Андрей Ерпылев - Имперский рубеж
По молодости лет Саша был почти равнодушен к спиртному, предпочитая выпивке «цивильные» деликатесы под легкое крымское вино, от которых порядком отвык в училище и полку, где кормили сытно, но без особенных изысков. Дмитрий же, напротив, по природной склонности к полноте (о чем все знали исключительно с его слов), деликатной снеди избегал, отдавая дань «Шустовскому», хотя, разумеется, в меру. Все же это был не дружеский «междусобойчик», где можно было расслабиться в полной мере.
– Я вижу, друг мой, – Вельяминов кивнул бесшумному слуге, «обновившему» графинчик с коньяком, и звякнул рюмкой о бокал Александра, – за весь вечер вы не остановили свой выбор ни на одной из осчастлививших вас своим вниманием дам. В том смысле, что в каждом танце у вас была другая партнерша. Это случайность или?..
– Увы, Митя, – вздохнул корнет. – Или… Я влюблен.
– Серьезно? – поднял брови Дмитрий. – Вы, поклонник Сципиона Африканского и Густава-Адольфа, влюблены? Полноте! От вас ли я это слышу! А как же маршальский жезл под кроватью?
– Вы смеетесь, князь. – Александр покраснел и досадливо отставил чуть тронутый бокал. – А между тем я говорю серьезно.
– Простите меня! – прижал ладонь к сердцу поручик. – Право, я не хотел вас обидеть. И кто же та Брюнхильда, та Ника Самофракийская, что пленила гордого воителя? Ну, смелее же, мой идальго, поведайте своему верному оруженосцу сердечную тайну!
В другой момент Саша, конечно бы, засмущался и промолчал, но рядом был друг, кровь бурлила от доброй порции гормонов, впрыснутых в нее во время танцев, да и коварное произведение ливадийских виноградарей не осталось в стороне…
– Ее зовут Настя…
– Чудесное имя! И, что самое главное, редкое! Вы знаете, сударь, что в церковные книги Российской империи, наряду со всякими Еленами, Феклами, Генриеттами и обладательницами сотен других прекрасных имен, вписано не менее полумиллиона Анастасий. Это я вам говорю вполне обоснованно. Рискну ошибиться, но имя вашей возлюбленной входит в десятку наиболее распространенных на нашей одной пятой суши. Что не мешает ему, конечно, быть самым дорогим и единственным на свете для вас, Александр. Короче говоря, я требую конкретики.
– Анастасия Александровна…
– А еще точнее?
– Головнина…
– Дочка Александра Михайловича? Товарища министра путей сообщения? У вас отличный вкус, Саша. Поздравляю.
– Вы ее знаете?
– Кто же не слышал о Настеньке Головниной! Вы в курсе, – нагнул голову к Саше Вельяминов и заговорщически понизил голос, – что их имение, Богородское, расположено в десяти верстах отсюда? А мои родовые пенаты – в восемнадцати.
– Не может быть! И вы с ней знакомы?
– Ха! Да я, будучи недорослем, бывало, таскал ее за соломенные косички. За что, разумеется совершенно справедливо, неоднократно был дран ее папашей. Соответственно, за уши.
– Я не верю…
– Поскольку папенька ее, Александр Михайлович, – хладнокровно закончил поручик, – приходится двоюродным братом моей маменьки, Ксении Георгиевны, в девичестве Головниной. А Настя мне вследствие этого – кузиной.
– Послушайте! – горячо воскликнул юноша, вцепляясь в рукав друга. – В таком случае вы, князь, просто обязаны устроить нам встречу! Как друга я…
– Нет ничего проще, граф, – улыбнулся Дмитрий. – Потому что в данный момент ваша пассия стоит за вашей спиной и нервно теребит платочек, не решаясь помешать нашей беседе.
Саша резко обернулся и увидел ее…
– Мазурка, господа! – как будто ждал этого момента распорядитель, заставив общество прийти в движение.
– Смелее, сударь, – подтолкнул Александра в спину поручик. – Не упустите свое счастье…
* * *– Вы оказались не правы, господин шляхтич, – протянул руку Чарушников. – Гоните проигранный рубль.
– Беру свои слова обратно, – вздохнул Пршевицкий-Ганевич, роясь в кармане фрака и косясь на счастливую пару, проносившуюся в вальсе как раз мимо неразлучной четверки: корнет не отпускал от себя даму уже четвертый танец подряд. – Рубль ваш, Евгений.
– Не грустите, Тадеуш, – хлопнул проигравшего по плечу Ремизов. – Я готов поставить империал против четвертака[5] на то, что теперь нашему Дракону уже будет не до нас, грешных…
– Уже Дракону? – подмигнул Рейгель. – Не Держиморде? Не Дуболому? Не Церберу, наконец?
