Исай Лукодьянов - Очень далекий Тартесс (сборник)
Остались позади затаенные в вечерней дымке Мелусса и Кромиусса, населенные дикими балеарами, несравненными метателями камней, ныне подвластными, по слухам, Карфагену. Осталась за кормой Питиусса[10] — последний из островов Моста.
И вот открылся взглядам фокейцев скалистый берег Иберии. Не это ли сказочная Гесперия, Вечерняя страна, дальний край Ойкумены, омываемый таинственной рекой Океаном, овеянный древними легендами? Где-то там, как говорили в старину. — Элисий, обиталище душ умерших.
Сам Горгий, хоть и немало поплавал на своем веку, ни разу не забирался так далеко, на крайний запад Талассы.[11] Но многоопытный кормчий Неокл дважды хаживал в Тартесс, потому и выбрал его Горгий. Уверенно довел Неокл корабль до стоянки под высокой, как башня, скалой.
Это был Гемероскопейон — «Дневной страж» — первая фокейская колония на иберийском побережье. Здесь уже знали о морском сражении у Алалии — скорбную весть принес заезжий купец-массалиот.[12] Впрочем, немногочисленные жители колонии были взбудоражены другим событием: дочь местного правителя выходила замуж за вождя соседнего иберийского племени. «Эти уже никогда не вернутся на родину», — подумал Горгий, глядя на колонистов, на их бурные приготовления к свадьбе. И хотя сам он был родом не из Фокеи, ему стало грустно.
Дожидаться свадьбы Горгий отказался. В небольшом храме Артемиды принес он в жертву последнюю из взятых с собой коров — все равно собиралась она околеть от жары и качки, а солонина подходила к концу. Всемогущим богам пожертвовали коровью утробу и тощие ноги, остальное зажарили, поели вдоволь свежего мяса, запили вином. Гребцы и матросы повеселели.
Последняя стоянка и отдых были в Майнаке.
Издали, с моря, это поселение, окруженное стенами и утонувшее в буйной зелени, казалось беззаботно дремлющим под жарким синим небом, на фоне желтоватых гор. Но, сойдя на берег, Горгий понял, что дремотный покой был обманчив. Здешние колонисты сильно опасались, что теперь, когда фокейский флот, по-видимому, надолго покинет западную часть Моря, Майнака станет добычей карфагенян. Уже дважды входили в широкую бухту карфагенские корабли — к берегу, верно, не приближались, но стояли подолгу, высматривали что-то. По всему видно, собираются запереть Майнаку с Моря.
Массалиотский купец — тот самый, что перед Горгием побывал в Гемероскопейоне, — сидел в винном погребе, пьяный и всклокоченный. Проливая вино на дорогую хламиду, выкрикивал непристойности, грозился до основания разрушить Карфаген, а заодно Майнаку — это прибежище скотоложцев и трусов.
— Уже десять дней наливается вином и богохульствует, — хмуро сказал Горгию здешний старейшина. — Продолжать путь в Тартесс морем опасается и по сухопутью идти не хочет, а в Массалию возвращаться тоже не желает. Видывал я упрямых ослов, но таких…
Массалиот, услышав это, повернул голову и выпучил на Горгия бессмысленные глаза.
— Хватайте его! — закричал, тыча пальцем и пытаясь подняться. — Это кар-р-фагенская собака! Рубите его!
Диомед, сопровождавший Горгия, подскочил сзади к массалиоту, защекотал его под мышками. Тот взвизгнул, захохотал; отбиваясь, опрокинул пифос с вином.
Горгий вышел на улицу, под тень шатрообразных пиний, утер пот ладонью. Старейшина покосился на его горбоносый профиль.
— Долог ли сухой путь в Тартесс? — спросил Горгий.
— Дорога идет через горы. — Старейшина вяло махнул рукой в сторону гор. — Потом надо спуститься в долину Бетиса,[13] она и приведет к Тартессу. Если на лошадях, то доберешься за десять дней. На быках — за двадцать.
— А морем?
— Не советую тебе идти морем. У Столбов…
— Сколько, я спрашиваю, плыть морем? — резко прервал его Горгий.
— Пять суток корабельного бега, — недовольно сказал старейшина.
Несколько дней отдыхали в гостеприимной Майнаке, ели свежую баранину и пили много вина. Горгий размышлял. Как-то утром поймал массалиотского купца в минуту просветления, предложил вместе плыть к Тартессу.
— Ты, как видно, не очень дорожишь своим товаром, горбоносый фокеец, — ответил заносчивый массалиот. — У меня же в трюме не коровий навоз. Нам с тобой не по пути.
И Горгий решился. В ранний предрассветный час вывел корабль из майнакской бухты, направился к Геракловым Столбам.
