Анатолий Дроздов - Листок на воде
– Вы много обо мне знаете!
– Неудивительно. Мы родственники.
Этого не хватало! С носатым и обрезанным?..
– В самом деле?
Розенфельд кивает:
– Моя покойная жена приходилась кузиной Надежде Андреевне, вашей… – он умолкает и встает. – Это не важно. Поправляйтесь!
– Могу я попросить?
– Что?
– Зеркало!
Розенфельд смотрит на дочь. Оленька достает из-под передника маленькое зеркало, подносит. На меня смотрит худое, слегка скуластое лицо мужчины лет двадцати пяти. Высокий лоб, глубоко посаженные глаза, прямой нос, тонкие губы… Не красавец, но сгодится. На подбородке и щеках густая щетина. Трогаю рукой.
– Пришлю санитара, он побреет! – говорит Розенфельд.
Ольга прячет зеркало.
– Благодарю, кузина!
Оленька возмущенно фыркает. Розенфельд смеется и направляется к двери.
– Матвей Григорьевич!
– Да? – он останавливается.
– Можно мне одежду? Не привык разгуливать в кальсонах.
– Вы о мундире? (Господи, конечно же, мундир!) Я распоряжусь. Да, совсем забыл! Мне телефонировали, справлялись о вашем здоровье. Сказал, что пришли в себя. Ждите гостей.
Розенфельды уходят, почти тотчас является солдат с тазиком и бритвенными принадлежностями. Мне намыливают лицо и начинают скоблить кожу опасной бритвой. Правили бритву давненько. Больно, но терплю. Солдат собирает остатки пены полотенцем, но не уходит.
– Вот, ваше благородие, теперь другое дело, – бормочет, переминаясь с ноги на ногу. – Прямо десяток лет скинули…
Подскочивший Рапота сует ему монету.
– Благодарствую, ваше благородие! – солдат исчезает.
– Спасибо, поручик!
– Ерунда! – машет он рукой. – Ваши вещи в кладовой, а санитары привыкли. Не дашь, в следующий раз изрежут…
Вещи приносят скоро. Первым делом заглядываю в бумажник. Две красненьких и одна синенькая бумажка, несколько монет. Не густо, но на бритье хватит. Возвратить поручику долг не решаюсь, обидится – вон как смотрит! Облачаюсь в мундир. Его почистили, выгладили, причем, недавно: ткань теплая и пахнет утюгом. Шаровары, китель – все в пору, по всему видать, шили на заказ. Форма из шерстяной ткани, плотной и теплой. Диагональ… По весеннему времени в самый раз. Натягиваю сапоги и прохожусь по палате. Поручик смотрит с улыбкой.
– Прапорщик Красовский Павел Ксаверьевич! – щелкаю каблуками и бодаюсь головой, как белогвардейцы в кино.
Рапота смеется.
– Хорошо б отметить исцеление!
Поручик вздыхает:
– Водки даже в ресторанах не подают.
Совсем забыл! Его императорское величество изволили с началом войны запретить в России продажу спиртного. Патриотические чувства должны быть трезвыми. Его величество были добрым человеком, но дураком. Не он один. Позже на эти грабли наступят американцы, затем снова мы – уже при Горбачеве. Дурость имеет свойство воспроизводиться.
Приносят обед. Почему-то называют "завтраком", хотя на часах полдень. Моих карманных часах. Серебряная, изящная луковка с гравированной крышкой. Под крышкой белый циферблат с римскими цифрами и надписью "Павелъ Буре". Цепочка, дарственная вязь на задней крышке: "Дорогому Павлуше!" Не забыть завести, это не кварц…
На "завтрак" сегодня мясные щи и гречневая каша с большим куском вареной говядины. Вкусно! Однако поручик едва ковыряет, видно, что надоело. Наверное, меню госпиталя разнообразием не отличается. Нам в самый раз! Опустошив тарелки, подхожу к окну. Во двор въезжает экипаж (дрожки, пролетка – черт их разберет!). На землю спрыгивает щеголевато одетый офицер с четырьмя звездочками на погоне. В руках – огромный букет, завернутый в цветную бумагу. Похоже, розы…
– Штаб-ротмистр Бельский из штаба корпуса! – поясняет за спиной Рапота. – К Оленьке приехал.
– Жених?
– Жених у нее в Галиции, поручик артиллерии. Бельский – воздыхатель.
– Счастливый?
– Сами увидите.
Бельский исчезает в дверях, но скоро является снова. Без букета и с мрачным лицом. Вскакивает в коляску (ага, это коляска!) и уезжает.
– Афронт! – смеется Рапота. – Ишь, разогнался! Думал: раз князь и при штабе…
Поручик не скрывает радости, мне тоже почему-то приятно.
Едва прилегли – стук в дверь. В приоткрытой щели – голова. Густо смазанные маслом волосы расчесаны на прямой пробор.
– Павел Ксаверьевич, позволите?!
Делаю приглашающий жест. Сегодня я популярен. В палате возникает угодливо сгорбленная фигура с корзинкой. Рожа лоснится от показного счастья.
