдельный зал которого юные офицеры, только что получившие новенькие, с иголочки, золотые погоны, снимали для своего торжества, вздрогнули от взрыва смеха.
– Это ты хватил, Саша, – вытирал кружевным платочком слезы, обильно струящиеся по розовым, как у девушки, щекам свежеиспеченный поручик Третьего Нижегородского драгунского полка Карл фон Тальберг. – Мы все поручики, но поручики армейские, а вот вы с князем – корнеты гвардии! О, как бы я хотел поменяться с вами местами!..
Порядком уже захмелевшие выпускники Николаевского кавалерийского училища чествовали двух своих однокашников, удостоенных высокой чести среди других отличников учебы быть произведенными в гвардейскую кавалерию. Саша Бежецкий – в лейб-гвардии уланский Ее Величества полк, а его неразлучный друг-товарищ Володя Бекбулатов – в Гродненский гусарский. По старой традиции списки хранились в строжайшей тайне и были обнародованы лишь вчера утром, во время торжественного построения во дворе училища. Что ни говори, а попасть в число десяти счастливчиков было дано не каждому.
– И все равно, Сашке повезло больше! – Бекбулатов вскочил на ноги и, расплескивая шампанское из хрустального фужера, потянулся к Бежецкому. – Давайте, господа, выпьем за лучшего из лучших среди нас!
– Прекрати, – слабо сопротивлялся тот. – Ты ведь тоже в гвардии.
– Э-э-э, гвардия… Варшава не Санкт-Петербург, Саша. Давайте, господа, выпьем за будущего генерала Бежецкого, дабы, вознесясь на вершины, не забывал про старых друзей.
– Почему же не за фельдмаршала?
– Тогда уж за генералиссимуса!
Шампанское лилось рекой, тосты провозглашались один громче другого, пьяный вдрызг фон Тальберг рыдал на плече Бежецкого, вытирая слезы кружевной салфеткой вместо потерянного где-то платочка, сияющий Бекбулатов в расстегнутом на груди мундире (уже торопыга успел обзавестись гусарским!) требовал всеобщего внимания, колотя серебряной ложкой по пустому графину… Всеобщее веселье прекратил суровый пехотный полковник, предложивший разгулявшейся молодежи либо шуметь потише и не мешать приличным людям отдыхать после трудов праведных, либо перебираться куда-нибудь в иное место.
Выразился он гораздо резче, понизив при этом голос и оглянувшись через полуприкрытую дверь в Большой зал, но спорить с седым ветераном никто не стал. Тем более что и срок аренды помещения подходил к концу – «Купец», как известно, заведение не из дешевых, а чересчур толстыми бумажниками вчерашние кадеты похвастаться не могли. Пустить пыль в глаза – одно дело, а клянчить у родителей, будто сопливые гимназисты, – увольте. Береги честь смолоду – эту прописную истину они усвоили с детства.
– Эх, почему я не сахарозаводчик, как дражайший мой дядюшка! – шутливо вздыхал Игорь Сальский, выводя под ручку, дабы не опозорился на глазах десятков посетителей «Купца», совсем расклеившегося князя Гогелидзе. – Митрошка, мой кузен, наверняка мог бы арендовать эту забегаловку на всю ночь. Да не только стол, а с музыкой, с певичками…
– Его степенство соскучились по канкану на столе! – хохотал Бекбулатов, «с мясом» отдирая от плеча Александра клещом впившегося в него фон Тальберга, чтобы усадить в поджидавшее авто. – Оставьте, барон, нашего лейб-гвардейца, в конце концов! Саша! Куда ты смотришь? Он тебе весь погон обры… да не обрыгал, Спасович, фу, какой моветон! Обрыдал! И дайте кто-нибудь барону сухой платок… Что, ни у кого нет с собой платка? Шантрапа… Смотри, Бежецкий: и эти босяки хотели поменяться местами с нами – блистательными гвардейцами! А у самих нет даже носового платка!
– Зачем армейцу носовой платок? – басил могучий Ардабьев, отныне – поручик какого-то номерного полка в Екатеринбургском наместничестве. – Мы, сапоги, как известно, в портянку сморкаемся… А вообще-то был у меня платок, только Карлушка его куда-то зарыдал.
– И мой… И мой… – раздалось сразу с двух сторон.
– Вы выбрали совсем не те войска, барон, – оторвал наконец от Бежецкого фон Тальберга Володька. – Право, вам, сударь, приличнее было бы идти в морские офицеры. При вашей склонности разводить сырость – самое то место.
– Что делать, что делать, мой друг, – ничуть не обиделся драгун. – Мы, немцы, так сентиментальны… А вообще, господа, – ни к селу ни к городу ляпнул он, – женщин действительно не хватает. И цыган.
– Фон Тальберг! Ты наговариваешь на себя. Какой же ты немец, если тебя, выпимши, тянет к цыганам? Сашка в сто раз больше похож на немца. Граф, вас ведь не тянет к цыганам?
– Цыгане! – подскочил на заднем сиденье автомобиля задремавший было князь Гогелидзе. – Господа, а ведь это мысль! Поедемте к цыганам, господа!
– Вас иногда посещают дельные мысли, князь, – похвалил снова уронившего могучий кавказский нос приятеля Бекбулатов. – Действительно, а не закатиться ли нам к цыганам?
– Вы мимоходом выиграли в рулетку, князь? – поинтересовался Сальский, картинно облокотившись на дверцу авто. – То-то, я смотрю, вы частенько отлучались из-за стола.
– Что ты, Игорь! Играть мне матушка запрещает. Но…
Владимир сорвал фуражку и швырнул в нее скомканную купюру.
– Эх, пропадай сабля на заказ! Обойдусь казенной первое время. Раскошеливайтесь, господа!
Фуражка пошла по рукам, наполняясь банкнотами разных достоинств.
– Я не могу, господа! – швырнул в общий котел золотой империал успокоившийся было фон Тальберг. – Рыдания жгут мне грудь! Как мне горько расставаться с вами!
– Дайте платок барону…
– Какой, черт возьми, платок? Салфетку и ту половой на выходе отобрал!
– Пусть рыдает в ваш мундир.
– Бежецкий, подставьте плаксе правое плечо – у вас там погон сухой. Это будет по-христиански…
– Возьмите, сударь, – серебряным колокольчиком прозвенел над ухом Александра ангельский голос. – Он чистый, возьмите же…
Александр обернулся и обмер: позади него стояла девушка такой красоты, какой просто не может быть у существа из плоти и крови. И это небесное создание ручкой, затянутой в полупрозрачную кружевную перчатку, протягивало ему невесомый платочек. На какой-то миг пальцы молодых людей соприкоснулись и…