Гелиос уже над головой — полдень. Ветер поутих, обвис парус. Кормчий велел келевсту — начальнику гребцов — усилить греблю: следовало до темноты пройти узкое место, Столбы. Бойчее засвистала флейта, длинные весла вспахали синюю воду вдоль бортов корабля.
Остро посматривая на скалистые берега, что тянулись справа, Горгий вел негромкий разговор с пожилым кормчим.
— Верно ли, — спрашивал, — что за Тартессом нет кораблям пути, что воды реки Океана густы, как студень, и не поддаются веслу?
— Так говорят, — отвечал Неокл, держа одну руку на рулевом весле, а другой потирая слезящиеся глаза. — В старину говорили, что за Столбами — кха! — была в Океане богатая земля. Боги разгневались на нее и погубили. Ушла она под воду, и остался там глубокий ил.
— Чем же навлекла она гнев богов?
— Кха! — У кормчего в глотке на всю жизнь застрял морской ветер, никак он его не выплюнет. — Боги ничего не объясняют смертным. Но слышал я, будто жители той земли захотели подняться выше богов… блеском серебра возжелали затмить луну…
— Это как понять?
— Не знаю. Как слышал, так и говорю — кха!.. От Столбов до Тартесса море такое же, как здесь, сам видел. А дальше, говорят, мелко. Водоросли оплетают корабль до верхушки мачты и держат… держат, говорю… По мелководью ползают стаи чудищ… Почешется чудище — корабль опрокинет.
— Как же ходят по мелководью корабли тартесситов?
— Видно, знают проходы…
Задумался Горгий. Что же это за река Океан, по которой бесстрашно плавают тартесские мореходы? Сам Тартесс — всем известно — богат серебром и медью, а за оловом посылает свои корабли к далеким Касситеридам, таинственным Оловянным островам… Узнать бы, разведать к ним дорогу…
Посвистывала флейта, привычно всплескивала вода под веслами.
— Расскажи мне о Серебряном человеке, — сказал Горгий.
И терпеливый кормчий в который уже раз за долгий путь принялся рассказывать о престарелом царе Тартесса.
То ли за седую бороду, то ли за несметные богатства прозвали фокейские купцы царя Аргантония Серебряным человеком. Царствует он, по слухам, лет сто, а может, и побольше. Давно помер фокейский мореход, что некогда первым приплыл в Тартесс, а и тогда уже сидел там на троне седобородый царь Аргантоний. Ну, может, и привирают насчет бороды, может, в ту пору была дна черная…
Крут и своеволен владыка Тартесса к согражданам. Строго блюдет законы, а их в Тартессе великое множество, и все они, по слухам, записаны стихами. Но к эллинам Серебряный человек неизменно добр. Зовет их к царскому столу, потчует медовым вином, одаривает щедро. Сам не гнушается вникать в торговые дела. Может, потому и добр, что далека от Тартесса Фокея и не посягает на его богатства.
Верно, далек и финикийский Тир, но с финикиянами были в старину у Тартесса раздоры. Недаром поставили финикияне вблизи Тартесса свой город Гадир[14] — будто занозу воткнули в глаз. Пал Тир, и не бороздят Море корабли финикиян, — а Гадир стоит, обнесенный крепкими стенами, и люто враждует с могучим Тартессом, и пытается перебить ему дорогу к Оловянным островам.
Ныне Гадир держит руку Карфагена — по родству крови (тоже ведь финикиянами был поставлен Карфаген) и по необходимости опереться на сильного союзника…
Да, сильно поднялся Карфаген. Замыслил, отнять у фокейцев Талассу… загородил, как говорят, кораблями Столбы…
При этой мысли у Горгия засосало под ложечкой. Сплюнул за борт, велел Диомеду подать еду. Поколотил сушеную рыбу о палубу, ловко содрал шкурку. Разломил лепешку, налил в чашу разведенного вина.
Жуя и запивая, хмуро смотрел на пустынное море.
— Молодцы все-таки эти древние. Отваживались пускаться в такие плавания на жалких скорлупках. Какое водоизмещение могло быть у корабля Горгия?
— Ну, что-нибудь около ста тонн. Не такая уж, собственно, скорлупка.
— Да, если вспомнить, что Ален Бомбар пересек Атлантический океан на резиновой шлюпке… Пожалуй, современные люди тоже молодцы.
— Безусловно. Но Бомбар был в центре внимания всего мира, и оснастка у него была что надо. А древние мореходы… у них ведь не было даже обыкновенного компаса, не говоря уже о секстанте. Вот уж поистине «по рыбам, по звездам…» Какие только страхи и ужасы им не приходилось преодолевать.
— У вас там кормчий говорит, что океан за Тартессом мелеет и чудища всякие ползают. Откуда у греков эти сведения?