– Боже, как вы похожи! – фигура ставит корзинку и заламывает руки. – Вылитый батюшка! Те же глаза, брови…
Делаю знак заткнуться, понимают сразу.
– Тихон Евстафьевич, агент вашего батюшки в Белостоке, – рекомендуется фигура. – Ксаверий Людвигович наказали за вами приглядывать…
Поднимаю брови.
– Я хотел сказать "сообщать", то есть держать батюшку в курсе… – агент путается.
– Короче, Склифосовский!
– Залесские мы, – поправляет фигура. – Я как узнал о контузии, сразу телеграфировал вашему батюшке, они велели сходить и разузнать. Гляжу, а вы здоровенький! И доктор так говорит… Счастье-то какое!..
Похоже, опять заломят руки. Выразительно гляжу на корзинку. Залесский-Склифосовский торопливо подносите ее ближе.
– Не побрезгуйте, ваше благородие! Впопыхах собрал. Что под рукой оказалось.
– Не побрезгую. Можешь идти!
– Что передать батюшке?
– Скажи: здоров, чего и ему желаю!
– Они так обрадуются, так обрадуются! – фигура исчезает за дверью.
Откуда у меня хамский тон? Обругал человека, за дверь выставил. Ну и он… "Как вы похожи!" На кого? Придвигаю корзину и поднимаю салфетку. Так… Жареная курица в вощеной бумаге, ветчина, нарезанная толстыми ломтями, белый хлеб, коробки папирос, еще какая-то закусь… А это что? Бутылка в форме графина, внутри колышется коричневая жидкость…
– Коньяк, шустовский! Довоенный… – завистливо выдыхают над плечом. Рапота.
– Попробуем?
– Не здесь! – он говорит шепотом. – Увидят – не избежать скандалу. Оленька на вас сердита, да и другие сестры не любят. Госпиталь не кабак, – он достает часы, отщелкивает крышку. Часы у поручика никелированные, большие. За версту видать, что дешевые. – В три пополудни кончится тихий час, сестры займутся процедурами, никто не заметит, что мы ушли. Тут неподалеку славное местечко…
Вновь укладываюсь на койку, закрываю глаза. Хлопотный выдался день…
"…Они убили солдатика Бомона!"
Пацаном я обожал этот фильм. Французский диверсант, отправленный в Африку убить диктатора, предан своим начальством и выдан врагу. Суд, скорый и неправый, тюрьма, побег… Через два года Бомон в Париже – платит по счетам. Спецслужба-предатель встает на ноги, но Бомон неуловим. Африканский диктатор искусно подставлен под выстрел тупого спецназовца, выяснены отношения с неверными другом и женой. Под печальную музыку Марикконе Бомон идет навстречу смерти: ему незачем жить…
Они убили солдатика Петрова…
Вышло не так красиво, как у Бомона, можно сказать, совсем скверно. Кино и жизнь соотносятся плохо. Солдатику Петрову внушили: Родина озабочена мятежом в горном крае, там нужен конституционный порядок. Что понимал в политике юный лейтенант? Откуда знать ему, что Родина – понятие слишком обширное, представляют ее отдельные лица? Или морды: лоснящиеся от жира, с вороватыми, бегающими глазками.
Лейтенанта с пятью солдатами выбросили в горах с заданием перекрыть дорогу и ждать. При появлении "уазика" без номеров, задержать всех пассажиров, при попытке сопротивления – уничтожить. Разведка не подвела – УАЗ появился в указанное время. А вот дальше пошло не по плану. На знак остановиться УАЗ прибавил скорость и снес жердь, изображавшую шлагбаум. Однако за шлагбаумом лежал в секрете сержант Ванюков с пулеметом Калашникова и четким приказом, что делать…
Когда мы подбежали, УАЗ стоял, уткнувшись радиатором в дерево, пассажиры плавали в крови. Вернее, пассажирки. Из пяти человек в машине, только водитель был мужчиной. Мы вытащили их на траву, две женщины еще дышали. Юные, испачканные кровью лица… Я связался с базой.
– Спокойно, Петров! – раздался в наушниках знакомый голос майора. – Они не остановились, ты открыл огонь. Все по инструкции. Завершай работу и уходи.
– Что значит, "завершай"?
– "Трехсотых" сделай "двухсотыми", что тут непонятного?
– Это женщины!
– Кому женщины, кому "черные вдовы"! Мы эту группу два месяца пасли. Выполняй приказ, Петров!
Я хорошо знал, кто такие "черные вдовы". У командиров абреков имелись целые гаремы – религия и деньги позволяли. Время от времени и не без нашей помощи командиры отправлялись к аллаху, а юных вдов брали в оборот. Не в том смысле, как вы подумали. Девчонок прессовали, уверяя, что они должны отомстить за мужей, лучше ценой своей жизни. Это гарантирует воссоединение с любимым в раю. Полуграмотные девки (кто ж их образовывал в то время?) верили. Вдовы становились живыми бомбами, подрывавшими гяуров, то есть нас. Поначалу только солдат, впоследствии террор распространили на мирные города России. Четыре обезвреженные "черные вдовы" – это десятки спасенных жизней. Солдатик Петров приказ выполнил…