Старший унтер-офицер лишь махнул рукой и увлек приятелей к столу…
А на другом конце бального зала князь Вельяминов потягивал коньяк, с доброй улыбкой следя за своими «крестниками», не замечающими ничего и никого, кроме милого лица напротив.
И никто, кроме него, не знал о неком письме, лежащем сейчас в рабочем столе.
Начиналось письмо так:
«Душа моя, друг Вельяминов!
В прошлом письме проговорился ты мне о дружбе своей с неким поручиком Бежецким из новгородских дворян. А я поведал о том, из бесхитростной своей натуры, другому нашему приятелю Оресту. Ну, Ардабьеву, ты помнишь. Так вот, младший брат нашего Орестушки, Леонид…»
Выходит, что, вопреки старинной легенде, Амур, пронзивший стрелой два сердца, был вовсе и не слеп…
2
Все последующие месяцы, до возвращения в столицу «на зимние квартиры», Саша провел как во сне…
Нет, четверка его титулованных улан, конечно, ошиблась в расчетах – про службу юный офицер не забывал, не позволяя себе уйти в грезы с головой, но… Марш-броски стали почему-то менее выматывающими, строевые упражнения уже не походили на дрессировку, а стрельбище – на бой в кольце врага. И на прикроватном столике труды великих полководцев прежних эпох почему-то уступили место романам и толстым томикам стихов. А уж в субботние и воскресные дни, если не было дежурства по полку или каких-нибудь других неотложных служебных дел, корнет, когда на пару с Вельяминовым, а когда – и один, загадочным образом исчезал…
О, что это было за лето! Казалось, сама природа благоволила влюбленным. Сырое и ненастное вначале, оно будто спохватилось после того памятного бала и радовало теплом и ярким солнышком аж до самого яблочного Спаса, позволяя двум голубкам бродить по прозрачным березовым рощам, сидеть на бережку заросшего камышом и кувшинками пруда в потайном уголке имения, слушать кукушку перед мимолетной летней грозой… Как жаль, что такая идиллия обречена непреложными законами жизни на завершение.
И расставались Саша и Настя на излете лета, словно навек – столько слез было пролито девушкой. Да и суровый ее кавалер все больше поглядывал куда-то вверх, а глаза у него подозрительно блестели. И не верилось, что встреча ждет их уже совсем скоро – не успеет Нева подернуться льдом, а ее гранитные набережные – укрыться снежком…
Недели не прошло с расставания, а на почту, доселе почитаемую «новым Бонапартом» чем-то ненужным, Бежецкий зачастил с регулярностью метронома по три раза в день. Те депеши, что он относил туда – не доверять же любопытным полковым писарям, настолько виртуозно, по слухам, владеющим техникой перлюстрации, что и комар носа не подточит, – никто и никогда не видел. А вот ответные – сослуживцы несколько раз завозили ему с оказией. И потом клялись и божились в узком кругу, что письма те в изящных конвертиках, подписанных легкой, по всему видно, девичьей рукой, пахли фиалками.
– Даю голову на отсечение, – с треском загоняя шар в лузу, вещал князь Лордкипанидзе партнерам по игре и окружавшим бильярд зрителям, – что стоит нам вернуться в Петербург – и юный корнет тут же зашлет сватов в некий дом на Мойке.
– Ха! – Поручик Переславцев отложил мелок и вытер пальцы салфеткой. – Не отказался бы я попасть в их число!
– Он не отказался бы! – горячился пламенный грузин и, отклячив поджарый зад, обтянутый щегольски ушитыми форменными рейтузами (не дурак был сын гор покрасоваться своей атлетической фигурой), мастерски расправился со вторым шаром. – Я сам не отказался бы! Представляете…
– Да, это было бы здорово, – положив подбородок на руки, скрещенные на спинке стула, оседланного кавалерийским манером, протянул штаб-ротмистр Баргузин, слывший романтиком и сентименталом и, по слухам, втихомолку строчивший рассказы, отсылаемые, под псевдонимом, естественно, в столичные журналы. – Давненько я не гулял на свадьбе…
– Что ты понимаешь в свадьбах, Гриша? – Князь позорно «профукал» верный шар и в сердцах плюнул, уступая очередь Переславцеву. – Разве у вас здесь свадьбы? Это поминки, а не свадьбы, генацвале! Вот у нас, в Тифлисе!.. О-ла-ла-о-ла!.. – затянул он гортанную песню, намереваясь пройтись по бильярдной в зажигательном горском танце.
– Увы, боюсь, не получится у нас погулять на свадьбе юного графа, – подал голос князь Вельяминов, доселе в разговоре не участвовавший, поелику с головой был погружен в разгадывание крестословицы[6] из свежего номера «Смехача». – Так что, Гоги, прекрати мне мешать и займись бильярдом. Поручик сейчас оставит тебя без штанов.
